Совещались недолго. Пронин одобрил мысль Ивана Матвеевича:

— Рысь возьмут петроградские чекисты, а за профессором я поеду сам…

Насколько в начале прошлого лета Пронин уважал петроградского криминалиста, настолько теперь он не мог говорить о нем без гримасы:

— Не сомневаюсь, что Оношко пригрел беглеца!

— Голубчик, в доме отца гостит Нина. Она знает, кто такой Вейц, и, конечно, догадалась бы, что сделать. Однако она молчит. Видимо, регент переменил адрес.

— Все равно пошлю депешу и поеду сам. — Уполномоченный кивнул на дверь: — Туриста призадержите. Иван, что молчишь?

Воркун пытался все детали, связанные с туристом, соединить воедино. Он размышлял вслух:

— В буфете Шимска он поперхнулся на солеваровской фамилии. Наверно, ехал к Солеварову по поручению Вейца. Отправиться в Руссу ради поклона могильному памятнику — вызывает улыбку. Пойти в разлив на Соборную сторону — нужна причина поважнее справочки. Засыпаться с поличным и суметь выдать себя за друга чекистов — это вейцевская школа. Не он ли второй помощник Рыси?

— Одно ясно, голубчик, турист выполнял задание Вейца…

— А профессор Оношко в благодарность за коллекцию спрятал Вейца, — подхватил Пронин и отодвинул стул. — Время не ждет! Иван, займись туристом. Если нужно, потревожь Солеварову. А ты, Николай, подпиши акт передачи золота Помголу… Если что, звякну из Питера!..

Иван вопросительно взглянул на учителя:

— Николай Николаевич, профессор нужен для очной ставки?

— Не только для очной, голубчик, — улыбнулся Калугин.

Нина приехала домой за литературой. Квартиру не узнать: все стены прихожей, столовой, кабинеты обвешаны старинным оружием. Книги, тетради перекочевали на антресоли. Забравшись туда, чихая от пыли, она вслух прочла стихотворение Тютчева:

Отец, видимо, был чем-то расстроен, придрался к словам поэта:

— «Инстинкт пророчески-слепой»! Дурацкий эпитет! Одно из двух: либо инстинкт слепой, и тогда он не пророческий; либо инстинкт пророческий, и тогда он не слепой…

— С точки зрения детской логики, папа!

— С любой точки зрения, коллега, «пророчески-слепой» — абсурд! — Профессор вскинул глаза на антресоли: — Слезай! Там паутина, пыль, сажа!

— Вот отберу библиотечку и сойду! — Дочь почувствовала, что отец не хочет, чтобы она рылась на антресолях, и подумала: «Не окажется ли слепой инстинкт пророческим?»

Она с пачкой книг сошла по лестнице и с притворной усталостью вздохнула:

— На сегодня хватит.

Нина вымылась в ванной и заметила, что на стеклянной полке отцовские вещи лежат не в том порядке, которого он всегда придерживался:

— Папа, кто у нас гостил?

— Почему ты решила?

— Твой бритвенный прибор на самом краю полки.

— Дочь пошла в отца! Похвально, коллега! Но в данном случае твоя наблюдательность излишне растревожила твою фантазию: я сам положил на край, потому что увидел в зеркале покрасневший нос…

— Пить начал?

— В том-то и дело, что по-прежнему не пью, а нос пухнет и краснеет, как у пропойцы или у турка!

— А вдруг у тебя прадед из Турции?

— Не болтай, дочурка, лучше сходи на базар…

— Спасибо, папочка! — Нина указала на стенной календарь: — У дочки весенние каникулы. Приехала отдохнуть. И в первый же день любимый папаша гонит ее на шумный рынок. Не ты ли писал мне: «Приезжай…»?

— Сдаюсь! — Он потянулся за трубкой. — А ты подмети квартиру!

— С удовольствием, только не этим драным голиком. Разорись, пожалуйста, на метелку!

— Говорят, блондинки мягкие, а брюнетки жесткие, волевые. Почему же у тебя светлые волосы не соответствуют характеру?

— Но ведь и у тебя, папуля, красный нос, к счастью, не соответствует твоей трезвой натуре!

— О, прощай мое тихое одиночество!

— Нашел невесту?

— Нет, дочка приехала на каникулы! — Он надел серую шляпу и отсалютовал дымящей трубкой: — Хвала Старорусскому курорту! Теперь не жалуюсь на ноги! Постараюсь быстро-быстренько, как говорит Сеня Селезнев. Адью!

Отец вышел на лестницу.

Закрыв парадную дверь на цепочку, Нина вновь поднялась на антресоли. В углу лежала пачка журналов по криминалистике. Дочь обратила внимание на то, что старые журналы были перехвачены новенькой веревкой… Развязала. Журналы рассыпались.

Ого! Корки журнала, а в них — темная тетрадь с белой лошадью на обложке…

— Дневник Лени! — воскликнула Нина и вспомнила, как упорно искали эту тетрадь старорусские чекисты. Но почему отец спрятал?

Ответ, пожалуй, в самом роговском дневнике. Она внимательно прочитает. Однако у отца глаз криминалиста. Он обязательно поднимется сюда и проверит, что и как.

Вмятины по краям журналов помогли вернуть веревку на прежнее место. Пачку поставила в угол, где и раньше стояла. И запылила следы своих пальцев.

Но где читать? Закрыться в своей комнате — вызвать подозрение. Лучше всего в поезде. А пока что тетрадь вон из дома. Но куда? Сосед — приятель отца. Дворник даже письма вскрывает. Камера хранения!

Она положила в дорожный чемодан книги, дневник, быстро накинула пальто, выбежала на улицу, села в трамвай, идущий на Московский вокзал, и сдала чемодан на хранение.

Объясняться не пришлось: отец вернулся позже дочки…

Она прогостила пять дней и оставила записку:

Но, прочитав в поезде дневник, Нина высадилась не на полустанке Взгляды, а на станции Старая Русса.

Городской трамвай курсировал только до Живого моста. Нина, с двумя тяжелыми чемоданами, вышла на Красный берег и не без любопытства и ужаса повела глазами по разлившейся реке.

Вместе со льдом плыли бочки, сани, крыши домов и бревна. Еще на вокзале ей сообщили о старорусском наводнении, но то, что она увидела сейчас, ее потрясло…

На одинокой льдине чернеет собака. Жучка на цепи, а цепь прибита к будке, которая плывет рядом с льдиной. Но деревянная будка легче льдины — плывет по ветру быстрее и тянет за собой собаку. Жучка приседает, упирается, а лапы ее скользят, скользят…

— Ошейник! — закричала Нина. — Ошейник!

Не лопнул ремень на шее…

Грустная, усталая, Нина прошла по дрожащему мосту и пересела на бревенчатый плот. Она, поеживаясь от ветра, удивленно посматривала на затопленные улицы и новые вывески частных магазинов.

Вот застекленная крыша «Фотографии» Быкова. Пройдет двадцать лет, и хозяин «ателье», бывший нэпман, станет при фашистах бургомистром Старой Руссы. Но разве могла Нина угадать судьбу дельца с усиками Вильгельма!

На землю она сошла возле государственной лавки с водочными бутылками на витрине. Нину пьяными глазищами поедает субъект в офицерской шинели, из кармана которой торчит «белоголовка»[20].

«Неужели все к старому?» — задумалась сельская учительница и представила свою школу без дров, учебников, пособий.

Вот и дом Селивестрова: вместо чека теперь ГПУ. Нина заколебалась, что будет с отцом? Она сама в школе прививает любовь к родителям, а сейчас…

«Нет, сначала повидаю Калугина». И она повернула назад.

Николай Николаевич встретил ее как родную дочь. Он напоил ее горячим чаем, внимательно выслушал и вместо ответа рассказал о своем конфликте с матерью…

Теперь Нина не станет колебаться — передаст дневник…

Вечером за круглым столом не хватило стульев — коммунары принесли кухонные табуретки. Нина оказалась в центре внимания: ее расспрашивали про деревню, про Питер, но никто не торопил гостью с дневником Рогова. Видимо, Николай Николаевич предоставил ей самой принять окончательное решение.