Человечество оказалось в страшном тупике. Капитуляция перед Бездной могла стать всеобщей. И стала бы всеобщей, если бы не коммунизм и Россия.

Россия всегда была Западом, но альтернативным Западом. В простейшем смысле это совсем очевидно. Запад – это христианство. Россия – христианская, но альтернативно-христианская страна. На самом деле все еще сложнее. Россия невероятно прочным образом связана с Историей. И эта связь не исчерпывается никакой конфессиональной или культурной спецификой.

В момент, когда История оказалась под угрозой Антагониста, Россия могла либо зажечь свой собственный (а одновременно и мировой) инновационный Огонь, либо капитулировать и исчезнуть. И она была близка к тому, чтобы капитулировать и исчезнуть. Но воля к жизни возобладала. И имела (это все понимали!) не локальный, а глобальный, более того, глобально-инновационный характер.

Коммунизм – западная альтернативная идея. Это вдруг возникшая свежая ветвь на иссохшем Древе Модерна. Россия – западная альтернативная страна. Это часть Запада, но одновременно его Иное. Его, Запада, "бронепоезд на запасном пути", им же, Западом, ненавидимый, истребляемый. Тут не "или – или", тут "и – и". Тут самоубийственная любовь и самоубийственная же ненависть.

Альтернативность России (в рамках Запада и Модерна) и альтернативность коммунизма (опять же – в рамках Запада и Модерна) соединились. Западный мир пришел в движение. Это понимали очень многие, и в этом был смысл массового паломничества интеллектуалов Запада в голодную ленинскую Россию.

К тому моменту, когда этот локомотив Истории заработал, уже включился и начал раскручиваться Антимеханизм, рожденный исчерпанием Модерна, отчаянием и безысходностью Запада. Зверь ждал часа и сорвался с цепи. И имя зверю – фашизм. Фашизм – не просто Контрмодерн. Это фундаментальная альтернатива всему, что несут с собой наш мегатренд Модерна и наша мегасмысловая система. Уравнивание фашизма и коммунизма бредово. Это антиподы, фокусы двух антагонистических мегасистем.

Вторая мировая война – это битва между Модерном и Контрмодерном, в которой коммунизм спас мир от фашизма. И это было исторически безальтернативно. В той мере, в какой западный Модерн еще существовал, он понял историческую суть случившегося. Эта суть была открыта тем, кто понимал фундаментальное значение этих ценностей.

Я имею в виду, прежде всего, Рузвельта, его советников и сподвижников. Ничто, конечно, не исчерпывается отдельными фигурами. Но есть фигуры, которые действуют, а есть фигуры, которые говорят. И здесь фигура Томаса Манна, безусловно, индикативна постольку, поскольку речь идет о соединении глубины с определенностью позиции. А Томас Манн сказал о союзе с коммунистами на почве "общей воли к улучшению человечества".

Союз Черчилля и Сталина был условным. Это был союз против общего врага. Но даже Черчилль сказал 22 июня 1941 года: "Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма (слышите – худшие! Кто говорит? Главный враг коммунизма – Черчилль! – С.К.). Но все это бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем. Прошлое с его преступлениями, безумствами и трагедиями исчезает. Любой человек или государство, которые борются против нацизма, получат нашу помощь. Любой человек или государство, которые идут с Гитлером, – наши враги".

Казалось бы, Черчилль мог не говорить первых фраз и начать с того, что "все бледнеет перед развертывающимся зрелищем". Черчилль яро ненавидел коммунизм. Но он не мог не подчеркнуть: фашизму присущи лишь худшие черты коммунизма. Что было эквивалентно признанию наличия фундаментальных различий между фашизмом и коммунизмом. И это – Черчилль!

Рузвельт вел себя иначе, и понимал все иначе. В истории нет места розовым соплям и сладким позитивным снам. Все было жестоко и практично. Но, кроме этих жестокости и практичности, было и нечто иное. А именно – понимание союзников и врагов в борьбе за Модерн.

Смерть Рузвельта (кто-то считает, что убийство) стала стратегическим рубежом. За этим рубежом Запад вновь стал капитулировать перед фашизмом. Дело не в том, в какой степени он использовал фашистов в "холодной войне". Дело в том, что он их не просто использовал, а интегрировал в свою элиту.

А их интегрировав, Запад стал другим. Ибо никаких собственных инновационных оснований для борьбы с коммунизмом у него не было. Старые же основания как-то подогревали жизнь, пока шла война Запада с коммунизмом, но почти мгновенно остыли сразу же по окончании этой самоубийственной войны.

Враги Модерна были в самом Западе. А добавление к ним фашистов оказалось решающим. Запад сам стал убийцей своего Модерна, то есть себя. Фашисты же, героически перегруппировав силы (это приходится признать, особенно на фоне позорной, жалкой трусости и бесплодия коммунистической элиты), выдвинули новую доктрину. В этой доктрине уже нет места германскому нацизму. Фашизм глобализируется, европеизируется, в первую очередь. Он играет со всеми силами Контрмодерна. А на новом историческом рубеже, конечно, ключевой силой Контрмодерна (его и только его инструментом!) стал радикальный исламизм.

Главное для фашизма было уничтожить Модерн до конца. Геополитически (и это было ясно высказано) – уничтожить СССР и США как "двух ялтинских хищников". Историософски (и это тоже было ясно высказано) – уничтожить либерализм и коммунизм как две силы Модерна.

Важнейшим орудием в этом деле стал Постмодерн. Отсутствие инновационного потенциала Модерна привело к тому, что Модерн стал отрекаться от самого себя. Не надо иллюзий! Постмодерн – это не следующая фаза Модерна. Это невиданное предательство и подрыв во всем, что касается мегасмыслов и мегатрендов.

Обретя Постмодерн, либерализм потерял себя. И нашел своего убийцу. К этому подводила концепция тоталитаризма, уравнявшая фашизм и коммунизм и сломавшая всю матрицу, необходимую для понимания, а значит и борьбы на новых исторических рубежах. Уравнители, создавшие модель тоталитаризма, – это предтечи Постмодерна, его интеллектуальная прислуга.

Потом пришел он сам, заявив о смерти всего – смыслов, идеологий, ценностей, проектов, гуманизма, человека, Логоса, Истории, – что больше, куда далее? А к этому моменту человечество оказалось перед новыми эволюционными вызовами. Инновационный потенциал в этой ситуации имеет решающее значение. Постмодерн блокировал инновационный потенциал либерализма, всей западной демократии. В этих условиях защитниками Модерна оказались консерваторы. Но, как говорил герой О`Генри, "песок плохая замена овсу".

Консервативная (или неоконсервативная, неважно) защита Модерна превратилась в ничто после фиаско в Ираке. Стало окончательно ясно, что вместо позитивных ценностей Модерна на знаменах всего того, что назвало себя "новым Римом", оказались лишь выхолощенные знаки в духе Поппера и фон Хайека. Якобы речь идет о привнесении демократии! На самом же деле все видят, что неадекватное вмешательство приводит к эскалации реакции самого худшего типа. Что выстраивается не Модерн (на новом историческом рубеже и этого было бы недостаточно), а новая суррогатная архаика как дополнение к Постмодерну. Возник союз этой вторичной архаики (исламской, в первую очередь, но не только), Постмодерна и Контрмодерна.

И союз этот разворачивает наступление против остатков Модерна, который сам себя лишил последних новых побегов. Что теперь может вырасти на этом иссохшем Дереве? Если не вырастет ничего – можно говорить, что мир входит в этап глобального "распечатывания" всего, что онтологически, метафизически и политически эквивалентно Бездне. Не исключено, что фон хайеки и иже с ними на этом этапе сыграют решающую роль и маски окончательно будут сорваны.

Но речь идет не об обсуждении логики развертывания конца. Речь идет о том, как его не допустить.

Осмысление сути Второй мировой войны, беспрецедентной войны в Истории, – это не дань памяти, что тоже немаловажно. Это адресация к точке сборки, предполагающей возможность сопротивления в будущем. Это же и платформа для союзов и противостояний. Не может быть стратегического союза коммунизма с Контрмодерном, в какие бы одежды он ни рядился. Тактические союзы бывают самыми пестрыми. Но тактика, в которой жертвуют стратегией, – это не путь победы, это путь поражения.