— Я не репортер, сэр, и, поверьте мне, не люблю совать нос в чужие дела.

Это было правдой: терпеть не могу совать нос в чужие дела. Но так сложилось, что это было моей профессией, которая, кстати, неплохо меня кормила. Но вслух я этого говорить не стал — это было бы крайне неуместно в таких обстоятельствах.

— У нас произошла катастрофа, — сказал лорд, показывая на длинную аллею, бегущую к скалам, — у Джонатана был свой самолет, маленький «бичкрафт». Здесь самолет поднялся в воздух… Журналисты очень хотели сделать репортаж прямо отсюда. Они прибыли на катере, на вертолете… Отвратительно! Естественно, мы очень радушно их встретили… Может, вы и ваш пилот выпьете по глотку виски?

Что бы ни говорил Уильямс, все-таки лорд Кирксайд был сделай из другого теста, чем его дочь и Макишери. В любом случае, и в этом уже убедился архиепископ Кентерберийский, он был противником намного более опасным, чем Сью и Дональд.

— Благодарю вас, сэр. Вы очень любезны, — ответил я. — Но у нас совсем мало времени, уже приближается ночь.

— Я вас понимаю, мистер Джонсон, хотя… Мне кажется, что шансов найти судно у вас немного.

— Боюсь, сэр, что вы правы, но долг есть долг.

— Мы ценим людей, которые верны своему долгу до конца. Всего вам хорошего, мистер Джонсон, и желаю вам успеха.

Он пожал мне руку и пошел. Его дочь, с минуту поколебавшись, наконец тоже подала мне кончики пальцев и улыбнулась. Порыв ветра открыл ее лоб, и я подумал, что мечта о Дирдре с Гебридских островов не так уж призрачна. Сью была обворожительна. Я вернулся к вертолету.

— У нас осталось мало времени и кончается бензин, — приветствовал меня Уильямс. — Через час у яге будет совсем темно. Куда летим?

— На север. Вдоль этого травянистого побережья, которое мы видели. Насколько я понимаю, оно служило стартовой полосой для небольших туристических самолетов. А потом дальше, через скалы. Только не будем спешить.

Уильямс выполнил то, о чем я его просил. Летели мы низко, никто на островах не мог нас заметить. Потом мы направились на запад, далее — на юг и наконец — на восток, по направлению к тому месту, откуда мы стартовали.

Солнце было уже на горизонте, и внизу под нами была уже, скорее, ночь, когда мы добрались наконец до песчаной бухты Торбэй. Я уже с трудом различал черные контуры островка, покрытого лесом, слабый блеск серебрящегося песка и верхушки рифов, отделяющих бухту от открытого моря. Сближение с землей казалось мне в таких условиях очень опасным, но Уильямс выказывал такую уверенность в себе, что показался мне похожим на гордую мать, которой на конкурсе младенцев удалось сунуть председателю жюри пятифунтовый банкнот.

Я тоже был спокоен. Хотя я и не разбирался в вертолетах, зато умел почувствовать первоклассного пилота, особенно если сидел с ним рядом. Нервировала меня только неизбежность еще одной мучительной прогулки в одиночестве по ночному лесу, хотя в этот раз я мог ее проделать без спешки.

Уильямс вытянул руку, чтобы включить прожектора, но свет возник за секунду до того, как он дотронулся до выключателя. Ослепляюще яркий свет ударил с земли, скорее всего, из прожектора, размещенного где-то на самом берегу. Мгновение луч шарил по небу и наконец задержался на нашей кабине, осветив ее полуденным солнцем. Уильямс закрыл глаза рукой и стал крениться вперед, уже мертвый, в то время как его белая полотняная рубашка постепенно окрашивалась алой кровью. Его грудная клетка была буквально разнесена. Я бросился за спинку кресла в поисках иллюзорного спасения от пулеметных очередей, крошащих стекла. Вертолет падал, медленно вращаясь вокруг своей оси. Я попробовал ухватиться за штурвал, на котором еще были стиснуты руки пилота, но в это мгновение пули стали осыпать вертолет под другим углом. Может, стрелок сменил цель, а может, внезапное падение машины дезориентировало его, только пули били теперь по мотору вертолета, и металлический звук их ударов о кожух мотора смешивался со звуками взрывов и отголосками рикошетов. Неожиданно мотор заглох, как если бы вдруг отключили питание. Вертолет безжизненно повис в воздухе, но только на мгновение, а я ничего не мог сделать. Я только напряг мышцы в ожидании страшного удара, но удар не был страшным, скорее, невероятно громким. Вертолет упал не в воду, а зацепился за внешнюю сторону скалы, выступающей из моря.

Я попробовал добраться до дверей, но это оказалось невозможным. Они нависали высоко надо мной, поскольку падали мы носом вниз, и я оказался брошенным на приборную доску. Я был слишком слаб и контужен ударом, чтобы быстро что-то предпринять. Ледяная вода стала медленно заполнять кабину сквозь разбитые стекла. Наступила гробовая тишина, но продолжалась она недолго — снова заработал пулемет. Пули прошили верхнюю часть обшивки, а потом разнесли стекло прямо над моей головой. Мне казалось, что стреляют в меня, и я пытался как можно глубже втянуть голову в воду. А потом, видимо вследствие смещения центра тяжести под давлением воды и ударами пулеметных очередей, вертолет внезапно наклонился вперед, с минуту продержался в таком положении, а потом соскользнул со скалы и рухнул в море.

Одна из самых глупых побасенок, полный идиотизм, распространяемый людьми, которые не знают, о чем говорят, это утверждение, что смерть в воде — спокойная, легкая и безболезненная штука. Абсолютная ложь! Смерть в воде — один из самых кошмарнейших видов смерти. Я очень хорошо с этим знаком, потому что испытал на собственной шкуре, и, можете мне поверить, меня это в восторг отнюдь не привело. Голова у меня разрывалась, будто в нее накачали сжатый воздух, глаза и уши заложило страшной болью, нос, рот и желудок были полны соленой воды, а мои клокочущие легкие распирали пары бензина, который, казалось, только и ждал, чтобы кто-нибудь чиркнул спичкой. Вот если бы я открыл рот, чтобы погасить пожар, сжиравший мои легкие, если бы я сделал хоть один вдох, который, скорее всего, стал бы последним в моей жизни, тогда, возможно, я бы и обрел покой… после смерти. Но в этот момент мучительной борьбы за жизнь мне было очень трудно поверить в это.

Проклятую дверь заклинило. Впрочем, чему тут было удивляться, после того как корпус вертолета ударился сперва о скалу, а потом о дно моря. Я толкал ее плечом, тянул на себя, бил в нее кулаками, но она не поддавалась. Кровь бушевала в моих ушах, легкие разрывали ребра, выдавливая из меня жизнь. Я уперся обеими ногами в приборную доску, ухватился за ручку двери и начал трясти ее изо всех сил с энергией человека, смотрящего в лицо смерти. Дверь не поддалась, зато ручка осталась в моих руках, а сам я, как выброшенный из катапульты, полетел в другой конец кабины. Я понял, что мои легкие больше не выдержат, и решил предпочесть смерть этой страшной агонии. Я выпустил из себя воздух и приготовился глубоко вдохнуть морскую воду, один глоток которой должен был стать для меня последним.

Я сделал шаг вперед и набрал полные легкие воздуха. Воздуха сжатого, полного паров бензина и масел, но — воздуха.

За время моей карьеры у дядюшки Артура мне приходилось дышать воздухом Атлантики, тяжелым ароматом виноградников Эгейского моря, резким запахом норвежских сосен и упоительным, как шампанское, воздухом Альп. Но ни один из них не шел ни в какое сравнение с фантастической мешаниной кислорода, азота, бензина и масел в этой воздушной подушке, образовавшейся в хвостовой части моего вертолета. И был этот воздух таким, каким и должен был быть.

Вода доходила мне до шеи, но я не обращал на это внимания и жадно вдыхал воздух, гася пожиравший меня изнутри пожар. Только после этого я предпринял попытку отодвинуться как можно дальше в глубину хвостовой части машины. Теперь вода доставала мне до груди. Я сделал несколько движений рукой, чтобы сориентироваться, на сколько мне еще хватит воздуха. В абсолютной темноте это не было легким делом, однако я прикинул, что смогу продержаться минут десять — пятнадцать, учитывая еще и плотность воздуха.