— Того самого Малышева? Из двадцатого года? — спросил Зимин.

— Да, того самого. Члена следственной комиссии, представителя Сибревкома. Его к тому времени несколько лет уже не было в живых.

— Серьезная заявка, что клад в двадцатых годах не увезли, — сказал Зимин. — А второй случай?

— Второй? — Лестнегов несколько раз сжал-разжал пальцы, обхватывавшие колеса кресла-каталки. — Второй более свежий. И не такой кровавый, что ли. Четыре года назад в городскую прокуратуру обратился пожилой мужчина. С заявлением о том, что от отца, который воевал здесь, в Сибири, в Гражданскую, ему известно о кладе. Он даже знает, где этот клад находится, у него имеются примерные ориентиры, и если ему помочь хоть самую малость, он берется отыскать золотое захоронение. Самодельную карту местности приложил. В прокуратуре парни — всё молодежь. Наслышаны, что время от времени наведываются в наши края кладоискатели с «железными» координатами, а карт за все эти годы нарисовано столько, что если переплести, многотомник получится. Это раньше бы серьезно отнеслись. В сталинские времена вообще мигом бы в госбезопасность переправили. А тут парни посмотрели на посетителя, спросили: «Тебе, дед, лопату выделить, чтобы копать, или как?». Словом, посмеялись над ним, и он ушел…

Мы узнали об этом визите в прокуратуру через полтора-два месяца. Взглянули на фамилию в гостиничной книге: Британс! Андрей Раймондович Британс. А Британс Раймонд — это же заместитель самого Тютрюмова! Стали искать, где Британс копал, и обнаружили в одном месте скелеты трех лошадей. Кстати, и убитый родственник Малышева устремлялся в том же примерно русле. У Тютрюмова было три лошади, на которых он мог увезти клад с Сопочной Карги. Немедленно написали ему письмо. Не стали ждать, пока дойдет, поехали к нему в Псков. Я сам поехал. Андрей Британс умер. За пять дней до моего прилета… Сын его рассказывал, дескать, отец последние годы заговариваться начал, о каком-то кладе весом в полтонны золота и платины твердил, рисовал планы лесистых местностей, трубы чугунные, в какие, якобы, в старину вставляли могильные кресты… Папки какие-то завел, сургучом их опечатывал, писал на них «Секретно», «Строго секретно». После поездки все папки сжег, жалел об этом, опять чертил и сжигал. Как я понял, сын считал отца больным человеком. Сына понять можно. Отец целую жизнь молчал, и вдруг ни с того ни с сего на старости заговорил…

Лестнегов умолк. Он расположен был говорить о колчаковском кладе времен Гражданской еще и еще, но не обо всем, что ему известно, а целенаправленно, в интересах собеседника.

— На Британсе, заместителе командира ЧОНа, как отразилась вся история с его командиром? — спросил Зимин.

— Никак. Он остался вне подозрений. Принял командование отрядом, служил в РККА, В тридцатых годах его репрессировали. Но не по этому делу пострадал. Из латышей вообще редко кто уцелел. Вы лучше моего знаете.

— Значит, как я понял, вы сделали вывод о том, что заместитель Тютрюмова знал о месторасположении клада лишь потому, что сын его откопал скелеты трех лошадей? — спросил Зимин.

— Этого мало? — быстро отреагировал Лестнегов.

— Не знаю, — уклончиво ответил Зимин. — Разве не могло быть случайности с конями? Целые конные армии проходили здесь тайгой. Гибли не только люди. И кони гибли, и их тоже закапывали.

— Это так, — согласно кивнул Лестнегов. — Но вот представьте. Впервые приезжает человек в совершенно незнакомое место, делает одну-единственную раскопку — на большее у него нет сил — и сразу результат. Прибавьте к этому, что он сын человека, ближе всех стоявшего к непосредственно запрятавшему золото, — к Тютрюмову.

— Здесь, конечно, трудно возражать. Но если Британс-старший был в сговоре с Тютрюмовым, знал, где зарыт клад, почему он сам в двадцатых, в тридцатых годах не приехал?

— Мало ли. Он был военным. Легко военному направиться, куда вздумается? Да и в конце двадцатых, в тридцатых здесь сплошь лагеря стояли.

— Да, я был в одном таком, — вспомнив поездку с конюхом Засекиным на пасеку, сказал Зимин: — «Свободным» называется.

— Видите, а удивляетесь, почему не приехал Британс.

Некоторое время длилось молчание. Мысли, занимавшие с утра Зимина, снова пришли на ум.

— А что, Константин Алексеевич, когда допрашивали Тютрюмова, Пушилины оба живы были? — спросил он.

— Сразу не соображу. Пушилин-старший, Игнатий, был убит в Урочище каменных идолов. А когда точно, сейчас взглянем, если угодно.

Лестнегов порылся в портфеле, достал цветную фотографию, на которой видны были на лесной поляне три каменных столба примерно одинаковой, в полтора человеческих роста, высоты. Лестнегов, еще довольно молодой, был снят на фоне этих столбов. Отстоящие на метр-полтора друг от друга, они совершенно естественно, как грибы, тянулись из земли. Когда

Сергей упоминал о каменных идолах в том месте, куда они собирались на рыбалку, Зимин думал, что идолы рукотворные, высеченные из камня и вкопанные в землю. Оказывается, столбы, издали напоминающие фигуры людей, — природные образования.

— Двадцать девятого августа погиб старший Пушилин. По слухам, у крайнего справа истукана зарыт, — сказал хозяин дома. — Банда была приличная, штыков в триста пятьдесят. Ее не чоновцы, регулярные войска разбили. После этого боя не больше тридцати человек оставалось вместе с младшим Пушилиным, Степаном.

— Степан — это тот, который на озере штыком ранил старшего лейтенанта Взорова? — спросил Зимин не столько для того, чтобы показать свою осведомленность, сколько для проверки точности сведений о Пушилиных.

— Именно тот. Он организовывал отвозку золота от эшелона и ранил Взорова, — подтвердил Лестнегов.

— Старший лейтенант во второй раз появился в Пихтовой спустя почти год, — продолжал Зимин. — Пушилины все это время находились поблизости от сокровищ, всегда имели к ним свободный доступ. Не верится, что не воспользовались такой возможностью. А из протокола допроса явствует, что члены следственной комиссии были уверены, что Тютрюмов единолично завладел всем, что было утоплено на становище.

— Очень интересная мысль, — подхватил Лестнегов, — очень интересная. Вам кажется, что клад с зимы, с ноября месяца девятнадцатого по август двадцатого разделился на две доли — тютрюмовскую и пушилинскую. Так?

— Так. И у Пушилиных — главная часть могла осесть.

— Я тоже об этом много думал. И знаете к какому выводу пришел уже давно? Пушилины могли бы целиком завладеть кладом. Однако они были твердо убеждены, что белые возвратятся, и с них, как с хранителей сокровищ, тогда строго спросится. Вас это убеждает?

— Могло быть такое, конечно… — не очень-то охотно согласился Зимин.

— Так и было! — твердо сказал Лестнегов. — И все-таки Пушилин-младший не удержался от соблазна. Через два месяца после того как сбросили под лед ящики с золотым запасом, приехал на Сопочную Каргу, около трех пудов золота взял. Второй раз наведался после гибели отца и фактического прекращения существования банды. И не нашел ничего. Тютрюмов успел похозяйничать.

— Говорите так, будто присутствовали при этом.

— Не присутствовала ни одна живая душа, но это, пожалуй, достоверно.

— Что получается: не видел, но свидетельствую? — заметил Зимин.

— Подождите. Сначала послушайте, а уж после… В пятьдесят девятом, кажется, году мы в очередной раз вели поиски колчаковского клада в тайге вокруг Пихтовой. Самая значительная находка была на речке Малый Кужербак. У истоков нашли труп человека. Ну, какой труп, можете представить себе, если не меньше двух десятков лет пролежал на открытом воздухе. Скелетированный труп. При нем — часы на браслете, планшетка и револьвер. Все, конечно, проржавело, полуистлело. На внутренней стороне планшетки сохранилась надпись чернилами — фамилия владельца — «А. Тёмушкин». Позднее по часам и револьверу подтвердили, что так и есть: Анатолий Тёмушкин, начальник районного НКВД МО района. Он исчез еще в тридцать шестом, за пять лет до войны… Определили, что он был убит выстрелом в голову, да это и по дырке в черепе видно было. Ну, и еще в дупле лиственницы, около которой лежал Тёмушкин, нашли револьверный патрончик и кокарду царского образца. Мы обо всем этом говорили в сельце Летний Острог, в лесхозе. И был там дряхлый старичок, счетовод. Мурашов Ростислав Андреевич. Никогда бы не подумал, что судьба способна так укатать человека.