Сегодня неоконсерваторы правят бал в американской и мировой политике. Точнее, еще вчера они его правили. А сейчас их атакуют. Но очень важно понять, что все эти ныне крупные политики (и невысокого полета философы), типа атакуемых сейчас Либби или Вулфовица, были тогда в положении наших "шестидесятников". Они начали восходить и тут же были остановлены. Может, не так круто, как у нас. Но тоже достаточно круто. Это все были "родные или двоюродные братья по ситуации" наших Шатрова и Аджубея. Они не могли ни на что реально влиять, даже если они сидели не на своих кухнях под угрозой потери партбилета, а в Министерстве обороны США, Госдепе или "мозговых центрах". Они там сидели и говорили, что новые "культурные элиты", антибуржуазные и антиморальные, вступили в заговор с тем, чтобы уничтожить мир.

Ни Чейни, ни Вулфовиц, ни Рамсфелд, ни Либби, ни кто-то из них еще и сейчас не заявят это публично в каком-нибудь зале. Но, если они соберутся в одной комнате узким кругом, они скажут, что вся гниль – в Нью-Йорке, что там заговор, что в основе заговора – посткапиталистические элиты, которые хотят продвинуть на лидирующие позиции "культурный символический капитал" вместо классического буржуазного капитала и ради этого разрушают мораль, общество и государство. Я знаю, что говорю; это не вопрос моей собственной идеологической ориентации или оценки, это уже, скажем так, информация.

Доходят ли эти люди в своих разговорах до прямых этнических определений "культурной элиты", которая хочет разрушить мир и заменить собой буржуазную элиту, произносят ли они за словом "Нью-Йорк" что-то более определенное, зависит даже не от этнической принадлежности говорящего, а от его такта. Вулфовиц может скорее договорить это до конца, чем Либби. Вулфовиц, в отличие от Либби, – "интеллектуал". И в качестве такового претендует на "окончательную артикуляцию". Идеологический фактор тут возобладает над этническим. А этнический – не сгладит, а, скорее, подстегнет "емкость определений". Таково устройство неоконсервативного круга. Таков принцип отбора кадров для этого круга etc.

Хабермас, один из крупнейших оставшихся в живых специалистов по Модерну как таковому, говорит, что неоконсерваторы – это последний заряд нефундаментальности в рамках консервативной политики. Он говорит примерно следующее: "Все ахают по поводу роли неоконсерваторов при Рейгане. Но ведь их при Рейгане только в микроскоп и можно было увидеть. Когда утверждают, что рядом с Рональдом Рейганом, "спасительной звездой консерватизма", стояли "неоконы", – так это чушь. "Неоконов" там почти не было. Там имели реальное влияние, прежде всего, католические фундаменталисты (Бакли) и протестантские фундаменталисты".

X. Неоконсерваторы и цивилизационизм

Как только "неоконы" исчезают, на арену реальной политики неизбежно выходят католические и протестантские фундаменталисты. И для этих фундаменталистов задача состоит не в том, чтобы вернуть религию назад в культуру, оставив все остальное без изменений, и удовлетвориться этим компромиссом. Их задача в том, чтобы вернуть религию в ядро культуры и политики, сделать ее детерминантом.

Модерн не хочет иметь этот детерминант. Модерн говорит: "Нет, конечно, мы не отбираем партбилет у человека за то, что он ходит в церковь, синагогу или мечеть, мы не хотим его предать анафеме или люстрации, мы не сажаем его в тюрьму. Человек ходит в церковь или мечеть – это его культурная ориентация и его право; пожалуйста, пусть он туда ходит. Но только пусть он там и оставит исламские хиджабы и все в этом роде, и пусть их не будет в нашей светской школе и в светской культуре".

Вокруг чего идет борьба? Все мы, в разной степени, дети этой модернистской культуры – в ее более или менее осознанном советско-альтернативном варианте, или в прямом модернистском варианте. Опорой этой культуры, безусловно, являются светское образование, современная медицина, стремительно растущие наука и техника и, конечно, светский гуманизм, где великий человек, вооруженный великой наукой, вместе с великим обществом должен решить и решит все вопросы мироздания. Все это и есть неизменные составные части Модерна.

Соответственно, мы имеем дело с человеком морали, высоким человеком, с человеком, входящим в коллективности ради решения этих великих проблем. Это есть общество Модерна. Все мы – его дети.

Кто-то из здесь сидящих, возможно, движется от этого в сторону (не буду говорить – фундаментализма) религиозного центризма и, как теперь модно говорить, "цивилизационизма". Но они должны понимать, что все эти разговоры о цивилизациях – не описание имеющегося. Это моделирование. Цивилизаций нет. Их можно получить, только обрушив Модерн. Тогда по ту сторону Модерна можно попробовать вновь (и очень неорганично) вылепливать цивилизационное ядро из вещества полуостывшего фундаментализма. Потому что цивилизационное ядро – всегда религиозно. А чтобы религию вновь сделать ядром, нужно сильно поработать. И не чем-нибудь, а инструментами катастрофизма, инструментами все того же хаоса.

Повторю: результаты работы до конца не предсказуемы. Можно вылепить снова религиозное ядро. А можно так и остаться в хаосе. Или полететь в очень глубокие "тартарары", где от христианства, магометанства, иудаизма и пр. клочков не останется.

Так что цивилизационизм – это не данность. Это проблематичная реверсивная возможность. А пока что все мы – дети Модерна, такие или другие.

XI. Общезначимое в Модерне

Что наиболее существенно в Модерне, что в нем настолько значимо, что никак невозможно отдать? То, что он, повторяю, всегда возвеличивал человека, всегда поднимал человека наверх, всегда говорил об исключительной роли и величии человека.

Однако на фоне единства светской культуры, нормативного права (которое в России так и не возникло, что бы об этом юристы ни говорили) и светской рациональной науки перед Модерном встал вопрос о том, как же удерживать в единстве человеческие общности, как обеспечивать их сосуществование?

Модерн создал великие литературные языки. Их не было до Модерна. Конечно, такие языки выкристаллизовывались постепенно, и нельзя сказать, что Данте и другие не творили литературный национальный язык. Но реальным создателем великих национальных языков стал именно Модерн.

Модерн поднял на невероятную высоту Историю. Потому что уже не индивидуальный человек, "герой", как в эпоху Ренессанса, а человеческие общности и человечество в целом должны были каким-то образом вершить космическую роль.

Модерн создал централизованное национальное государство современного типа, и Модерн создал нацию, создавая самое себя. В этом смысле субъектом модернизации является нация, а целью нации – Модерн. Модерн и нация – это и есть единство проекта и субъекта.

Модерн переосмыслил и возвысил идею гуманизма. То есть идею величия человека, берущего на себя космическую роль. Взять ее на себя может только "человек восходящий", поднимающийся (и поднимаемый) по ступеням прогресса. Источники прогресса – наука и буквально религиозная вера во всесилие научной мысли, техника, освобождение человека из-под всевластия природы (да, традиции тоже, но природы прежде всего).

А дальше уже начинается Маркс и его последователи: освобождаясь из-под власти природы, человек попадает под власть социальных и экономических институтов, ничуть не менее жестоких, чем институты природы.

Как освободить человека из-под этой власти? Спросят – какой? Отвечу: из-под власти полноценного в своей нутряной жестокости капитализма.

Этого зверя можно сдержать с помощью того, что Поппер называет "интервенционистским государством". Иными словами, с помощью государства-посредника, которое пытается жестко согласовать несогласуемое: капиталистический аппетит и общенациональные интересы.

И этого зверя можно убить с помощью социалистической революции…