— Нам вдвойне повезло, — рассказывала Сара собравшимся домашним. — После замечательного успеха Фортеписа с похищением коз господина де Курсона между двумя лагерями каждую ночь взад и вперед носились всадники. То исчезала одна из лошадей Форгеписа, то крали кур господина де Курсона, но как бы то ни было, взаимные кражи продолжались из ночи в ночь. Венцом всему стало настоящее сражение, в котором де Курсон потерпел полное поражение. На следующий день Фортепису удалось наложить свои лапы на купцов из Оксера, которые возвращались из Женевы с грузом разнообразных товаров. Фортепис так обрадовался, что приказал устроить для себя и своих людей грандиозный пир — точнее, грандиозную пьянку, ибо к закату вся банда, включая самого Фортеписа, была смертельно пьяна. Никто и не подумал о том, чтобы опустить решетку на воротах и поднять мост, а тем более выставить людей на сторожевых башнях. Естественно, мы с братом Этьеном в полной мере использовали свой шанс и, не встретив ни души, тихонько ушли. Мы даже сумели украсть лошадей, надеясь, что они облегчат наше путешествие в Орлеан, но тут нам не повезло: покуда мы спали на нашей первой стоянке в разрушенном аббатстве, лошадей у нас похитили. Нам пришлось заканчивать путешествие пешком.
— Я был вовсе не против, — тихо добавил брат Этьен. Я столько исходил в своей жизни, но Сара от этого отвыкла!
Госпожа Матильда окружила двух путников заботой, уговаривая их вести себя как дома, однако Сару взволновало присутствие там Жанны. Впервые увидев Деву, она почти что впала в транс. Она упала на колени с широко раскрытыми глазами и вся дрожала, не в состоянии произнести ни слова. Когда Катрин наконец уговорила ее подняться, она все еще тряслась и лицо ее было пепельно-серого цвета.
— Боже мой! В чем дело? — обеспокоенно спросила Катрин. — Ты меня очень пугаешь!
Сара как будто пробудилась ото сна. Она взглянула на Катрин с отсутствующим выражением лица, какое бывает, когда человек внезапно проснется.
— Пугаю? — тихо повторила она. — Бояться-то тебе надо за нее, Катрин! На одно мгновение я увидела вокруг нее так много славы и страдания, что потеряла голову!
— Что ты увидела? Скажи мне!
Сара печально покачала головой.
— Сверкающий венец и пламя… высокие, красные языки пламени! Но я могла и ошибиться; я так устала…
Катрин попыталась засмеяться над этим странным видением, убеждая себя, что Сара заснула и что усталость вызвала у нее галлюцинации, однако вопреки самой себе она была встревожена. Настолько встревожена, что, встретив во дворе Ксантрая, указала на Жанну, садившуюся на коня, и сказала:
— Вы должны беречь ее, сударь. Она идет первой!
Рыжеволосый капитан улыбнулся со обычной уверенностью.
— Не бойтесь, прекрасная Катрин! Никто — а англичане и подавно — не выхватит ее из гущи сопровождающих!
Однако, несмотря на ею заверение, Катрин не была вполне спокойна. Мрачные предчувствия преследовали ее на всем долгом пути через Солонь и не отступали до тех пор, пока на горизонте не появились заостренные башни Лоша. Она знала, что Жанна вскоре направится туда, а с нею Арно. Она по-прежнему не переставала думать о нем.
Проезжая через королевские ворота, она увидела, как брат Этьен слегка пришпорил своего мула и шепотом переговорил о чем-то с сержантом стражи, который выбежал ему навстречу. Затем он с улыбкой выпрямился в седле и жестом подозвал своих спутниц.
— Королева ждет нас, — сказал он, начиная подниматься на холм. — Поехали!
— Как она может ожидать пас? — вскричала Катрин в изумлении. — Разве вы предупреждали ее о нашем прибытии?
— Я, как всегда, послал вперед гонца из Орлеана, — спокойно отвечал маленький монах. — Будьте покойны, ее величество уже все про вас знает и примет вас с полным сознанием вашей миссии. Поехали!
Когда Катрин присела в поклоне перед Иоландой Анжуйской, она почувствовала, что давно так не волновалась. Женщина, которую называли «королевой четырех королевств», только что отметила свое пятидесятилетие, однако никто бы об этом не догадался. Она была высокой и худой, прямой, как лезвие меча, и с величавой уверенностью несла свою маленькую голову с тонким заостренным профилем. Ее красота с бледной, цвета слоновой кости кожей и безупречное тело были того типа, который не поддается разрушительному действию времени. Царственность сквозила в элегантной осанке Иоланды, в выражении ее темных глаз, в утонченной красоте ее рук и в твердой линии рта.
Мало что осталось от девушки с гор, Виоланты Арагонской, выросшей и получившей воспитание в отважной Сарагосе, которая однажды утром в декабре 1400 года встала на колени рядом с красавцем-герцогом Людовиком Анжуйским в церкви Святого Трофина Аральского, — за исключением неукротимой энергии, бесподобной отваги и острого ума. Во всех остальных отношениях она была француженкой с головы до пят, самой мудрой и великой из француженок. В тридцать семь лет она стала вдовой и, убитая горем, решительно отреклась от любви и прочих радостей женского существования, сосредоточившись на роли ангела-хранителя бедного королевства, расчлененного и распроданного своим собственным правителем.
Изабелла Баварская ненавидела Иоланду — не столько из-за того, что та была, по описанию Ювеналия Урсинского, «самой привлекательной женщиной страны», сколько потому, что эта привлекательная женщина перехитрила ее. Именно Иоланда приняла решение о браке малолетнего принца Карла со своей дочерью Марией: а когда маленький принц, которого отвергла собственная мать, стал дофином Франции, именно Иоланда решительно отказалась отослать его обратно к возмущенной королеве. Изабо так и не забыла письмо, которое Иоланда написала ей по этому случаю.
«Женщине, у которой есть любовник, не нужен ребенок. Я же его вырастила и вскормила не для того, чтобы увидеть, как он будет умерщвлен подобно своим братьям, или сведен с ума, подобно своему отцу, или же превращен в англичанина, подобно вам. Он останется со мной! Придите и возьмите его, если осмелитесь!»
Изабо так и не осмелилась, — и Иоланда в течение многих лет, борясь с крайне неблагоприятными обстоятельствами, оберегала королевство от развала. И именно она, услышав от своего сына, герцога Рене де Бара, о посещении его странной крестьянской девушкой из Дореми, расчистила Жанне дорогу и позаботилась о том, чтобы ее призвали ко двору.
Катрин узнала об этом от брата Этьена, который многие годы был тайным агентом королевы.
И если у Катрин, представшей перед королевой, от благоговения и уважения почти перехватило дыхание, то это произошло именно потому, что она имела возможность оценить, какой великой и благородной женщиной является Иоланда. Ноги у нее сильно дрожали, и ее глубокий реверанс закончился тем, что она упала на колени да так и осталась в этом положении на сверкающем мраморном полу, едва смея дышать. Такое глубокое смирение не было неприятным Иоланде, которая улыбнулась, отложила в сторону большой гобелен, над которым работала, и подошла к Катрин, чтобы поднять ее с колен.
— Уже много времени прошло с тех пор, как я впервые услыхала о вас от брата Этьена, госпожа де Брази! Я знаю, каким верным и преданным другом были вы бедной Одетте де Шандивер. Знаю я и то, что она и брат Этьен были обязаны вам своею жизнью и что она никогда не умерла бы при таких ужасных обстоятельствах, если бы вы не были в этот момент еще в худших! И я знаю, что сердце ваше всегда было с нами и что вы прошли через чудовищные испытания, чтобы быть с нами.
Добро пожаловать!
Контральто королевы сохраняло легкий испанский акцент, который добавлял ему очарование. Катрин с уважением поцеловала руку королевы и поблагодарила Иоланду за гостеприимство, заверив, что отныне ее единственным желанием будет служить королеве любыми возможностями.
— У королевы всегда есть нужда в преданных фрейлинах, — сказала Иоланда. — А у королевского двора всегда есть нужда в прелестных женщинах. Вы будете одной из моих придворных дам, моя дорогая, и я велю канцлеру подготовить указ о вашем назначении. Тем временем я вверяю вас заботам госпожи де Гокур, которая проследит за тем, чтобы за вами должным образом ухаживали.
