Мне бы очень приятно было беседовать с вами; но сами посудите: возможно ли это?.. Мой эстетический сосед держит, вероятно, для голоса, как вы думаете кого? — бесхвостого павлина! Однако ж во всяком худе есть добро, как вы это сами видите… Прежде я был не в состоянии постигнуть, что бы могло заставить слить в одну идею и ужас и хорошее; теперь Понятна эта мне причина; Я глубоко в нее проник, Когда услышал крик павлина: Вот крик — так настоящий крик! Прошу тут выразиться просто? Что этой речью объяснишь? Невольно скажешь: ты, бесхвостый, Ужасно хорошо кричишь!.. Но он час от часу сильнее; Ах! отодвиньте дальше стул; Закройте уши поскорее; Закрыли?.. Режут!.. Караул!.. Рассказ пятый Ух!.. как гора свалилась с плеч! На нашей стороне победа!.. Однако ж надо подстеречь Ужо затейника-соседа… «Здоровы ль вы?» — Все слава Богу! — «Да что ж у вас за эпиграф?» — А вот я буду тотчас прав, Как расскажу все понемногу. Сбылся, сбылся мой сладкий сон! Недаром он три ночи снился: Я от павлина открестился, Да, этот варвар — подарен! — «Павлин?.. вы шутите?.. кому же?» — Сосед невесте подарил; Вот, признаюсь, разодолжил! Я весел за нее и вчуже. Таким образом мой эпиграф есть порыв неукротимой радости, и как не радоваться, когда все довольны?.. Сосед — изобретательностию в сюрпризах; невеста — подарком, а я… мне кажется, я довольнее всех. — Теперь могу я на просторе Рассказ мой снова продолжать, А там павлин извол кричать: Я в стороне… мне что за горе? Шагямунианцы признают, что душа бессмертна, но как они признают это?.. Не по убеждению просвещенной веры, как мы, а по внушению невежественного суеверия, как многие. Высокая мысль с. о жизни в бесконечности искажена у них всегдашним соединением души и материи. Они никак не могут различить бессмертного духа разумения, который проявлен только в одном человеке от неистощимого духа жизни, который, под всеми возможными формами, так блистательно проявляется в природе; одним словом — они верят переселению душ. Однако же, по их мнению, самою высочайшею наградою добродетели будет степень праведного, или бурхана, которую они получат на том свете. — «Так бурхан значит праведный?» — Извините меня! вы не отгадали!.. Бур есть сокращение слова: бурин, то есть всецелый (как вы), совершенный (как вы), без недостатков (как вы); а слова хан, по-нашему — царь. Стало быть, бурхан значит: всесовершенный царь. Мне бы хотелось, впрочем, привести к вам любого из этих фениксов: я бы посмотрел тогда, как бы он начал сравнивать свои совершенства с вашими, и Боже его сохрани, если бы он, как-нибудь зазнавшись, Рассказывать мне важно стал, Что он и перед вами: бурин, Тогда бы я ему сказал, Да ты, голубчик, просто: дурен! Впрочем, многим ли удастся попасть в бурханы? — У многих ли формуляр души так чист, как у вас? — Потому-то шагямунианцы и веруют в постепенность наград и в постепенность наказаний. Например: богатый повеса может переродиться в страдальца нищего, надутый вельможа (прошу его не прогневаться) — в осла; какой-нибудь хвастун — в зайца, какая-нибудь чопорная болтунья — в дворняжку и т. д. Если бы, паче чаяния, дело дошло до меня, то я желал бы в особенности избегнуть только двух вещей: Чтобы не быть мне в жизни новой Слугой покорным дурака, Да лошадью еще почтовой У разбитного ямщика. В рассуждении наград низшего достоинства, у них почти та же самая история: безобразный может переродиться в красавца; человек мелкий — в крупного; человек недостаточный — в богача. Но тем, кто все на свете дни Провел, как следует, в законе, Для тех в Амголонту — Ороне [6]Набрал чудес Шагя-Муни; Там вся возможность наслажденья; Там рай, и не один — а пять, И я об них без замедленья Могу теперь же рассказать… Главнейший рай есть: Сукувада, (Так уж назначила судьба), И там, очей и душ отрада, Сидит бурхан Абидаба. В других владеют Аичжиба, Берозана, Раднасамбава, И в пятом Амуги Сиддидж: Ну уж фамильи! что за дичь! Насилу выговоришь, право! Зато уж в райских сторонах Что за места предорогие! Там на серебряных древах Развились ветви золотые, И ярко светятся на них Плоды из камней дорогих; Там нету мрака и тумана; Там благовонно и светло, И дивно там струи Аршана [7]Горят и блещут, как стекло! Однако ж позвольте переменить материю, а то у меня только понапрасну разгораются зубы. Я недавно говорил о перерождениях. Признаться ли вам, прелестная Катинька, что эти монгольские бредни нравятся мне чрезвычайно. — «От чего же?». — Оттого, что не дальше, как со мной случилось недавно то же самое. — «Что вы говорите?.. вот прелюбопытная вещь! Рассказывайте же пожалуйста, я вас слушаю». — Я готов, но, чур, прежде согласиться на одно условие. — «Боже мой! как это скучно!.. говорите!». — Если какой-нибудь злой человек, желая поссорить нас, вздумает вам шепнуть, что это обстоятельство случилось со мною давно и что я-де рассказывал об нем прежде, так вы не верьте, Бога ради, этому злому человеку. Вы, знаете, притворитесь, что вы рассердились; взгляните на него посерьезнее — и он, верно, будет нем, как рыба. Потрудитесь на всякий случай повторить эту сцену. Нахмурьте личико для пробы… Вот так его!.. вишь, он какой!.. Однако ж, милый ангел мой, Нельзя ль сердитей быть еще бы; А то, в лицо вам посмотрев, Я будто с ревности тоскую; Затем, что этот милый гнев Ну так и манит к поцелую. Теперь, когда все так тонко предусмотрено, все так мастерски придумано, — теперь я могу начать… I Не видали ль вы, прелестная, Не видали ль вы порой, Как идет гроза небесная Над испуганной землей? Как огнем опустошения И громов своих полна, В бледном туске отдаления Зачернеется она? Все таинственно затихнуло! Вдруг удар вдали гремит, Ветер свистнул, в небе вспыхнуло, Ливень хлынул и шумит… Под грозою дня печального Нет ни теней, ни цветов, Нет ни близкого, ни дальнего, Все — как сумрачность гробов! Нестерпима казнь ужасная Грозных Божиих мечей, И земля, земля несчастная, Ждет погибели своей. Так терзали страсти злобные Обожателя мечты, И как надписи надгробные, Мне минувшего листы! Все потери! все страдание! И, как бедный, жалкий раб Ненасытного желания, Я был немощен и слаб. В миг ужасный пробуждения Цепь греха я грыз и рвал, И опять самозабвения Яд губительный глотал. Даже радость и минутную Не заманивал я в грудь, И, бывало, в душу смутную Я боялся заглянуть. Гасло на сердце священное И высокое в уме, Как сиянье отдаленное, Чуть мелькнувшее во тьме. Зачерствели, закалилися Чувства в диком забытьи, И бедою заклеймилися Дни печальные мои. Иногда мятеж губительный В несчастливце затихал, И надеждою спасительной Я доверчиво дышал. Но надежда не сбывалася, И тогда, в душе моей, Только снова собиралася Буря гибельных страстей. Так под дымом закрывается Свирепеющий пожар, Так в затишьи зарождается В тучах бедственный удар! |
