Примеров сколько угодно. Не зря ведь знаменитый арабский халиф Гарун ар-Рашид, опасаясь такого "обласкивания", надевал старый халат и выходил на базары, чтобы узнать, как действительно к нему относятся. А то окружишь себя людьми, которым хорошо, которые привыкли считать, что если им хорошо, то и всем хорошо, которые любят говорить себе и другим, что "все в шоколаде"… Эти люди образуют вокруг тебя плотную социальную зону… Ты начнешь отождествлять социальную температуру в этой зоне с общенациональной социальной температурой. Но вдруг окажется, что за этим забором, которым ты сам себя окружил, размещено нечто совсем другое. Что там уже все рычит от недобрых чувств. И что кто-то сейчас всю эту рычащую энергию на тебя кинет. А все, кто сейчас проповедует "шоколад", тут же отпрыгнут.

Что, совсем невозможен такой сценарий? А почему это он невозможен? Это уже столько раз бывало в истории.

Часть вторая. "Что он Гекубе? Что ему Гекуба?"

Спросят: "А ему-то что? Ну, ошибется этот самый Гарун ар-Рашид… Пусть его советники хлопочут… Сам халиф… Зачем быть правовернее Папы Римского?"

Отвечаю. После трагедии распада СССР и всего, что за этим последовало… После того, как вопрос о целостности даже этого, беспрецедентно усеченного, Российского государства из угрожающей умозрительности переместился в сферу реальной опасности… После того, как столь же реальным стал вопрос о том, быть или не быть русским вообще в XXI столетии… После всего этого – как должен относиться к власти каждый, для кого недопущение эскалации деструктивного кошмара (который из российского сразу становится мировым) – это дело личной судьбы? Судьбы и чести?

Хорошо критиковать порядок тем, кто этого порядка "переел". Или тем, кто знает, что при любой критике минимум порядка им гарантирован. Они-то могут восклицать по поводу чьих-то хлопот: "Что он Гекубе? Что ему Гекуба?"

Но нам-то что делать? Для нас рамка критики, сама коллизия критики выглядят совершенно иначе. Нравится нам или нет эта власть (в настоящем – власть президента РФ Владимира Путина), все наши оценки всегда должны делаться с оглядкой на проблему государственной целостности. Если альтернатива такова: либо эта власть (Путина, его группы – неважно), либо государственный распад – мы должны твердо сказать, что любая или почти любая власть лучше государственного распада.

Чем тверже мы стоим на этой позиции, тем категоричнее мы должны быть в одном-единственном вопросе. В вопросе о том, что касается ущерба, наносимого самой властью устойчивости и целостности страны. Ибо альтернатива необязательно в том, власть или распад. Точнее, альтернатива именно в этом почти всегда, но не всегда. Мы наблюдали особый тип власти – "ликвидком". Мы видели, как сама власть рубила государственные опоры, начиная с 80-х годов прошлого века. Мы не можем забыть об этом. Мы, дети страшных лет конца СССР.

Чудовищные процессы, запущенные тогда и резко подстегнутые так называемыми радикальными реформами начала 90-х годов, лишь набирают обороты. Пагубные тенденции не переломлены. В этих условиях моральная критика власти вообще комична и бессодержательна. А иногда и очень двусмысленна. Увы, Бурцевы нашей больной современности – чаще всего Азефы по совместительству.

Смешно в одно и то же время констатировать общий регресс и криминализацию и сосредоточенно рассматривать пятнышки на отдельных мундирах. Это напоминает юридическую лекцию в общаке или моральную проповедь в борделе. Моральные инструменты в наше время чаще всего используются внеморальными бандами для достижения антиморальных целей. Так и живем.

В 1991 году СССР распался. Все, кто говорит, что это произошло бескровно, нагло и грязно врут. Страна потеряла за 15 лет 10 миллионов человеческих жизней. И это доказано всеми данными, включая статистику ООН. Если количеством потерянных жизней измеряется преступление перед человечеством, то все произошедшее – вполне повод для Нюрнберга. Но еще страшнее, что весь этот гнойно-кровавый блуд был абсолютно лишен трансцендентального, исторического оправдания. Кровь лилась не во имя нового, как во время Великой Французской или Русской революций, а во имя удовлетворения разнузданных животных инстинктов.

После 1991 года страна оказалась во власти этих инстинктов. Они могли доконать страну и превратить большую кровь в нечто несоизмеримо большее. И они могли быть использованы для минимизации зла. Для того, чтобы ввести зло в какие-то рамки. Не преодолеть его, не исправить. А как-то перенаправить, что ли. Никакие позитивные цели в этом бедламе ставиться не могли. Выбор был между "ужасом" и "ужасом-ужасом", как говорят в анекдоте.

Короче, с 1991 по 2006 год РФ не распалась. Она ужасно трансформировалась. Эти трансформации беременны распадом. Но распада как такового нет. А он мог быть. Страна шаталась, накренялась, но не падала. Она гнила изнутри, но не развалилась. И в той же степени, в какой ответственность за распад 1991 года лежит на всем (подчеркиваю – на всем) властвовавшем в ту пору субъекте, заслуга недораспада России (по сути, единственная заслуга) лежит на субъекте (или субъектах), исполнявшем власть после 1991 года. Это весь их скромный позитив. Выдумывать по этому поводу что-то еще (свобода, национальное возрождение, процветание, переход к нормальной жизни от коммунистического безумия) бессмысленно и некрасиво. Но и игнорировать позитив "недораспада" тоже политически безответственно.

Между тем еще не вечер. Угроза распада не в прошлом только, а в будущем. На весах наших оценок по-прежнему альтернатива: "деструкция или …" Называйте это второе, как хотите. Не-деструкция, не-додеструкция… Кому-то такая шкала оценок покажется унизительной и смешной. Что ответить? "Как умереть хочешь – сразу или помучиться?" Герой фильма отвечает: "Лучше помучиться!"

В недрах печальной, но необходимой шкалы оценок размещены все сомнительные и минималистские возможные позитивы этой власти, власти периода 1991-2006-го. Подчеркну: все возможные позитивы всех возможных модификаций этой власти. И довольно об этом.

Наличие этих странных, парадоксальных очагов позитивности не только не избавляет нас от критических обязанностей, но и, напротив, взыскует к критике, как никогда ранее. Но качество этой критики не может быть оторвано от качества переживаемого момента. Любой сдвиг в сторону "ликвидкома" должен обозначаться и обсуждаться. Любая патетика – отвергаться. Как сказали греки по поводу одной религиозной проповеди: "Об этом поговорим после".

Такова задаваемая мною система координат. Кто хочет – может следить за тем, как я в ней выстраиваю оценки и провожу траектории. Кто не хочет – может найти другое место, где будут либо поносить, либо восхвалять. Для меня моя система координат носит абсолютный характер.

Часть третья. Всегда ли можно спасти порядок?

Итак, по вышеназванным причинам мы хотим спасти порядок, коль скоро это возможно. Но насколько это возможно? Всегда ли можно спасти порядок? И в чем вообще онтологическая ценность порядка? Почему его надо спасать? Ведь не во имя порядка как такового!

А также – что ему, порядку, противостоит? И почему нам это противопоставление кажется столь метафизически однозначным?

Без ответа на эти, казалось бы, абстрактные вопросы мы ничего не поймем в конкретной политике.

Есть люди, для которых "жизнь в хаосе" – это норма. А также, говоря современным языком, "кайф". Эти люди толкутся на площадях, как бы соучаствуя в так называемых революциях. "Оранжевых" или любых иных. Они не творят эти революции. Они их нюхают, как кокаин, и кайфуют.

Среди этих людей есть и интеллектуалы. Они в два счета подведут базу под этот "кайф". Расскажут про "энергийность Хаоса" или про "созидательность Карнавала".

А если это вдобавок так называемые левые интеллектуалы, то они еще и уязвят. "Культ порядка", Бисмарк, "революция ненавистна, как грех"… Одним словом, охранительно-консервативный синдром.