По привычке докапываться до основ своего сна я вспоминаю, что вчера, когда ехали на машине, был какой-то разговор о новом покрытии на одном из участков дороги, вдруг расцветшей катофотами. Я еще подумал о том, что какой-то организации надо было так бессмысленно, без связи с общим состоянием, истратить бюджетные деньги.
Уже с раннего утра с привкусом отчаяния принялся читать роман Александра Карелина. Просто так на этот раз читать не могу, ковыряю фразу за фразой, потом обнаруживаю, что я просто редактирую диплом. А ведь это уже напечатанная книга. Особенно чудовищен пролог. Такое я проделывал только в самом начале своей преподавательской деятельности. Но тогда были не платные, а «династические». Это была дипломная работа молодого Терехина. Где он сейчас? Какие бы они ни были, но я люблю своих учеников.
Часов около одиннадцати поднялся, никого не хотел будить. Сквозь сон вчера чувствовал, что ребята крупно, после того как я ушел, погуляли и даже, похоже, крепко выпили. Но, оказывается, уже встала Маша. Она с крестьянской настойчивостью потребовала от меня начала сельскохозяйственных работ. Я сгребал листья, Маша собирала яблоки, а потом мы, наверное, час таскали из компостной ямы землю на грядку, засыпанную листьями.
Уехали с дачи поздно, часов в шесть. Володя был не очень хорош, и поэтому машину до Москвы пришлось вести мне. А потом весь вечер возился с привезенными продуктами, что-то смотрел по телевизору и обдумывал завтрашнее интервью.
19 октября, понедельник. Весь день неотрывно, как и рассчитывал, был дома. Зато все свои планы выполнил. Утром, как было оговорено и раньше, давал телевидению интервью об Ирине Архиповой. Приехали двое: женщина средних лет и оператор, молодой тридцатилетний парень. По своему обыкновению, с обоих снял «показания». Это небольшая студия при Большом театре, которая была организована именно как студия Владимиром Васильевым. С оператором оказалось поинтереснее. Это типичный провинциал, ставший преуспевающим москвичом. В Москве только ленивый работу не найдет! Он инженер, оканчивал Таганрогский институт связи, работал там на всех каналах, потом зацепился за Москву. Теперь у него «свои камеры, своя студия».
Это интервью возникло по просьбе Ирины Константиновны, кажется, кроме меня в фильме будут еще Елена Образцова и Виктор Антонович Садовничий. Фильм к ее 85-летию. Все, естественно, возникло у меня не сразу, обдумывал какие-то слова уже несколько дней и по телефону проконсультировался с Сашей Колесниковым. Он еще раз поразил меня своей неутомимой эрудицией. Он заговорил об Архиповой сразу же, будто все время был настроен на эту волну.
Как-то между делами сварганил из творога, купленного несколько дней назад, и яблок, привезенных с дачи, два пирога. Очень обрадовался тому, что разработал систему, при которой яблоки можно было нарезать кухонным комбайном.
Вечером сначала приехал Игорь, и мы довольно долго фантазировали его сценический костюм. Кажется, Игорь собирается что-то делать в команде Бари Алибасова. Потом Игорь крутился на кухне, варил картошку и делал салат, а я читал. Чуть позже пришла Лена, и мы славно пообедали. Разговоры о театре и жизни молодых провинциалов в Москве. Мне все время как-то неловко, что я живу один в трехкомнатной квартире, а ребята мыкаются по съему, но осложнять себе жизнь тем не менее не хочу.
Вечером в десять часов, когда я уже спал, раздался звонок от Саши Ханжина из Норильска. Он говорит мне, что только что по «Культуре» видел передачу «Между прочим», где выступают – он перечисляет – Е. Сидоров, Наталья Иванова, С. Куняев, Н. Бурляев, это передача про литературу 70-х годов. Разница между Норильском и Москвой несколько часов, он советует мне эту передачу посмотреть.
До времени начала рекомендованной передачи смотрю что-то историческое, но все же засыпаю. Пробуждаюсь, передача, о которой говорил Ханжин, вовсю идет. Действительно, очень интересная и даже где-то отчаянная схватка между теми, кого мы называем патриотами России, и западниками. Я просыпаюсь, когда на экране какой-то, видимо, приглашенный для остроты мальчик, 1982-го, по его признанию, года рождения, начинает складывать слова. Мальчик, между прочим, чем-то уже руководит. Он вдруг говорит о 70-х годах как о годах тотального антисемитизма. Ему немедленно дает отпор Н. Бурляев, перечисляя фамилии знаменитых киношных режиссеров того времени – Райзман, Хейфиц и т. д. Здесь же в начавшуюся заново дискуссию вмешивается замечательно говорящий С. Ю. Куняев. При любых упоминаниях, даже нейтральных, слова «еврей» немедленно срывается Наталья Иванова. Я бы сказал, с женским остервенением. Впрочем, это понятно, живет в бывшей даче Рыбакова и, наверное, является его правообладателем, а уж Анатолий Наумович написал уйму, да и писал, слава Богу, не чета нынешним. Евгений Сидоров, как всегда, занимает позицию между теми и другими. Он хочет гармонии в споре о русской литературе. Говорят об уехавших и тех, кто продолжал, как Шукшин, работать здесь. Но суть спора становится видна, когда разговор заходит о том, кто останется в русской литературе. Здесь у новых западников опять негусто: Шолохов, Солженицын, Распутин, Белов. Останется тот, кто «при жизни был мощным». Все интеллигентное служение, повести и повестушки – все уйдет, и уже сегодня видно, кто уходит. Я здесь вспомнил точку зрения Ю. Райзмана, который говорил, что их лагерь не имеет таких фигур, как у почвенников.
20 октября, вторник. Какой-то странный видел сон. Будто бы я в Ленинграде, а у меня в кармане билет на самолет из Москвы в Америку, в Нью-Йорк. Дело в конце августа, потому что помню, что когда я подошел к окошечку кассира, она мне ответила, что уехать можно только 2-го числа. Какая-то странная личность, похожая на Вл. Ефимовича, все время толкалась в гостинице, где я живу, и она тут же со мною у кассы. Вроде бы у этой личности есть бронь на билеты, и по должности она обязательно должна была этот билет мне достать. Но вдруг она, эта хозяйственная личность, растворяется, и я опять оказываюсь в зале предварительной продажи, почему-то – это я помню точно – с паркетными полями один. Снова пристраиваюсь в ту же очередь, но кассирша уже другая, билет не выдает, а вроде бы просто сидит и караулит место. Прежняя же кассирша ушла обедать. Я понимаю, что билета здесь я не достану, но стою. И тут появляется Валя и жестами мне показывает, чтобы я бросал очередь. Она знает, что где-то здесь, в каком-то подъезде, но внизу, продают билеты, но тем не менее я почему-то остаюсь. Я объясняю ей, что мне надо выговориться.
Вести с «Эха Москвы». Существенных для меня две. Первая – один из виднейших западных экономистов, чуть ли не лауреат Нобелевской премии, посоветовал правительству для спасения экономики национализировать центральные банки. Я бы этот совет воспринял как универсальный. Уже много было написано, как наши лихие банкиры, воспользовавшись помощью государства, набили собственные карманы. Мотивы национализации все чаще и чаще звучат в среде экономической науки.
Вторая новость – это возвращение в пятницу коммунистов на заседание Думы, т. е. преодоление наконец-то думского кризиса. Здесь тоже есть занятные обстоятельства. Думское начальство принялось грозить оппозиции пальчиком, обещая снять с них за «прогул» зарплату. Интересно, снимает ли начальство зарплату, когда видит в зале пустые кресла в других фракциях? Или в подобных случаях статистика не ведется? К тому же в связи с уходом коммунистов возник и некоторый «раздрай» в демократическом лагере.
Когда я пришел на работу, то с особой горячностью Александр Евсеевич Рекемчук принялся рассказывать мне о передаче с Евгенией Альбац. Эта женщина прямо сказала, что единственная уважаемая партия ныне – это коммунисты. Ушли, чем и пригрозили правительству думским кризисом. Здесь я не смог сдержаться и сказал, что эти же самые демократы, и в частности, Евгения Альбац, приложили немало сил, чтобы разрушить строй, который коммунистическая партия создала.
