Солнце отяжелело. Вытянулась собачья тень. Южный ветерок дышал оттепелью. Впереди показались слободские крыши с черными проталинами. Из труб клубился легкий дымок: ставили вечерние самовары.

Проселочная дорога вышла на объезженный большак. Всадник поравнялся с дубовицкими крестьянами. Они громко обсуждали собрание верующих. Пожилая женщина в бархатном жакете ругала тех, кто выступал за помощь голодающим, за изъятие церковного золота. Ей возражал мужик в старой солдатской шинели:

— Добро! Голосуй! Вразумляй! А зачем же бабу-то бить?!

Иван, осадив коня, спросил: что случилось на собрании? Ответил ему мужик в солдатской шинели:

— Молодку, что раньше пела в хоре, сбили. А другая, что помоложе, чернявая такая, прикрыла ее своим телом. И видать, второй-то горазд досталось. Ногами били, топтали…

Всадник пришпорил коня. Тот рванулся в карьер…

На Живом мосту Воркуна остановил Сеня. Иван с трудом узнал своего сотрудника: в штатском костюме, с подбитым глазом, молодой чекист походил на базарного хулигана…

— Иван Матвеевич, быстро-срочно в исполком!

— А почему не в больницу?

Селезнев понял неожиданный вопрос Ивана Матвеевича. Он не скрыл истинное положение.

— Тамара Александровна в больнице, ее доставили без сознания. Весь удар приняла на себя Груня: она жива, но ее сильно помяли-побили. — Сеня сказал, что он специально ждал Воркуна на мосту: — Чрезвычайное совещание! Тебя ждут, дружок Воркунок…

В коридоре старый плакат: «Мир беднякам, война волкодавам-кулакам». Иван подумал: «Кому война? Волкодавам? А ведь волкодав травит лютого зверя. Выходит, кулак пользу приносит? Чушь какая-то!»

Иван поймал себя на том, что он нарочно цепляется за все глазами, лишь бы не думать о жене.

Его ждали. Кто-то открыл дверь кабинета председателя исполкома. Совещание вел Калугин. Одни члены комиссии предлагали завтра выйти под охраной красноармейцев, другие, в том числе Калугин, отказались от штыков. Голоса раскололись поровну…

— За тобой слово, голубчик! — известил Николай Николаевич, указывая на свободный стул. — Удачно съездил?

— Удачно, — ответил Иван.

Обстановка не позволяла рассказать подробно, да и ждали от него другого. Фронтовой друг поспешил перетянуть его на свою сторону, энергично замахал кулаками:

— Не то времечко, не царское, мать честная! Мы не одни, ёк-королек! С нами железнодорожники! С нами рабочие лесопилки, фабрики, завода! С нами милиция и армия! Толбухин пришлет роту красноармейцев! И пусть они, гнилые обломки, только встанут на пути! Всех к чертям собачьим разнесем!

— Только так! — поддержал учитель Рубец. — Иначе повторится сегодняшнее побоище.

Иван представил жену с закрытыми глазами и забинтованную Груню. «Зачем еще жертвы?» — подумал он и был готов присоединиться к старшему Смыслову. Но его опередил Пронин.

Уполномоченный губчека ознакомил комиссию со свежей депешей — ему только что вручили. Он сверил часы и глухо прочитал:

— «Пятнадцатое марта. Город Шуя. Комиссию охраняли бойцы. Церковники пытались разоружить. Произошло кровавое столкновение. Имеются жертвы».

— И у нас будут жертвы, если мы встанем под охрану штыков. Нет, друзья мои, пока никакого оружия и никакого насилия! Решающее слово за тобой, батенька! Нуте?

Воркун, пожалуй, единственный знал, почему завтра церковники останутся без оружия. При таком положении восстание исключается. Он твердо заявил:

— Обойдемся без винтовок!

— Это же самоубийство! — воскликнул учитель истории.

— Да уж, елки-палки, дадут прикурить!

На улице сумерки, но снег по-прежнему проваливался под ногами. Иван спешил на Соборную сторону, где помещалась больница. Его провожали Калугин и Пронин.

Уполномоченный губчека настроился ночью арестовать Солеварова, Жгловского и «черных ангелов»…

— А начнем с Вейца, — медленно добавил Пронин и кинул взгляд на председателя укома: — Ты как, Николай?

Последнее время Пронин считался с мнением Калугина, о профессоре Оношко он даже не вспоминал. На след Рыси напал Николай Николаевич — нельзя с ним не посоветоваться.

— Друзья мои, вам известно, кто непосредственно убил Рогова и Жгловского? Нуте?

Чекисты переглянулись. Они понимали, что у Вейца имеется исполнитель, возможно, не один…

— Допрос выявит, кто убил, — ответил уполномоченный.

— Что выявил допрос Баптиста? — вспомнил Иван и уверенно дополнил: — Ручаюсь, Солеваров до сих пор не знает, что регент и есть Рысь. Надо подождать, кто придет в магазин за оружием…

— Совершенно верно, голубчик, поймать с поличным — приблизить суд!

Раньше Пронин наверняка заупрямился бы, но сейчас он согласно кивнул головой:

— Да, завтрашний день многое выявит…

Длинный коридор с белыми дверями освещался тусклой электрической лампочкой. На деревянной скамье сидел Алеша Смыслов. К нему подошли Воркун, Калугин и Пронин. Юноша встал:

— Доктор пока никого не впускает… — Он перехватил воздух. — Тамара Александровна все еще спит, а Груня попросила пить…

Открылась дверь палаты. Пахнуло йодом. Вышел знакомый доктор, с проседью в бородке. Он, расстегивая белый халат, обратился к Пронину:

— Орлова трижды шепнула: «Чекиста». Это не бред…

Уполномоченный, словно прочитав мысли Алеши, доверительно положил руку на плечо юноши:

— Ты скорее поймешь ее…

На бледном поцарапанном лице Алеши выступил румянец. Он вынул из кармана мятый листок, вручил его Пронину и скрылся за дверью палаты.

Уполномоченный развернул бумажку и жестом пригласил спутников к электрической лампочке. Прижимаясь плечом к Калугину, Иван прочитал колонку фамилий, кличек:

«Первые приложили руки, вторые науськивали; фигуры все знакомые, но кто офицер с усиками и стеком?» — задумался Иван.

Калугин обратил внимание на то, что Вейц не пришел на собрание.

— Заметьте, друзья мои, опять его уловка — не присутствуя присутствовать.

— Как бы не смылся, — заметил Пронин, пряча листок.

Мужчины шагнули навстречу Смыслову. Тот, взволнованный, раскрасневшийся, осмотрелся по сторонам и взглянул на побелевшего Ивана Матвеевича:

— Все еще спит…

— А Груня? — спросил Пронин.

— Ничего не сказала. Только вот… — он протянул руку с двумя ключами на черном колечке. — От магазина, что ли…

— Скорее всего, — согласился уполномоченный.

— Однако, заметьте, друзья мои, она пригласила не хозяйку, а чекиста.

— Может, знала о подводах, — предположил Иван и взглянул на часы. — Добротиной я поручил задержаться на товарной станции. Надо выявить, кто будет принимать ящики…

Воркун оставил в больнице Смыслова дежурить и спросил его насчет офицера с усиками и стеком. Алеша напомнил:

— Тот самый, который был в трибунале, когда меня судили. Пьяная, наглая рожа! В голубой шинели! Выправка царских времен! Он лип к Солеварихе, что-то шептал ей…

— Любовное?

— Деловое! Глаза строгие!

— Может, он и есть исполнитель? — Иван засунул часы в кармашек брюк и доложил уполномоченному: — За магазином наблюдает Селезнев. Сейчас прибудут подводы.

— Пойдем.

Калугин пожелал чекистам успеха; он задержался в больнице.

На крыльце больницы Иван обнял Пальму, вынул из шинели забытый бутерброд и отдал его собаке:

— Это хозяйка подумала о нас…

Белая аркада Гостиного двора. Торговый день кончился, а на магазин Солеваровой все еще не навешен большой замок. Карп поджидал Груню. Она должна помочь ему принять товар и открыть кладовую в подвале.

Он допил стакан водки, закусил селедкой и задумался.

Обстановка благоприятная: Солеварова и мадам Шур на собрании. Мужики быстро выгрузят ящики с иконами, повернут обоз назад, и в магазине он останется с Груней наедине…