В свою очередь Нина поздравила Тамару, Груню и Любу с замужеством. С особым вниманием она поглядывала на тихую, седенькую старушку, мать Калугина. Сельская учительница заметила, что старушка, волнуясь, закрутила кончик темного платка, лежавшего на ее худеньких плечах, когда речь зашла о героическом поведении Ланской и Орловой на собрании верующих.

Но вот свидетели вспомнили кровавую сцену избиения в Воскресенском соборе, перед образом богоматери, и жуткую расправу на мосту. Мать Калугина склонила голову и стянула платок на колени.

— Вы не представляете, как я ждала ребенка, — с дрожью в голосе сказала Ланская. — Теперь я не могу носить крест: он напоминает мне…

Старушка так вздохнула, что все с опаской посмотрели на нее. Карп снял со стены гитару и весело объявил:

— Народная песня! Посвящается сельской учительнице!

Из рассказа Калугина Нина знала, что мать его когда-то преподавала в деревне, и мысленно поблагодарила Рогова. А главное, она поняла, что Николай Николаевич никому не сказал о дневнике. Все собрались ради нее, а не злополучной тетради.

После третьей песни старушка глазами показала на чердачную лестницу. Сын помог матери подняться на «голубятню».

Николай Николаевич пошел против матери. Поначалу она прокляла сына. Теперь рядом с ним. Нина тоже пойдет против отца. Он намного моложе старушки — быстрее поймет свою неправоту и падение. А близость Тамары и Груни подогревала в ней решимость.

Нина прошла в переднюю, открыла чемодан и вернулась к столу, держа в руке темную тетрадь с белой лошадью на обложке…

Первым увидел дневник брата Карп. Его гитара заглохла.

— Нина, откуда? — сорвался он с места.

Воркун дернул себя за ус. Алеша уронил вилку. Груня шепнула Тамаре:

— Записки Рогова…

Ланская покраснела: а вдруг Леонид в этих записках смеется над ней?

В это время из «голубятни» вернулся Калугин, его спокойный вид придал нужный настрой для чтения дневника. Все разместились за круглым столом: Ланская рядом с Воркуном, Груня с Алешей, Нина придвинулась к младшему Рогову, а Калугин занял стул поблизости от Добротиной.

Нина передала дневник учителю. Калугин медлил. Почерк у Леонида четкий, ясный, но как читать: все подряд или только концовку?..

— Тетрадь увесистая, друзья мои…

Все высказались за то, чтобы читать подряд — от корочки до корочки. Только Тамара промолчала.

Карп снизил абажур, свет ярче ударил по белой скатерти. Николай Николаевич укрепил очки и открыл темную обложку с белой лошадью…

Москва. Большая Лубянка, 11. Мы во всем подражаем железному Феликсу. Его школа жизни мне сродни: я тоже, пусть не так долго, был подпольщиком, читал книги в тюрьме, промышлял охотой в ссылке, совершил побег и даже, как он, обучался портняжному делу в Бутырках, где и познакомился с Феликсом.

Дзержинский говорит: «Быть светлым лучом для других, самому излучать свет — вот высшее счастье для человека». Воспитывает нас в духе бойцов революции — не жалеть себя ради победы коммунизма. Все это по душе, одного не пойму: красная столица и церковный звон?! Почему мракобесы на свободе? На мой характер: попов расстрелять, церкви под клуб — и крышка религии!

Работаем день и ночь. Тетрадь заполняю урывками. Сегодня ели суп из селедочных голов и мечтали о будущем. Покончим с контрой — построим коммуну. Склад товаров для всех один: бери что хочешь, только работай на совесть. Через год-два в нашей стране — ни одного спекулянта, саботажника, служителя культа. Общество — одна семья трудовая.

Конец августа мрачен.

В Питере убит Урицкий. В Москве эсерка Каплан тяжело ранила Ленина. Чекисты прохлопали! Феликс ночами не спит. Мы тоже на ногах. Совесть грызет. Эсерам не поздоровится…

Меня гипнотизирует плакат: «Всё для фронта!» Карп — доброволец. Я просил — не отпустили. Чем успешнее жмут белые, тем злее враги в тылу — от бандитов до попов. И передышки не жди! Феликс сказал: «Счастье — это не жизнь без забот и печалей, счастье — это состояние души».

Дзержинский на фронте выясняет причину колчаковского прорыва. Сегодня один попик взывал с амвона: «Супротивничать красным антихристам». На допросе божий агитатор признался, что проповедь сочинил его чадо — меньшевик.

Видел на улице чистокровную арабскую: ростом невелика, но вся в пропорции — изящна, легка и суховата, как балерина!

Конгресс Коминтерна. Нет времени следить за газетами. В соседнем клубе суд — инсценировка над убийцами Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Настроение неважное: ни одна революция на Западе не завершилась победой пролетариата. Нас зажимают в кольцо…

Карп отличился в бою, награжден наганом. Отец борется с кулаками. А я что? Специализируюсь на длинноволосиках. Феликс недоволен мною: «Перегибаешь!» А что миндальничать?! Рясники голосят за упокой…

Против нас державы. Подняли плакат: «Все на борьбу с Деникиным!» Я снова на комиссию, и снова не взяли: порок сердца.

Сразу две вести: разгром белых под Орлом и гибель родителей от кулацкой мести. Феликс все время присматривается ко мне. Я задержал попов, он отпустил…

Опять лезут враги: Врангель угрожает Донбассу, поляки жгут Украину. А турки — молодцы, дружат с нами. Вчера охранял Чичерина и гостей из Турции.

Патриарх Тихон — неприкрытая контра. Большевиков предал анафеме. А Феликс против его ареста. Я выложил ему все, что наболело. Либо религия — опиум, и тогда всех попов к стенке; либо она полезна, и тогда нечего бороться. Я волновался, точно не запомнил его ответ, а смысл таков: расстрелять попа и дурак сможет, вот сумей противника превратить в помощника, ибо лучший атеист — разочаровавшийся священник. У тебя, Рогов, слишком прямолинейное мышление, нет гибкости, с такой головой легко заблудиться…

Основные силы интервентов разбиты. Я в госпитале: сдает сердце. Меня навестил друг нашего дома профессор Оношко. Он защищал моего отца на процессе. Теперь преподает криминалистику. У него четкое мышление. Подарил мне учебник логики. Охотно изучаю.

Получил назначение в Новгород. Работаю секретарем губчека. В городе более семидесяти церквей. Духовенство — основной враг. В январе восемнадцатого года мятежники засели в Антониевском монастыре. Спасал окруженных сам новгородский митрополит. И теперь горой за контрреволюцию! Церковники задают тон всей России. Если петроградский владыка получает в год 210 тысяч, а московский 280, то здешний 310!

Здесь Оношко. Читал лекцию чекистам. Ночевал у меня. Беседовали долго. Его формула либо наука, либо религия, третье исключается — понятна и убедительна. Он подо все подводит базу логическую. Мне бы так!

Проводил Оношко. Он собирается в Руссу на грязи. Карп демобилизовался. Работает в трибунале. Пишет о красивой соседке, певице.

По совету Оношко прочитал «Гамлета». Аким Афанасьевич прав: знаменитое «Быть или не быть?» — это шекспировская трактовка логического закона исключенного третьего: либо быть, либо не быть, другого выбора нет. Я тоже во всем склонен выбирать одну четкую линию.