Внезапно Катрин почувствовала, что она должна увидеть, чем занимаются бандиты. Вдруг они нарушили свое слово и уже атакуют деревню? Никто не знает, насколько можно доверять таким людям. Она взглянула на Эрменгарду. Графиня молилась с таким жаром и самоуглублением, что, казалось, ничего не замечала вокруг себя. Она стояла на коленях, спрятав лицо в ладонях, и ничего не видела. Катрин смогла незаметно отойти. Она шла вдоль нефа, не спуская глаз со своей подруги, которая так и не обернулась. Дверь церкви была наполовину открыта. Катрин проскользнула наружу и заметила, что у ворот замка было темно, хотя во дворе повсюду горели большие костры. Аббат был еще в своих апартаментах и разрабатывал план обороны аббатства. Монахи суетились вокруг костров, добавляя в кипящие котлы масло и смолу. Их фигуры отбрасывали причудливые тени от света пляшущего пламени. Никто не обратил на нее внимания.

Катрин быстро пересекла двор в направлении каменной лестницы, ведущей в башню, и стала подниматься.

На верху стены никого не было, но внизу, на деревенской площади, царило необычное оживление. Бандиты разожгли несколько костров, и сидя вокруг одного, ели и пили. Катрин увидела Гарэна и Бегю де Перужа, которые сидели у самого большого костра, поглощенные разговором. Большая часть бандитов была за работой, и когда Катрин увидела, что они делали, то невольно вскрикнула от ужаса.

Одни собрали большую груду деревянных досок, очевидно, украденную у столяра в Сен — Сине, и гвоздями забивали двери и окна деревенских домов, чтобы их обитатели не могли из них выйти. Другие несли из дальнего конца деревни охапки соломы и растопку и складывали все это у домов, которые их сообщники кончали замуровывать. Кровь застыла в жилах Катрин. Она очень хорошо представляла, что случится на следующее утро, когда аббат откажется ее выдать. Достаточно было только бросить пару факелов в эти кучи соломы и сухих дров, чтобы всю деревню в одно мгновение охватило пламя. Несчастные крестьяне, запертые внутри, будут заживо сожжены вместе со своими детьми, домашним скотом и скромным скарбом.

Катрин внезапно поняла, что она не в силах этого вынести. Если бегство от Гарэна означает, что она должна видеть уничтожение этой мирной деревни и слышать крики принесенных в жертву невинных людей, то она уже никогда не сможет спокойно спать. Конечно, доводы Эрменгарды были убедительными, и, вероятно, она была права, утверждая, что выдача Катрин необязательно спасет деревню, но Катрин чувствовала, что она должна пойти на риск. Если даже она умрет вместе с другими, то это будет все-таки лучше. Во всяком случае, она сможет умереть, не презирая себя. Она приняла решение.

Катрин побежала вниз по лестнице. Раньше ей попалась на глаза небольшая дверь около конюшен аббатства, которая выходила прямо в поле. Дверь находилась в углублении стены и была не очень приметна, и, наверно, аббат упустил ее из вида, когда расставлял стрелков Эрменгарды у всех входов в аббатство. Проскользнув в тени стены, чтобы остаться незамеченной, Катрин поспешила к зданиям конюшни. Она была настолько поглощена собой, что даже не чувствовала никакого страха. Это было чувство похожее на экзальтацию, каким может быть охвачена жертва, приносимая на алтарь языческих богов. Она умрет, чтобы другие могли жить…

Катрин ощупью нашла дверь и обнаружила, что ее действительно никто не охранял, однако она была заперта на тяжелый железный засов, который держался на металлических петлях. Было не так-то легко его сдвинуть. Катрин попыталась вытянуть его из пазов. Она тащила щеколду засова с такой силой, что на руках появились ссадины.

Медленно, очень медленно засов начал поддаваться. Ее руки кровоточили, с лица стекал пот, когда засов упал на землю. Теперь уже ничто не мешало ей выйти наружу, и когда она окажется за пределами этих стен, она найдет Гарэна, бросится ему в ноги, если необходимо, будет перед ним унижаться, чтобы унять его ярость.

Она потянула тяжелую дверь к себе. Но в этот момент из темноты появилась рука и резко толкнула дверь обратно.

— Всем строго-настрого запрещено выходить из аббатства, — произнес спокойный голос. — Это приказ настоятеля.

Перед ней стоял монах с большой охапкой соломы.

Наверно, он был в конюшне и искал какое-нибудь топливо для нового костра, когда она пыталась открыть дверь… В темноте она разглядела плотную фигуру небольшого роста с бритой головой, окруженной узким венчиком волос. Монах спокойно положил на землю солому, поднял железный засов и вставил его на место.

Катрин уставилась на него диким взглядом.

— Прошу вас, выпустите меня отсюда! — взмолилась она. — Я должна пойти к тем людям, которые находятся там. Это я им нужна. Если они меня получат, у них не будет повода нападать на аббатство и деревня будет спасена. Я не могу допустить, чтобы это случилось…

Но монах медленно покачал головой. Его голос звучал по-прежнему мягко и спокойно:

— Сестра моя! То, что делает аббат, он делает хорошо.

И пути Господни неисповедимы. Если он повелел, чтобы мы все завтра погибли, значит, у него есть для этого причины, о которых я не могу знать. Что касается меня, то я дал обет послушания, и если господин аббат приказывает, я смиренно подчиняюсь. Пойдем, дитя мое…

Подхватив солому одной рукой, другую он протянул Катрин и повел ее за собой. Бесполезно было просить и умолять его — монах был непреклонен. Они пошли к кострам. В это время Эрменгарда стремительно выбежала из церкви в состоянии сильного возбуждения. Увидев Катрин, она подбежала к ней.

— Где ты была? Я перепугалась до смерти…

— Я остановил ее, когда она собиралась выйти через дверь у конюшен, — сказал невозмутимый маленький монах. — Она хотела пойти сдаться. Но аббат запретил кому-нибудь выходить, поэтому я привел ее назад. Могу я теперь передать ее вам?

— Конечно, святой отец! И я обещаю, она больше не убежит от меня.

Эрменгарда была в ярости. Она не хотела слушать никаких объяснений плачущей Катрин и поволокла ее к дому для гостей, где без разговоров заперла ее в своей комнате.

— Теперь я могу быть спокойна, — сказал она. — Ты останешься здесь.

Катрин бросилась на кровать в состоянии полного изнеможения, безутешно рыдая, что нисколько не смягчило сердца ее надзирательницы, которая в раздумье смотрела на нее, сложив на груди руки и не говоря ни слова.

Так прошла ночь.

Когда забрезжил рассвет и бледный свет посеребрил здания аббатства, Катрин и Эрменгарда покинули свои комнаты и увидели, что мирная обстановка, царившая днем раньше, совершенно преобразилась. Вдоль стен суетились монахи, наблюдая за дымящими котлами, запах от которых отравлял свежий утренний воздух. Другие поддерживали огонь в огромных кострах, горящих во дворе, или точили брусками серпы и косы. Третьи носили камни из придела церкви. А среди них, заложив руки за спину, ходил аббат, как генерал, инспектируя свои войска.

Когда появились женщины, он сразу же подошел к ним.

— Вы должны вернуться в церковь, там вы будете в большей безопасности. Сейчас я поднимусь на стену и посмотрю, что делают наши противники.

— Я пойду с вами! — воскликнула Катрин. — Нет никакого смысла прятаться. И если вы не разрешаете мне сдаться, то позвольте хотя бы поговорить с моим мужем. Может быть, я смогу убедить его изменить свои планы.

Жан де Блези покачал головой со скептической улыбкой.

— Я сомневаюсь в успехе. Если бы он был один, у вас, может быть, и был бы шанс… но я знаю Бегю де Перужа.

Он и его люди нацелились на грабеж богатого аббатства.

Повод для них подходящий, так что вы только зря будете бросать слова на ветер.

— Тем не менее я предпочитаю бросать слова на ветер.

— Как хотите. Тогда пойдемте.

Как и в предыдущий вечер, они втроем, ибо Эрменгарда не намеревалась выпускать Катрин из вида (Сара помогала монаху-аптекарю готовить бинты и припарки в монастырской кухне), поднялись на стену и осмотрели деревню, откуда доносились бряцанье оружия и ругань.