- Могу, если ты настаиваешь. Мне-то что? Но очень уж тоскливо в этом

храме, ты не находишь? Не то что, скажем, наши старые добрые Луперкалии!

 - Ты просто зол на христиан. Не пойму, кстати, почему. А сравнивать

Луперкалии с этой службой просто глупо. Лучше бы вспомнил торжественные

моления в храме Юпитера.

 - Там тоже было не так скучно. И я не злюсь на них. Я их просто не

понимаю. Они чужды нам. Чужды римскому духу вообще.

 - И я так полагаю. Тем не менее, прояви уважение к их верованиям. От тебя,

поверь, не убудет. А Домицию будет приятно.

 - Как скажешь.

 Молебен за освобождение города от готов проходил в христианском соборе,

явно переделанном в храм из базилики. Жрецы Иисуса в роскошных облачениях то

и дело что-то бормотали, хор, состоящий из юношей, в нужные моменты им

подпевал. При этом священники бродили туда и сюда, помахивая небольшими

жаровнями, с курившимися в них благовониями. Жаровни распространяли сильный

запах ладана.

 Служба в целом не произвела на Красса особого впечатления. Сидя на

приготовленной специально для него богато убранной скамье, - а стояла она на

возвышении, лишь немного уступающем месту, которое занимал сам Домиций, -

Красс откровенно скучал. Не будучи набожным, он никогда не приходил в

восторг, посещая жреческие церемонии и в своем времени. Здесь же все было

для него, как верно заметил Кассий, и вовсе чужим. Однако, желая выказать

уважение Домицию, Красс лишь благожелательно улыбался, делая вид, что

вслушивается в возносимые христианами молитвы.

 - Может, ты все же откроешь мне тайну? - прошептал вдруг Кассий, слегка

повернув голову.

 - Какую такую тайну?

 - Как мы взяли Немауз?

 - Нашел место говорить об этом!

 - Место это не хуже других. Даже лучше. Здесь нас, пожалуй, никто не может

подслушать. А делать нам все равно нечего. Я чувствую, эти песнопения нам

еще долго слушать придется. Так как?

 - Но ты уже знаешь, ворота открыли люди Одоакра. Я ничего не скрывал...

 - Это то, что известно всем. А я хочу знать, почему готы впустили их в

город.

 Красс едва заметно усмехнулся.

 - Хорошо. Тебе я скажу. Впрочем, теперь это уже не имеет большого

значения. Помнишь Эвердинга?

 - Разумеется.

 - Он шпион Эвриха. Именно поэтому он так старался убедить нас, что

бургунды нарушили мир.

 - Так значит эта гадюка виновна в гибели Третьего?!

 - Нуу... Я бы так не сказал. Слишком многое тут сошлось, одному Эвердингу

я бы не поверил, но о том же сообщал и Полемий. Словом, как мне ни тяжело,

гибель Третьего во многом на моей совести. В конце концов, это я принимал

решение.

 - Все равно! Подлый предатель должен был понести наказание! Где он сейчас?

 - Скорее всего, с Вилимером. Ведь это он убедил его предать нас.

 - Я поражаюсь тебе! Ты знал обо всем и ничего не предпринял!

 - А что я должен был, по-твоему, предпринять?

 - Как это что? Схватить мерзавца и отдать палачам.

 - Вот уж нет! Хватать известного нам шпиона - большая глупость. Его надо

использовать. И я это сделал.

 - То есть ты...

 - Именно! - глаза проконсула буквально сияли самодовольством. - Я не

сомневался, что он попытается склонить Вилимера на сторону Эвриха. Ведь они

оба готы. И я обсудил это с Вилимером. Ну а потом наш гот великолепно сыграл

свою роль. Эвердинг был убежден, что остроготы переходят на их сторону, вот

поэтому гарнизон Немауза впустил в город новых 'союзников'. А чтоб они не

вздумали проявить чрезмерную осторожность, я распустил слухи, что мы будем

штурмовать город, пока не возьмем, чего бы нам это ни стоило. Таким образом,

они решили, что чем больше солдат будет на стенах - тем лучше.

 - Постой! Но ведь воинов Вилимера не было в городе.

 - Конечно. Это были люди Одоакра.

 - Где же тогда сам Вилимер? Где его семь тысяч мечей?

 Красс перестал улыбаться и как-то неуверенно поерзал на своем месте,

зачем-то одернув тунику.

 - Он должен был уже присоединиться к нам. И привезти голову Эвердинга. Но

почему-то его до сих пор нет. Я разослал разведчиков в окрестности Немауза.

Семь тысяч воинов - не иголка, но пока о них нет известий.

 Они замолчали. Пение христианских жрецов стало громче, моление

приближалось к концу.

 - Мне кажется, - сказал вдруг Кассий, не поворачивая головы, - Ты

перехитрил сам себя, доблестный Красс.

 Проконсул ничего не ответил.

 Утром следующего дня римская армия выступила в поход на Нарбон. Зная, что

вся Аквитания по-прежнему принадлежит готам, Красс вынужден был оставить в

Немаузе достаточно сильный гарнизон - четыре когорты под командованием

Сервилия. Прощаясь со старым ветераном, Красс еще раз напомнил ему, что

Немауз необходимо удержать во что бы то ни стало. Если готы подойдут к

городу, Сервилий должен был немедля слать гонцов в Арелат и к самому Крассу.

Падение Немауза отрезало бы поредевшую римскую армию от 'своей' Галлии и

могло привести к печальным последствиям. Епископ Домиций, присутствовавший

при этом, поклялся, что в случае необходимости рядом с легионерами на стены

встанут все граждане от мала до велика, но не позволят готам вновь отнять

только что доставшуюся Немаузу свободу.

 Потеряв во время штурма убитыми и ранеными около тысячи воинов, а также

оставив здесь гарнизон, Красс имел теперь под своим командованием всего лишь

двадцать шесть тысяч солдат - от Вилимера по-прежнему не было никаких

известий, - и среди них всего лишь две тысячи всадников.

 Хотя настроение в армии, гордой одержанной победой, было бодрым, ни

Кассий, ни сам Красс не разделяли восторга легионеров. Обоих тревожило

создавшееся положение. Куда исчез Вилимер? Где его семь тысяч воинов? На

этот вопрос не было ответа. Без остроготов армия римлян сравнялась по силам

с войсками Эвриха и при этом она должна была действовать на вражеской земле,

среди мощных крепостей, каждюу из которых пришлось бы брать штурмом.

Рассчитывать же на подкрепления из-за Родана не приходилось - Арелат и так

бросил на чашу весов все, что мог.

 Легионы шли по Домициевой дороге. Впереди были стены и башни Нарбона, и

никто не знал решится ли Эврих дать под ними решающее сражение римлянам.

 - Меня удивляет, дорогой Феликс, что ты все еще остаешься моим гостем.

Нет, не подумай, твое общество меня только радует, беседовать с тобой

истинное наслаждение. Увы, в наших краях, особенно после того, как всем

здесь стали заправлять бургунды, нечасто встретишь столь мудрого и сведущего

в богословии мужа... Однако, мне казалось, ты спешишь в Рим. Особенно после

того, как ваше посольство к Гундиоху увенчалось успехом, и вы узнали все,

что хотели. И, тем не менее, ты остаешься в Лугдуне. Что же заставляет тебя

предпочесть мое общество блеску столицы?

 Феликс вздохнул, взял оливку с простого медного блюда, повертел ее в

пальцах и положил на место. Епископ Патий смотрел на него с искренним

участием. Его глаза буквально лучились добротой и заботой, и Феликс подумал,

что не случайно многие христиане в Лугдуне называют своего епископа святым.

Этот глубокий старик был не только крепок в вере Христовой, но и всегда

готов прийти на помощь ближнему, в чем бы сей ближний ни нуждался - в куске

ли хлеба, в утешении ли или добром совете. Да, именно на таких людях

держится святая церковь даже там, где господствуют варвары-ариане!

 - Я сам не знаю, что мы здесь делаем, почтенный Патий, - ответил Феликс. -