– Кажется, что эти язычники живут по господним заветам, – с восхищением сказал Филипп. – Как они милосердны к тем, кто страждет!

– А вот мне кажется, – ответил ему Лопе, – что они приплыли, чтобы выведать, сколько из нас еще могут носить оружие.

– Опомнись, Лопе! – как всегда, с ехидцей попытался усовестить его Мурсия. – Почему же ты столь нелестного мнения о людях, которые спасли тебя от голодной смерти?!

– Почему? Потому, что уверен: они сделали это вовсе не по доброте душевной, а с намерением слегка откормить нас. У них рожи настоящих людоедов. Я тотчас посоветую капитан-генералу перебраться вон на тот островок, оттуда легче будет отразить нападение.

– Это совершенно ни к чему, – ответил ему Гуттен. – Никто не собирается следовать вашим безумным планам. Не забудьте, что две трети отряда больны воспалением легких. Вы хотите уморить их сыростью?

– От воспаления легких, дон Филипп, – с трудом сдерживая ярость, сказал Лопе, – если повезет, можно .и излечиться, а вот оставаться здесь – это верная смерть.

Наши недавние гости высоки ростом, широкоплечи, сильны и проворны. Клянусь честью, они очень мало походят на мирных земледельцев или рыбарей.

– Монтальво прав, – произнес Мартин. – Эти индейцы из какого-то неведомого мне племени. А их вожака я еле понимал, хоть он и говорил вроде на арауканском наречии. Это не родной ему язык.

Гуттен вдруг заметил, что правое ухо переводчика – без мочки, и вспомнил, как настырно расспрашивал его Спира о том, нет ли у кого-нибудь из его людей этой особенности.

– Будь я на месте сеньора губернатора, – продолжал Мартин, – немедля перенес бы лагерь на остров и послал в Акаригуа гонца за подмогой. Надо полагать, дела там пошли на лад.

Всю последующую неделю привозили индейцы корзины с маниокой и маисовыми лепешками. Бурные ливни, чередуясь с короткими дождями, постепенно прекратились. Вода стала спадать. Островок посреди реки значительно увеличился в размерах. Почти вровень с водой выросли ирисы.

Однажды рыбаки привезли с собой знахаря-колдуна в одеянии, сплошь увешанном пучками соломы. Он обошел лагерь, склоняясь над больными и бормоча заклинания.

– Он отгоняет злых духов, – перевел Мартин объяснение юного вождя.

– Больше похоже на то, как мясник отбирает самых упитанных бычков, – возразил ему Монтальво.

– Замолчите, ради бога! – не выдержал Филипп.

– Выбирайте выражения, сеньор Гуттен! – закричал Лопе, вскакивая на ноги.

Колдун, потряхивая погремушками – по две в каждой руке, – завел какой-то монотонный напев и начал ритуальную пляску. Под вечер индейцы собрались было плыть восвояси, но уровень воды понизился настолько, что им пришлось втащить пироги на берег и отправиться в путь по равнине, распугивая высоченных цапель и целые семейства оленей. Маспарро обмелел едва ли не на половину.

– Послушайтесь моего совета, сеньор губернатор, – твердил свое Лопе. – Переберемся на островок, пока совсем не стемнело. Я нутром чую смертельную опасность. Здесь, на склоне, нам не выстоять.

– Мне тоже не по вкусу пришлись ужимки этого шарлатана, – ответил Спира, – да и зубы у наших благодетелей чересчур остры. Я слышал, что карибы – бесстрашные воины и большие любители человечины… Свернуть лагерь!

Перебраться успели до наступления ночи. Над затопленной равниной взошла луна. Гуттен уже погрузился в сон, когда истошный крик, раздавшийся неподалеку, заставил его вскочить. На земле корчился в предсмертных муках солдат с разорванной глоткой, а рядом издыхал ягуар, подстреленный Себальосом.

– Тебе бы предсказателем стать, друг мой Лопе! – крикнул Перес де ла Муэла. – Нутром чуешь опасность, только не оттуда, откуда надо.

– Поди ты к черту, – сердито огрызнулся тот.

На следующий день вода схлынула еще больше, из-под нее выступили все мало-мальски заметные пригорки и возвышенности, и вокруг лагеря образовался порядочный кусок суши.

– Скоро можно будет двигаться дальше, – объявил Спира.

– Поглядите-ка, сударь! – Гуттен показал ему на север. – Кто-то скачет к нам. Кажется, это Веласко. Быстро же он обернулся в Акаригуа и обратно.

– Наши уже выступили, – доложил Веласко. – Они в половине дневного перехода от вас. Очень много хворых…

– Итак, все в порядке! – обрадовался Спира. – Через два-три дня пойдем дальше!

– Рано радуетесь, ваша милость! – горько усмехнулся Лопе. – Поглядите-ка вон туда.

Острый клин плоскогорья, тянувшегося до самого горизонта, был заполнен индейцами в боевых уборах из перьев – они кричали и трубили в раковины, вздымали копья, размахивали палицами.

– Тысячи две будет, – прикинул Филипп.

– Это же ваши милосердные спасители, мирные рыбари, – съязвил Монтальво, – но теперь они приготовили нам другие гостинцы.

– Карибы, – с тревогой вымолвил Эстебан Мартин. – Этого я и боялся.

– Чего же мы ждем? – нетерпеливо спросил Филипп. – Нужно упредить их, покуда они не ринулись на нас сверху.

Теперь был отчетливо слышен боевой клич индейцев, видны их раскрашенные лица.

– Вон тот негодяй касик, что приплывал к нам, – показал Лопе.

Пехотинцы выстроились в две шеренги и вскинули аркебузы, а кавалеристы на полном скаку, отрубая головы, отсекая руки, пронзая тела, врезались в нестройную орду карибов. Но те были столь многочисленны и неустрашимы, что не дрогнули перед этим натиском и отважно отбивались, обрушивая смертельные удары палиц. Уже пятерым собакам разнесли череп.

– Пора возвращаться, капитан! – крикнул Гуттен Монтальво, разрубив голову воину-карибу.

– А зачем? Уж не испугались ли вы этих мирных рыбарей?

– Назад! Отходим! – скомандовал Гуттен, не ответив ему.

Всадники поворотили коней, но юный касик успел подскочить к Монтальво и ударом дубины сшиб его наземь. Испанцы мчались без оглядки и не заметили, что капитан их попал в беду. Один только Гуттен, проскакав шагов двести, заподозрил неладное, обернулся, увидел, что спешенный Лопе отмахивается мечом от наседающих на него индейцев, и кинулся ему на выручку. Он проложил себе и ему дорогу к двойной шеренге пехотинцев. Карибы, однако, не отступили, а перестроились и с новым пылом бросились вперед. Грянул залп, и воздух огласился воплями боли, ужаса и изумления. Началось беспорядочное бегство. Кавалеристы и еще уцелевшие псы, довершая разгром, долго преследовали врага.

Юный касик пал от меча Гуттена. Колдуна разорвали собаки.

Через некоторое время пристыженный Монтальво, пересилив себя, подошел к Филиппу.

– Я обязан вам жизнью, – проговорил он с торжественной значительностью.

– Какие пустяки, – начал было Гуттен, но Лопе сердито перебил его:

– Для меня это не пустяки.

– Полноте, капитан. На моем месте вы поступили бы так же.

– Вы уверены? – мрачно спросил Лопе. – Напрасно… Впрочем, теперь все будет по-другому.

В тот же день пришел остаток отряда из Акаригуа во главе с Вильегасом, который совсем ослабел от лихорадки, и Дамианом де Барриосом, страдавшим от нагноившейся раны. Еще не оправившиеся от болезней, измученные люди едва передвигали ноги.

– Двадцать два человека в жару и бреду переселились в лучший мир, – сообщил Гольденфинген. – Остальные еле-еле доковыляли.

– У нас дела обстоят не лучше, – отвечал Спира. – Боюсь, что в этих широтах белому человеку не выжить.

– Хуже всего то, что мы лишились девяти лошадей, – сказал Санчо де Мурга. – Две утонули при переправе, одну сожрали кайманы, еще одну утащило течением.

– Ну а остальные? – с беспокойством спросил Спира.

– А остальные пали в первый же день, причем так, словно кто-то невидимый оглоушил их дубиной. И последняя собака издохла.

– Проклятье! – воскликнул губернатор. – Из двадцати псов осталось только четыре.

Наступил ноябрь; яркая зелень равнины радовала взор. Дичь не переводилась, охота неизменно бывала удачна: испанцам удалось подстрелить восемь оленей, а индеец Лионсио со своими товарищами добыл дюжину больших моллюсков и шесть черепах.