"Мышка за кошку, кошка за Жучку, Жучка за внучку, внучка за бабку, бабка за дедку, дедка за репку".

Начинаешь заниматься всерьез информационным оружием… Это же не СС-18! Это не техническое средство, это люди. Штучные люди, "информационно-идеологический актив". Что значит им заниматься? Это же не просто деньги платить! Это значит предъявлять ему какие-то собственные основания.

"Мышка" – информационное оружие.

"Кошка" – информационно-идеологический магнетизм, формирующий актив (как ядро подобного информационного оружия).

"Жучка" – собственная идеологическая платформа.

Но платформа не существует без политической лингвистики, политической семантики. Идеология сегодня – это не идеология в начале ХХ века. "Язык есть власть", – сказали теоретики франкфуртской школы, и они были правы. Хотя бы в том, что без языка (то есть совокупности лингвистики, семантики и всего остального) власти действительно нет. К вопросу о мышке, кошке, Жучке и всем остальном.

Власть должна следить за трансформацией форм, в которых развертывает себя идеологическое на каждом новом этапе. А также – просто за идеологической динамикой. Сегодня на повестке дня одна идеология, завтра – другая. Как меняются типы идеологии? Что сулят эти изменения, чем здесь можно управлять?

Идеологическая феноменология (в смысле трансформации тех форм, в которых осуществляет себя идеология на каждом новом этапе) и идеологическая динамика. Вот, если вкратце, что являет собой так называемая "внучка".

Но этим системная полнота не исчерпывается.

Вот советник президента Ельцина А.Ракитов предлагал в 1992 году с помощью либеральных реформ поменять ядро российской цивилизации. Ядро, понимаете! Это вам не бороться с наследием коммунистов, это покруче! А что в этом ядре? Как выглядит сущность и суть, судьба и лик того субъекта, по отношению к которому реализуется власть? Не о национальной идее речь, а о вещах неизмеримо более глубоких. О той политической философии, которая дает ответы на повестку дня внутренней политики.

Значит, "бабка" – это подобная политическая философия (цивилизационная теория).

Но на цивилизации все не заканчивается! Есть еще мир! В нем тоже протекают процессы. Идет смена формаций, меняется сама структура истории. Твоя-то цивилизация… Она ведь где-то развертывается! Она не вещь в себе!

Значит, нужна еще и стратегия, отвечающая на проклятые вопросы современности. "На проклятые вопросы дай ответы нам прямые".

Невозможно обойтись без описания общества, системы, в рамках которой развертывается та или иная социальная динамика, мегатренды, тенденции. У генсеков этим открывался любой доклад съезду. "Основные противоречия современной эпохи". И это не было свидетельством их, генсеков, маразма. Это как раз была остаточная, инерционная воля к полноте реализации власти. Другое дело, что воли уже было мало, противоречия были размыты, идеологические занятия были скучны. Когда инерция погасла, началась перестройка, закономерно переросшая в государственный развал. Потому что начинать надо было с восстановления этой самой воли к полноте, а не с чего-то другого. А начали суетиться, не позаботившись о подобном восстановлении.

И это уже не "бабка", а "дедка"!

А теперь мы дошли до "репки". Потому что под вопросом сама история как таковая. И от этого не отвертишься. Это суть кризиса той западной цивилизации, частью которой кто-то себя считает. У этой цивилизации нет исторического меню. Она тонет в постмодерне, в "конце истории". И, упаси бог, окажется, что единственной исторической силой в XXI веке является ислам.

Тогда – входи не входи, итог очевиден. Умрешь вместе с тем, куда входишь. Это уже политическая метафизика, телеология, концепт, если хотите. Тут мало иметь теорию. Теория – ничто без выявления телеологического ядра, проекта, утопии, парадигмальных оснований.

Этажи, которые описаны, связаны друг с другом. Без телеологии, например, не будет базовых метафор. А без этого не возникнет языка. И пошло, и поехало.

Власть интуитивно понимает, что это не ее территория. Проще всего при этом сказать, что это от скудоумия. На самом деле, у власти есть очень серьезные и справедливые опасения по поводу рисков, связанных с подобного рода втягиванием.

Говорить о чекистской природе власти, конечно, достаточно нелепо. Но столь же нелепо выводить власть из сферы, в которой она укоренена. Сфера эта – элита спецслужб. А эта элита была существенно расколота еще в эпоху СССР. И кризис конца восьмидесятых годов во многом был связан с автономной игрой сегментов этой элиты, по роду службы впитавших в себя рассматриваемую нами идеологическую субстанцию.

Другой сегмент (условно, путинский) недоуменно наблюдал за тем, как коллеги сначала впитывают идеологические субстраты, а потом творят нечто такое, от чего мороз по коже. Этот сегмент (технократический, прагматический, как хотите) с тех пор выработал в себе определенный рефлекс отторжения. Для него идеология – это Зона. И не та Зона, в которой воры в законе, а та Зона, которая описана у Стругацких. Это странное и опасное, чужое, разрушительное пространство. Оно дышит ненужной заумью, оно начинено смертельно разрушительными энергиями. И задача не в том, чтобы овладеть Зоной, а в том, чтобы опоясать ее десятью рядами колючей проволоки. И чтобы близко никто не подходил. А мы, всем этим не зараженные, – тем более.

В конце концов, есть церковь, в ней профессионалы – пусть они с чем надо как надо разбираются! А практика – это другое. Тут мы все нормально, прагматически и технократически обустроим.

Эта установка на технократизм порождает очень многое. В том числе, например, специальную дедраматизацию речи. С одной стороны, вроде надо мобилизовать людей на выполнение своих планов. А с другой стороны, драматизация, конфликт – совершенно чужая стихия. Нет бога и дьявола, черного и белого. Есть эффективное и неэффективное управление. Надо бороться с бедностью… Но не надо анализировать генезис этой бедности, не надо подводить под этот генезис социальную базу, строить на этой основе матрицу адресов, обращаться к этим адресам соответственно. Это все пробуждает "идеологическое лихо" – а оно мы знаем какое. И вообще – "не буди лихо".

Можно опять-таки посетовать на то, как это недальновидно. Но, между прочим, это не наш российский дефект. Это свойство всей мировой политики, западной, конечно, в первую очередь. То ли речь идет о каких-то универсальных мировых основаниях. То ли западные проблемы просто проецируются на нас, и потому мы видим чужое в себе, как в зеркале. Но это очень большой процесс. Очень большой и абсолютно конкретный. Позже я к нему вернусь. А сейчас важно обозначить следующее.

Власть хочет располагаться в сфере некоей прагматики. В имманентном, как сказали бы философы. Она самое себя рассматривает как нечто, оторванное от всей "репко-мышкиной" пирамиды. Мол, в огороде бузина, а в Киеве дядька. В голове у всяких умников эти "репко-мышкины" фокусы (рис.4).

Я показал несколько простейших вопросов, связанных с каждым из уровней рассматриваемой стратегической пирамиды. Я просто не хочу все это перегружать, все на самом деле еще намного сложнее.

Считать это все заумью просто смешно. "Язык и вправду есть власть" – языком и властью Путина стал некий патриотизм. И именно этот патриотизм обеспечил рейтинги, политическую стабильность и многое другое. Если этот патриотизм сейчас исчерпан – то что будет с властью? Если власть порвет даже с этим патриотизмом (и тем более с тем, что идет ему на смену – а еще надо понять, что это такое) – что, опять-таки, будет с властью? Как ответить на это, не владея четвертым уровнем? Феноменологией и идеодинамикой?