Он уцепился за карниз и бросил книгу в открытую форточку библиотеки. Прижатая шторой к стеклу, книга опустилась на ребро. Юноша прочитал: «Зигмунд Фрейд. О психоанализе. 1911 год». Автор тоже любил Достоевского, сказал Калугин.

По этой улице часто ходил Федор Михайлович. Собственный след на талом снегу вдруг напомнил бородатого сторожа. Леша приподнял помятую бумажку с печатными буквами. И в сознании все спуталось…

В кабинете Калугина маленькая женщина с седыми волосами. Ее глаза с голубинкой — это глаза Николая Николаевича. Она руками уперлась в стол председателя укома:

— Коля, последний раз прошу: позвони в чека, мне нужно видеть отца Осипа.

— Нет, мама, я не буду звонить.

— Ты жестокий! — отшатнулась она и, направляясь к двери, наскочила на Лешу: — Что с тобой, мальчик? Кто обидел?

Юноша стряхнул слезу и глухо ответил:

— Отца убили.

— Кто?

— Белые… на Дальнем Востоке… вот извещение…

Старушка погладила Лешу и, склонив голову, молча вышла…

Калугин снял трубку, вызвал коменданта чека и предупредил:

— Голубчик, если придет моя мать, не давай ей свидания ни с одним арестованным…

Николай Николаевич, как мог, успокоил Алешу. Старый большевик знал, что важное задание — лучшее лекарство от горя. Он незаметно перевел разговор на солеваровский клад:

— Староста, скорее всего, спрятал золото по указанию эмиссара. Рысь сейчас попытается завладеть кладом. Стало быть, друг мой, есть смысл парализованного старика оставить у Капитоновны, но предупредить ее. Она дружит с Федей Лунатиком?

— Давно.

— Отлично, голубчик, переговори с ним. — Он бросил взгляд на стенные часы в круглом футляре. — Заходил к Вейцу?

— Да. Уехала.

— Нина обещала немедленно позвонить по телефону.

— От школы до телефона пять верст!

— Нет, батенька, волость переехала в Песково: десять минут ходьбы.

— Но ведь Нина вся в заботах о школе!

— Совершенно верно, голубчик, вся надежда на ребят: они лучшие разведчики. И Рысь меньше всего опасается малышей. Так или не так? Нуте?

Ох, это «нуте?». Леша позавидовал способности учителя убеждать людей. Юноша вспомнил своего школьного учителя, большого поклонника Достоевского, и неожиданно спросил:

— Николай Николаевич, вы любите Достоевского?

— И да, и нет!

— Что «да»?

— Глубокое проникновение в жизнь, в характеры людей.

— А что «нет»?

— Его церковную стратегию и все то, за что его поднимают на щит контрреволюционеры. — Он снова взглянул на часы. — А подробно мы поговорим на эту тему на занятии философского кружка. А сейчас, друг мой, тебя ждут в больнице. Порадуй наших героинь. В городе открывается второй детдом — заведующая Ланская, завхоз Орлова…

— Здорово! Но ведь они не скоро встанут на ноги!

— Да ведь и дом сильно разрушен, батенька.

— Какой дом, Николай Николаевич?

— Тот самый — каменный, двухэтажный, бывший солеваровский. Одним субботником не отделаешься. Так или не так?

Леша бодро кивнул головой и, поднимаясь, вдруг смущенно спросил:

— Ваша мать больше не придет к вам?

— Придет, голубчик, только не так скоро…

В палате сидела Алешина мать. Она принесла Груне овсяные блины, а своей учительнице творожники. Ланская поблагодарила ее прикосновением руки. Тамара Александровна не видела Прасковью, она ничего не видела.

Леша постоял, поглядел: «Здесь и так хватает горя». Он спрятал похоронную, осторожно прикрыл дверь палаты и быстро вышел из больницы. На берегу Перерытицы стоял полукаменный дом, в котором когда-то жила Грушенька Меньшова. Ее биография стала биографией Грушеньки Достоевского.

Назойливая мысль о Достоевском привела Лешу к воспоминанию об одном посетителе вейцевской библиотеки. Он интересовался садовой беседкой Достоевского. Абрам Карлович раскрыл том «Братьев Карамазовых» и прочитал подробное описание круглой беседки. Потом сказал: «Готовый план! Вы легко воссоздадите беседку в своем саду». Любитель Достоевского поблагодарил Вейца и пригласил к себе на чашку чая: «Мой дом напротив дворца».

На Дворцовой улице жил дядя Сережа. Леша разыскал Федю Лунатика, передал ему поручение Калугина и заглянул в кабинет нового начальника угро. Дядя Сережа внимательно выслушал племянника, поинтересовался внешностью читателя Достоевского и уверенно воскликнул:

— Ёк-королек, да это же директор фанерной фабрики! У него же сын Витюшка — футболист!.. Чего ты, елки-палки?..

Леша помрачнел, вручил дяде извещение и попросил его навестить мать:

— Ты уж вдвоем… с тетей Марфой…

Через час фанерный замок, бывшая лютеровская вилла, был оцеплен чекистами. Леша, в штатском, нажал кнопку электрического звонка и попросил прислугу вызвать товарища по футбольной команде. Сын управляющего, отличный спортсмен, танцор, собрался на маскарад и вышел в костюме английского жокея с хлыстом. Алеша пояснил, что ему хочется взглянуть на беседку Достоевского. Витюшка удивился:

— Надо же! Уже второй экскурсант!

— А первый кто?

— Регент! Бредит Достоевским! Они с отцом весь день, вечер и ночь проговорили!

— И сейчас все о Достоевском?

— Нет, вчера расстались. — Витюшка окинул взглядом вечернее небо. — Пойдем со мной на танцы?

— Танцы не футбол, — вяло процедил чекист, прощаясь.

Новгородская газета «Звезда» подробно рассказывала читателям о старорусском процессе над церковниками. Рабочий народ требовал расстрелять основных виновников злодеяний: Жгловского, Солеварова, Пашку Соленого, Лосиху. А мадам Шур и Баптисту не избежать тюрьмы.

Дожидаясь поезда, друзья читали газету. О Вейце, о деле Рогова ни слова. Сеня понимал, что в этом он виноват. Сегодня Калугин пожелал ему успеха и сказал: «Опускаясь, поднимайся, как волна».

Леша понимал, о чем думал приятель: главный преступник на свободе. Нина, видимо, потеряла надежду на приезд Рыси к матери, уезжает в Питер на весенние каникулы.

— Как просто в романах, — с горечью заговорил Алеша. — В конце повествования, как правило, все злодеи несут кару, и читателю ничего не остается, как закрыть книгу и спокойно уснуть. А в жизни не так. Вот где сейчас Рысь? Кто помог ему доконать Рогова? Где роговский дневник? Куда спрятал золото Солеваров?..

— Капитоновна говорит, старик начал шевелить губами.

— Сегодня шевелит, а завтра отдаст концы. — Леша передал приятелю пакет. — Что… Люба собрала?

— Порядочек! Можешь поздравить: всю ночь прощались… — Сеня покачнулся от приятельского поздравления и заглянул ему в глаза: — А твоя все еще носит траур-поминание?

— Не знаю, пока все еще носит бинты…

Донесся паровозный гудок. К широкой платформе с навесом шумно подкатил поезд. Сеня поднялся на лесенку вагона. Пожимая руку приятелю, Алеша напомнил:

— Выйдешь во Взглядах…

На кирпичном здании вокзала возвышалась башенка с часами. Сверив время, Леша решил идти на судебный процесс пешком. К выступлению Калугина он успеет. Общественный обвинитель, наверно, начнет так: «По всей России более тысячи кровавых столкновений…»

Леша почувствовал на плече мягкую руку. Он оглянулся:

— Вадим! С приездом!

Юноша в новой шинели, с вещевым мешком за спиной, обнял Алешу:

— Как здоровье сестренки?

— На суде выступала, но еще на костылях.

— Были в загсе?

— Вот окрепнет, снимет траур…

— А крест не сняла?

— Сняла, — смутился Алеша и слегка потрепал белокурого курсанта: — Надолго?

— На три дня! — Вадим прищелкнул каблуками.

Занятый своей думой, Алеша представил беглеца в военной форме, в синих очках, без клинообразной бородки…

— Вадим, ты помнишь здешнего регента с черной эспаньолкой?

— Как же! Мы с Груней брали у него книги.

— Ты случайно не встретил его где-нибудь?

— Видел, но не уверен, что он: сутулый, без бородки…

— Где видел?!