— Давно. Еще в Гражданскую. Но это кладом как назвать. У Орефьевой заимки отряд чоновцев разбил банду, при ней было несколько пудов золота и серебра.

— Из колчаковского запаса?

— Не знаю. Может быть.

— Далеко Орефьева заимка?

— Километров двадцать.

— Съездим туда.

— Зачем? Бой там был в двадцатом или двадцать первом году. Давно следов никаких не осталось.

— Просто побывать интересно.

— Там, куда мы едем, тоже интересно. Каменные древние идолы сохранились. Кстати, и там был бой. Главаря банды Игнатия Пушилина, первый в Пихтовом богач был, убили. Поехали, — Нетесов встал.

Выехать на рыбалку в этот день, однако, было не суждено. У дома затормозил горотделовский «уазик», и сержант Коломников доложил начальнику розыска, что прибыл за ним: в Малой Серьговке и в Китате ночью подчистую ограбили магазины. В Китате сторож попытался было оказать сопротивление, сейчас в тяжелом состоянии, до сих пор в себя не пришел…

— Вот и тебе и рыбалка, и идолы, — сказал Нетесов другу, глянув на валяющиеся посреди двора рюкзаки.

Опять Зимин, как и ранним утром, попросил взять с собой, но на сей раз получил отказ твердый.

— Слушай, Женя, — обратился Нетесов к сержанту, — у тебя дежурство скоро кончается?

— Да все вроде бы… Сдать осталось.

— Не в службу, свози Андрея Андреевича на Орефьеву заимку. Он историк. Интересуется.

— Это где золото нашли?

— Да.

— Так там что смотреть теперь?

— Ну просят тебя. Я обещал сам, но видишь, как складывается.

— Нет, я пожалуйста, — смутился сержант. — Для вас я… Сейчас Сергея Ильича отвезу и вернусь, — сказал Зимину.

— На моем мотоцикле поезжайте. — Нетесов с полминуты поговорил с женой, потом быстро зашагал к машине.

— Ждите. Я скоро, — бросил на ходу Зимину, заспешивший к «уазику» сержант.

Он действительно долго ждать себя не заставил. Появился, едва успел Зимин рассказать в подробностях Полине историю «нападения» на охранника железнодорожных складов.

Быстро выехали из города, покатили по узенькому проселку среди многоцветья высоких трав, среди мелколесья, обдуваемые теплым августовским ветром.

— Хайская лесная дача, — указал Холомников рукой на стену хвойного леса впереди.

Они сделали петлю, прежде чем приблизились к еловому лесу. В сторонке от него мелькнула среди осота подернутая рябью вода пересыхающего Орефьева озера.

Сержант заглушил мотоцикл, повел Зимина к лесу. Чуть не доходя, казал:

— Вот здесь заимка был… Я ж говорил, ничего нет.

— М-да. — Зимин не мог скрыть разочарования. Они стояли по пояс в траве.

— Лучше б вам с дедом Мусатовым повстречаться.

— Кто это? — спросил Зимин.

— Единственный живой участник боя, который здесь был. В Пихтовом, по крайней мере, единственный, — поправился сержант.

— А возраст? Сколько лет ему? — спросил Зимин.

— Да в памяти он, хоть и за восемьдесят, — сказал Колом-ников. — Как Аркадий Гайдар, прибавил себе годы, пошел воевать.

— Конечно, хорошо бы увидеться, — сказал Зимин.

— Тогда к Мусатову?

— Да.

Ветеран Гражданской войны, бывший чоновец и продразверстовец Егор Калистратович Мусатов жил в самом центре Пихтового в однокомнатной благоустроенной квартирке-панельке.

Среднего роста, голубоглазый и горбоносый, со щеточкой седых усов он открыл дверь гостям, впустил. К вещам хозяин жилища был равнодушен. Диван, телевизор, трехстворчатый шифоньер, стол да несколько стульев — вся обстановка.

— Вот, дед Егор, — сказал Коломников, — привел к тебе человека. Из самой Москвы приехал. Интересуется историей Гражданской войны в Сибири, ее участниками.

Зимин назвался.

— А-а, ну садись, — хрипловатым громким голосом предложил Мусатов. На экране включенного телевизора мелькали кадры хроники времен коллективизации. Мусатов у глушил звук.

— Хорошо, что не забыли, — сказал, — но рассказывать-то что? Про меня уж все написано.

— Так уж и все.

— Все. А если что не написано, теперь о прошлом по-другому…

— Вон ты про что, — Коломников догадался о причине стариковой неприветливости. — Да ну, дед Егор, тебе-то на что обижаться. Ты у нас человек уважаемый.

Мусатов при этих словах сержанта смягчился.

— Ладно. — Он достал из шифоньера потертую кожаную папку, подал Зимину. — Вот. Нового не скажу, поди-ка.

В папке были вырезки из газет; с десяток вырезок, сколотых скрепкой. Некоторые уже пожелтели от времени.

Зимин просмотрел заголовки, не отличавшиеся оригинальностью: «Рядовой революции», «Рядовой боец революции», «На той далекой на Гражданской», «В то тревожное время»… Выбрал одну из самых давних публикаций, довольно большую.

Прочитав первые два столбца, нашел строки об интересовавшем его бое.

«Отряд ЧОНа, в котором служил Егор Мусатов, только с января по декабрь 1920 года ликвидировал в районе четыре крупных группировки белобандитов, возглавляемых ярыми врагами Советской власти, такими, как колчаковский полковник-каратель Зайцев, богатый купец Шагалов, старообрядческий священник Леонид Соколов.

Особенно запомнился Егору Калистратовичу Мусатову бой с белобандитами полковника Зайцева. В этой банде насчитывалось около 140 человек. Бандиты засели в доме, бане и конюшне на заимке у Орефьева озера. Они находились в более выгодном положении, чем чоновцы, которым с одной стороны озеро, с другой — густой непроходимый лес мешали осуществить стремительную атаку. Пришлось ждать удобного момента. Через несколько часов атака осуществилась. Бандиты были перебиты. Чувствуя, что за их зверства пощады им не будет, сдаваться в плен большинство не хотели, отстреливались до последнего. Некоторые пытались уйти, но удалось немногим. В банде при ее ликвидации было изъято несколько пудов золота и серебра…»

Дальше говорилось о месяцах, проведенных в продотряде, о работе на железной дороге.

Нового, касающегося боя у Орефьевой заимки, Зимин не нашел и в других материалах.

— Вы не помните, Егор Калистратович, сколько именно пудов золота было, сколько — серебра? — спросил Зимин.

— А нам и не говорили, — ответил Мусатов. — Командир после боя выстроил, объявил, что среди трофеев, кроме оружия, много драгоценностей — серебра и золота. Пуды веса.

— Неизвестно, откуда у банды оказались такие ценности?

— Спрашивали меня об этом сто раз, в слитках золото было, или еще как. А я в глаза не видел.

— А пленные что говорили?

— Они удивлялись, что в банде так много золота. В плен сдавались бандиты только из рядовых, главари от них скрывали, а сами все были перебиты.

— Полковник Зайцев тоже был убит?

— Тоже. У заимки…

Мусатов опять подошел к шифоньеру. На сей раз вынул из шифоньера массивные карманные часы на цепочке и с крышкой. Некогда блестящий корпус никелированных часов потускнел, от частых прикасаний стерся, кое-где проступили мелкие черные точечки.

«Въ День Ангела п-ку Зайцеву» выгравировано было на внутренней стороне крышки. Дальше была гравировка на латинском: «Vale, Victor! Et vivat Victoria! V.VII.MCMXIX anno». Зимин изучал латынь, без труда перевел: «Будь здоров, Виктор! И да здравствует победа! 5 июля 1919 года».

Ниже даты было и еще что-то приписано, однако тщательно, почти незаметно стерто. Очевидно, дарители сочли первоначальную надпись чрезмерно длинной и попросили гравера убрать лишнее.

— Это что же, часы того самого колчаковского полковника?! — невольно вырвалось у Зимина.

— Они самые. — Мусатов улыбнулся, довольный произведенным эффектом. — Трофейные. И награда за то, что не дал уйти полковнику.

— Значит, вы лично?

— Да. Резвый, верткий был, удалось прошмыгнуть к избе, где полковник со свитой сидел. Дверь открыл, кинул гранату. Вбежал, думал, всем конец. Гляжу — рама выбита, а золотопогонник бежит к лесу. Я догонять. Он выстрелил в меня, промазал. Ну, а я не промазал. Обшарил его, вдруг какие важные бумаги при нем. И нашел эти часы. Командир сказал: храни, заслужил. До сих пор вот и храню.