—  Я как-то в детстве сосулек нажрался. Все пацаны грызли и мне захотелось. У друзей обошлось, их пронесло, а у меня температура и кашель начался. Ну, мать гут же врача вызвала. А я, прежнее лечение помня, забился под койку, спрятался там и лежу не дыша. Ну, тут врач пришла, меня, понятное дело, позвали. А я притаился, жить охота! Искать стали. Но под койку заглянуть не догадались. Тогда мать, ох и хитрая женщина, позвала собаку и попросила:

   —  Барсик! Где Яшка? Найди его! Покажи, где спрягался?

  —   Тому искать нравилось. Здоровый был кобель. Он тут же меня выволок из-под койки. Выдал, высветил придурок, подвел меня под новые мученья. Я с ним за это долго не разговаривал, обижался. А ведь Барсик, все время, пока я болел, не отошел от моей койки. Рядом лежал. И даже плакал, когда мне было совсем плохо.

  —   Он жив? — спросила Фаина.

   —  Нет. Давно умер. А я его никогда не забуду. Единственным, настоящим другом был,— вздохнул человек.

   —  А разве среди людей нет друзей?

   —  Как тебе сказать, конечно, есть те, с кем корефаню. Но они не Барс. Никогда не помогут, если придется круто. По мелочи поддержат. Всерьез ни на кого не положусь. Может, потому что не доверяю им. Честно говоря, в жизни мне полагаться не на кого кроме матери. Но и с нею мы не всегда понимаем друг друга. Разные люди.

   —  А отец? Он тоже родной человек...

   —  С ним у нас ничего общего нет. Я с детства не любил, а только боялся его. Он слишком часто давил, меня как личность, навязывал свое. Он никогда не убеждал, а только заставлял. И не просил, а требовал послушания и повиновения во всем. Он дома не был отцом, он и в семье оставался капитаном. Никогда, за все годы не говорил со мною по душам, как с сыном. Да, ни в чем не отказывал. Но обошел главным — своим теплом. Может потому, что не растил меня, все время был в плавании, то на одном краю света, то на другом конце земли. Я знал его по фотографиям. Он очень редко и коротко бывал дома. От того я не сумел привыкнуть а он не успел полюбить меня,— вздохнул Яшка трудно:

   —  Знаешь, отец всегда привозил в семью деньги. Много, даже очень много, но на них не купить даже самую малую каплю тепла. В детстве, мне это запомнилось, я все мечтал забраться к нему на колени или на плечи. Но он ни разу не взял. А когда я вырос, сказал ему о том. Отец очень удивился. Так и не понял, о чем это я, глупый, промечтал все детство! Вот так и живем, чужие, родные люди. Отец говорит, что создал мне все условия, устроил рай на земле. Но почему мне в нем холодно? Зачем в моей душе столько лет плачет мальчишка, обойденный теплом детства? Может, в аду теплее? Ведь не получив любви в семье, мы забываем родство. Наверное, это закономерно? Впрочем, о чем я завелся? Навязал тебе тему, свалил на тебя свою боль. Ты прости меня. Лучше скажи, как голова, как себя чувствуешь?

   —  Знаешь, все прошло. Спасибо тебе!

   —  За что благодаришь? — усмехнулся едва приметно.

   —  За все сразу. Ведь вот даже вступился за меня. Хотя совсем не знаешь, кто я и что собой представляю.

  —   Скажи, Фаина, как ты вышла замуж за такого замухрышку? Неужели выбора не было? — спросил Яшка.

  —   Вовсе не в том дело. Я пожалела его, а вот полюбить не смогла,— призналась честно.

  —   Я всегда думал, что жалеть можно только женщин. Мужчинам на такое нельзя рассчитывать. Оказывается, и здесь ошибся. Я для себя не захотел бы этой участи.

   —  Костя ни при чем, сама виновата. Тогда он показался очень несчастным. Его презирали, высмеивали. Никто не обращал на него внимания. Он опустился, выпивал, путался с женщинами много старше себя. Я все знала. Захотелось вытащить человека из помойки. Ну и вышла за него. А ему помогать не стоило. Сколько ни приучай свинью к пуховой постели, она все равно сыщет грязную лужу и в ней будет счастлива... Беда еще в том, что кроме себя, он никого полюбить не сумеет. Не дано. Потому что эгоизм — это их семейная болезнь и она не излечима.

   Оба повернулись к двери. В комнату вошел Лукич и, тянув на Фаину, спросил:

  —   Ну, как ты?

  —   Теперь нормально, прошло. Яша помог.

  —   Чем? — усмехнулся Егор.

  —   Лекарства принес. Я столько таблеток выпила,— сказала, смеясь, и добавила:

  —   А как вступился за меня, Костю выкинул из общаги.

  —   Мне Поликарпыч рассказал. Самому никак не удастся увидеть твоего бывшего мужа. Мне есть, что ему сказать. Ведь это третий его визит. Уже все основания имеются сдать в милицию.

  —   Он больше не придет. Трусливый, не захочет получить еще раз пинка.

   —  Коли так, это его счастье! Ну, а ты, Яшка, чего здесь околачиваешься?

   —  Лечу, помогаю, как могу, подавить стресс!

  —   Смотри мне! Чтоб сам не обидел человека!

   —  Лукич, не считайте меня за зверя! Я обычный добрый человек и всегда помогаю людям, даю то, че от меня ждут.

   —  Яшка, эту женщину оставь в покое! — сказал комендант строго.

  —   Мы просто общаемся. Я не докучаю и не успею надоесть. Правда, Фаина?

  —   Конечно,— подтвердила поспешно.

   —  Пока вы тут общаетесь, к тебе свекровка приезжала. Все в комнату твою рвалась. Поликарпыч не пустил, китайской стеной встал на лестнице! Ох, и звенела, скажу тебе! Такая горло отворит, никому мало не покажется. Скандальная, злая баба. Не приведись заведется это существо в родстве или в соседстве, никому жизни не даст! Она, хуже наказания, настоящее проклятье! Мы ее впятером выгнали кое-как. Все тебя хотела увидеть. Кричала, что под замком держим, чтобы хором пользовать! Ну и додумалась дура! Как такое в голову; могло прийти! Мне слушать стыдно. И если бы ни ев возраст, сдал бы в милицию, не пощадив.

   —  Егор Лукич! Свекруху и там знают. Ее два раза доставляли туда. Один раз с базара за драку с покупательницей. Женщина сказала, что молоко невкусное, а свекровь пыталась трехлитровую банку на ее голову примерить. Пришлось от покупательницы откупаться.; Потом у себя в деревне с соседом сцепилась. Сказала, что он у нее сметану украл. Мужика в колодец столкнула, его еле подняли. Милиция предупредила, что в другой раз посадят за хулиганство в камеру. Она дома на всех отрывалась. Знала, свои никуда не заявят и н пожалуются, вот и лютовала.

  —   Как же ее терпит муж?

   —  Мучается. Он совсем иной человек!

   —  Глупый мужик, хотя бы других пожалел.

   —  Как? Если сам защититься не может!

   —  Таким тяжело жить на свете. Они несчастнее всех У нас тоже такой имелся. Подполковник. На работе сутками пропадал. Сколько раз ночевал в кабинете без особой на это нужды, прямо на стульях. И требовал, чтобы и мы, молодые ребята, с него пример брали. А большинство уже семейные, молодых жен имели, кому охота среди ночи вскакивать по тревоге или ехать на вызов? Ведь под боком у самого сердца родная голубушка пригрелась. Но, подполковник, ни с кем не считался. Промучает ночь, а днем работай, и никакого отдыха. Все ждали, когда его черти на пенсию унесут. Никому жизни не давал. И с чего таким змеем был, никто не знал, но открылся секрет. Оказалось, что в своей семье, никто его за человека не считал, об него чуть ли не ноги вытирали. Жена колотила, чем попало. Дети на него орали. Домой мужику хоть не приходи, свет не мил. Никому не нужен.

  —   А чего держался? Почему не слинял? — перебил Яшка.

  —   Возраст был не тот, постарел, уйти было некуда. Вот и терпел глумление. Он перед своими, в семье, на цыпочках ходил. Боялся чхнуть, а на работе отрывался и выпускал пар. Уж, коль ему плохо, пусть будет кисло всем. Есть такие зловредные и сегодня. Ни жалеть, ни беречь не станут людей, коли самому холодно. Вот так и твоя свекруха! Она всех на погост отправит, сама веселой вдовой останется и будет счастлива, если не нарвется на такого, как сама, чтобы он ей голову с резьбы свернул.

  —   Мне теперь безразлично, как они станут жить. Я развязалась и ушла насовсем. Надо было раньше решиться. Да совести не хватало, а может, решимости.