Что же на самом-то деле реализуется? Пиар под мобилизацию – результатом имеет разрушение мобилизации. Есть какие-то слова, которые еще работают в сознании, и еще, надеюсь, можно сказать: "Братья и сестры!". Но если пять раз представители нашего высшего властного и бизнес-сообщества в полупьяном виде в телевизор скажут: "Братья и сестры", то потом уже никто эти слова не сможет сказать. Это понятно?

В тот момент, когда какие-то люди поняли, что "дело труба" и что им надо что-то там мобилизовывать, они сказали своим пиарщикам: "Давай мобилизуй, блин!". Пиарщик взял статьи всех, кого только мог, о мобилизации, нарезал эти слова, навалил их россыпью в свой текст. И – начали трещать про мобилизацию. Но суть-то заключается в чем? Они же эти слова не используют, они же их уничтожают.

Нельзя постоянно включать и выключать социальные машины. Они от этого разрушаются, обесточиваются. Смысл – элиминируется, растворяется, испаряется.

Еще обнаружились какие-то люди, которые испугались Беслана и сказали: "Вперед! Соединяемся! Под знаменем Матвиенко начинаем бороться с террором!". Она приехала на кладбище: что, бороться? Не надо бороться! Всё, отработали! "Бабки распилили" на пиар, на сей раз по контртеррору.

В следующий раз людей собрать надо – а они уже не придут. Или – придет половина. Потом придет треть. Потом – не придет никто. Что осуществили под видом призыва к мобилизации? Реальную демобилизацию населения. Уже невозможно никого мобилизовать! Завтра позвать – никто не придет! А кто-то что-то "спилит" на этих лозунгах. Ну, хоть "пилили" бы на чем-нибудь соседнем, не таком важном!

Итак, если мобилизация – пиар, то это продвижение темы и заодно разрушение темы (Рис. 2). Типы разрушения: просто забалтывание, разрушение реальных социальных механизмов и извращение. Забалтывание – когда Слиска говорит: "Великая Россия! Великая Россия! Великая Россия!", и уже возникает устойчивый рефлекс: эти "кудряшки ля-ля-ля" – и есть "великая Россия".

Разрушение социальных механизмов – это когда говорят: "За нашу великую Родину!", а за спиной договариваются, как "пилить". Извращение – когда под видом мобилизации осуществляется нечто совершенно другое. Либо всё выхолащивается, и тогда актор – это бандит и бюрократ. Либо это "клиника", и тогда это включение инерционных, сгнивших и неэффективных псевдокодов. И тогда актор – дурак с благими порывами.

Сознание – смешанное. Когда возникает опасность, то в сознании – и "пилите, Шура, пилите!", рынок прежде всего и… "кузькина мать!". Вдруг откуда-то из потаенных слоев сознания вылезает "кузькина мать!", и она становится более важной, чем "пилить". Потом "пилите" продолжается в соседнем кабинете, но если под наше "пилите" начинают подкоп, то – "кузькина мать!"… И – рождается идея ограничения свободы печати.

Говорили идиотам 50 раз, говорю 51-й: "Надо не ограничивать свободу печати, а побеждать в информационной войне". В том числе, используя и некоторые преимущества на рынке, можно себе самим подыгрывать, что-то монополизировать, но в итоге – надо победить в войне за сознание. Потому что, во-первых, сегодня ограничить свободу печати уже нельзя, а во-вторых, делать это незачем.

Нельзя потому, что есть Интернет, потому что всюду, не только в столицах, имеются спутниковые тарелки, и т.д. Мы живем в новой реальности, не в 70-м и не в 78-м году. А также потому, что и в 70-м и в 78-м году никакую свободу прессы не задушили, а превратили ее в анекдоты, сплетни, "Хронику текущих событий", в Би-би-си, "Голос Америки" и прочее. Этот опыт есть!

Теперь некие фигуральные X обсуждают какие-то законы о СМИ. А синдромы "пилить" и "кузькина мать" выскакивают, как черт из табакерки, и начинают жить своей жизнью. Но проблема заключается в том, что стресс и заказ на мобилизацию налицо. Что под этот заказ подать-то? И подают – синтез "клиники" с провокацией. Включаются инерционные, не сгнившие до конца механизмы "отставного держиморды", и кто-то говорит: "Во-во! Давай сюда этого дядю!".

Дядя вспоминает, как он "не пущал" в 72-м году: "Я не пущал! Мне помешали такие-то! Но сейчас, если не пущать, то всё не пустится!" – "Дядя, ещё скажи насчет "не пущать"".

Вокруг этой ерунды собирают остатки группы, которая хочет что-то защищать и озверела, как и я, от происходящего. И тогда эту оставшуюся группу – под дядей, который хочет "не пущать", – можно "зачистить". И тогда получается, что этот актор с благими порывами (который ведь в чьих-то руках) – очень даже полезный. И что надо как можно плотнее склеивать действующий властный субъект с комитетчиками, чекистами, пофигистами, – еще плотней, еще… Вот они уже зажали прессу, вот это…"ах!" – и скоро уже будут готовы "на слив".

Может, кому-то кажется, что он едет в светлое будущее в виде "просвещенного авторитарного режима". А он явно "на слив" едет – в карете прошлого.

Вопрос-то заключается не в том (поймите меня), что я вместе с Явлинским против авторитарного государства. Я – за авторитарное государство! Ну, как еще сказать? Кому-нибудь передайте: я – за авторитарное унитарное государство. Я был за него в 89-м. И сейчас – "за". Не потому, что я его люблю: отвратителен любой человек, который не любит свободу. Свободу надо любить всем, и вся борьба между коммунистами и их противниками была не за то, как отнять свободу, а за то, что понимать под свободой. Политическая свобода, социальная свобода – где они входят в противоречия?

Но поздно говорить о свободе (по крайней мере, сейчас), когда надвигается то, что надвигается. И перед лицом того, что надвигается, я – за авторитарное государство.

Однако авторитарное государство надо еще суметь построить, и мобилизацию надо суметь осуществить, а не болтануть о ней пять раз между прочим по "ящику". То, что получается, – очень специфическое явление, а откуда оно получается, смотрите следующий рисунок (Рис. 3).

Всё поведение эклектично. Есть "реформистский слой", и есть "государственническое начало". И есть противоречие, которое не ощущается, – оно и есть курс. С одной стороны, мы входим в ВТО и душим в экономике все, что этому вхождению мешает, а с другой стороны – мы готовимся к войне и создаем мобилизационный резерв. Который тут же ликвидируем. И вот такой "курс", назовите его как угодно, – есть внутреннее противоречие, шизофрения.

В нем есть "рифы" и стрессы. И когда эти стрессы обостряются, то начинает активизироваться государственническая компонента. То же самое – эклектика в прохановской "Завтра".

Мы должны сейчас рассмотреть очень серьезные понятия: эклектика и постмодерн. Не всякая эклектика – постмодерн. В классике, в Римский период, да когда угодно, была эклектика, и она бывает очень интересной. Но вот сейчас, на нынешнем этапе развития человечества, вся эклектика превращается в постмодерн. А постмодерн – не просто эклектика, а глумление над целостностью как таковой, стремление превратить эту целостность в пустоту и в этой пустоте вертеть что угодно.

Здесь же на фоне провального "реформизма" активизируется государственническая компонента, сюда же накладываются рефлексы клановой борьбы, власть, положение "ближе к телу", ресурсы, возможности. Всё это откуда-то извлекается, но синтеза этих начал нет, нового качества нет.

Когда я говорил о трансцендентации, я говорил только об одном: бывает, что люди в трагических ситуациях меняются внутренне. Нельзя это исключить: человек вдруг понял то, чего он не понимал, то есть он реально стал другим. Князь Андрей Болконский после ранения – это не князь Андрей до ранения.