– Он прав! – подхватил Филипп, уже пробившийся сквозь скопище народа. – Я – капитан гвардии его величества и прекрасно знаю дона Франсиско.
Как видно, пелена ярости, застилавшая глаза янычару, рассеялась, и он узнал Гуттена.
– Разрази меня гром! – вскричал он. – Откуда ты взялся, Филипп?!
– Сеньор Герреро ранил человека, – вмешался сержант.
– Я же объяснил вам, что негодный школяр вздумал насмехаться над его костюмом, обзывать язычником и басурманом, того не зная, что наш несчастный друг исполняет епитимью, наложенную на него его святейшеством папой, – наставительно произнес тщедушный приятель янычара.
– Так ли это? – недоверчиво осведомился сержант.
– Клянусь Пресвятой Девой Макаренской!
Лоб сержанта прорезала морщина.
– Не отягощайте своей вины клятвопреступлением.
– А-а, опять не веришь? – потеряв голову, завопил янычар. – Так ступай же прямо к дьяволу в зад, там тебе место!
– Вон ты как заговорил? – разозлился сержант. – Стража! Что вы смотрите! Взять его!
Герреро поволокли дальше, но еще долго слышались его неистовые крики:
– Мерзавцы! Недоноски! Подлецы!
– До чего же не везет этому Герреро! – печально пробормотал человечек.
– Да уж…– отозвался Филипп. – Вы его друг?
– Две недели, как я прибыл в Севилью, две недели, как познакомился с ним, но и за столь малый срок он сумел снискать у меня живейшую приязнь. Молодец каких мало!
– Я не видел его добрых пять лет, но совершенно с вами согласен. Вы, верно, знаете, почему он в турецком костюме? Вы что-то говорили об епитимье…
– Именно так и обстоит дело, – с достоинством отвечал тот. – Вам, без сомнения, ведомо, что дон Герреро двадцать два года провел в плену у оттоманов. А чуть только сумел он освободиться, как судьба… Вы верите в судьбу?
– Еще бы мне не верить! Она одна может забросить меня в Севилью, а потом и за море…
– Ах, вы отправляетесь в Новый Свет?! Так ведь и мы с бедолагой Франсиско собирались туда!
– Не в Венесуэлу ли по поручению братьев Вельзеров? Тогда путь нам лежит в одну сторону.
– К великому прискорбию, сударь, мы-то плывем в Картахену. Должны были отчалить двенадцатого мая из Санлукара-де-Баррамеды на «Святом Антонии».
– А мы – накануне! – обрадовался Филипп. – Из той же гавани.
– Вот как? – удивленно переспросил тщедушный человечек. – Выходит, вы не слышали еще печальных вестей? Губернатор и капитан-генерал Венесуэлы, равно как и почти все его люди, убиты индейцами.
– Амвросий Альфингер погиб?
– Да, так мне сказал ваш соотечественник, такой осанистый из себя, он был вторым человеком после губернатора. Он очень был обрадован этим ужасным происшествием, иначе бы не повторял: «Наконец-то Фортуна улыбнулась и мне, теперь-то уж меня непременно сделают капитан-генералом Венесуэлы». После этого он прямиком направился в Германию. Вербовщики утверждают, что, пока это дело разъяснится, много воды утечет.
– А как звали его, не помните? – спросил Филипп, колеблясь между сомнением и уверенностью.
– Сейчас, сейчас, – отвечал тот, роясь в карманах, – он записал мне свое имя, хотел, чтобы в Венесуэле мы с Франсиско были при нем. А! Вот! – И он торжествующе развернул клочок бумаги. – Николаус Федерман! Судя по всему, он человек отважный и многоопытный во всем, что касается заморских дел. А вот о начальнике своем он отзывался очень дурно: по его словам, тот подвергал христиан телесным наказаниям и всячески над ними измывался. Его счастье, что теперь я его не встречу. Клянусь вам, я бы его убил в тот же миг, рука бы не дрогнула!
Гуттен весь напрягся, услышав, каким кровожадным тоном были произнесены эти слова.
– Я устал с дороги и хочу пить. Не продолжить ли нам беседу в кабачке «Дом Мавра» – это поблизости, в еврейском квартале. Выпьете вина, а я – лимонного соку. К сожалению, ничего крепче я в рот не беру.
– Возможно ли такое совпадение? И я дал зарок не прикасаться к хмельному!
Сопровождаемые Францем, они вошли в кабачок, где много веков назад помещались римские термы.
– Расскажите мне о моем янычаре, – попросил Филипп. – Почему же все-таки он ходит в турецком платье?
– После того как Франсиско был взят в плен папскими моряками, его привезли в крепость Сан-Анджело, и там он выложил все свои вины: и вероотступничество, и пиратство, и убийство добрых католиков под стенами Вены. Как вы понимаете, этого с лихвою хватило бы, чтобы быть повешенным, и не один раз, а семижды. Но его святейшество, каким-то чудом прознав о его злоключениях – кажется, из письма, которое послал ему некий великодушный германец, – велел привести к себе нашего Франсиско чуть ли не за час до казни. Не знаю, известно ли вам, – тут он прищелкнул языком, – что наш Франсиско – первейший в свете фигляр. Ну так вот, он призвал на помощь свои дарования и сплел такую историю, что наместник Святого Петра расчувствовался, пустил слезу и даровал ему жизнь, обязав, правда, до конца дней носить турецкое платье. Папа не ошибся в выборе наказания: не проходит недели, чтобы Франсиско не отколотили дубьем, дрекольем или еще чем похуже. По большей части достается ему из-за его лютого пристрастия к женскому полу.
– Великодушный германец, написавший папе, – это я, – весьма непринужденно сказал Филипп.
Юркий человечек переменился в лице.
– Так, значит, вы…
– Филипп фон Гуттен.
– Дон Филипп! – завопил тот в восторге. – Осчастливьте! Позвольте пожать вам руку! Нечасто встретишь на этом свете такого знатного господина, который заступался бы за обездоленных! Разрешите представиться, и не глядите, что я так бедно одет. Я дворянин из старинного рода и чистокровный баск. Зовут меня Лопе де Агирре. До сего дня я добывал себе пропитание тем, что объезжал коней.
Гуттен вместе с новым знакомцем выхлопотал Франсиско Герреро освобождение из-под стражи, для чего пришлось немало побегать по разнообразным канцеляриям военных и гражданских ведомств. Весть о гибели Альфингера подтвердилась, а потому отправка уже готовой экспедиции откладывалась на неопределенный срок.
– Думается мне, – говорил Франсиско, наслаждаясь за стаканом вина новообретенной свободой, – думается мне, сеньор Гуттен, что пора тебе взяться за ум и со всех ног мчаться за этим немцем Федерманом. Провалиться мне на этом месте, если его сделают губернатором. Эй, чертов сын! – окликнул он кабатчика. – Подай еще пинту этого «Вальдепеньяса» и по стакану лимонного сока для моих друзей!
– Ты прав! – отвечал Филипп. – Немедля отправлюсь за ним.
Янычар искоса оглядел Франца, а потом вдруг добавил, звучно отрыгнув: – Хочешь добрый совет? Не езди в Америку. И уж во всяком случае не ищи Дом Солнца.
Гуттен принужденно улыбнулся.
– Вот уже второй человек отговаривает меня от этой затеи. Первым был великий звездочет Иоганн Фауст. Может, ты тоже астролог и чернокнижник?
– Нет, клянусь Магометом! Но зато я андалусиец. А вдобавок к этому столько всякого видел и испытал, что сумел в совершенстве познать людские сердца. Таким, как ты, за морем делать нечего. Нужно обладать волчьей хваткой Лопе де Агирре, чтобы не сплоховать посреди прочего зверья. А человек, который дважды спас жизнь отпетому горемыке, будет лакомым куском для всей тамошней своры. Прости меня за прямоту, Филипп, ты еще слишком юн и не успел очерстветь душой. Оставайся здесь! Сиди дома! Держись поближе к императору! Место твое – рядом с ним!
Гуттен, усмехнувшись на эти слова, стал расспрашивать Лопе де Агирре о дороге на Барселону. Однако Герреро не успокоился. Он снова рыгнул, снова смерил Франца взглядом и не без раздражения произнес:
– А желаешь получить еще один совет? Дай-ка своему слуге коленом под зад, и чем скорее, тем лучше. У него на лбу написано, кто он таков, и кончит он плохо. Поверь мне, у меня глаз наметан.
Гуттен, не переставая посмеиваться, встал из-за стола.
– Ну, господа, прощайте. Нам пора. Судьба нас разводит, но я верю, что она уготовила нам еще встречи.