Альберт Дорвойдт к тому, что показал на предварительном следствии, добавил также немного. Мебель в магазине, говорил он между прочим, принадлежала Борису Мельницкому, а экипажи были им куплены не для личных его выездов, а для развозки керосина. С Мельницким-отцом он не был знаком. Фамилии Бориса, когда он поступил к нему в магазин бухгалтером, он не скрывал. К обнаружению преступления послужило то, что он по неведению принял к себе на службу добровольных агентов сыскной полиции Черепкова и Крылова. Из похищенных денег он израсходовал 10 тысяч 800 рублей, а так как на покрытие этой суммы продано за бесценок все его имущество, то в остальной сумме, именно в 4 тысячи 500 рублей, он признает свой долг Воспитательному дому.
Елена Блезе, сказав: «Да, я виновата!» — разрыдалась и дальнейших объяснений не давала.
Валентина Гетманчук, признавая себя виновной, рассказала, что сначала боролась с братом и писала резкие письма отцу; но затем, будучи разбита сама, так как ее, по доносу, арестовали по подозрению в участии ее в политическом деле и продержали три месяца под арестом, и нуждаясь в деньгах на содержание маленьких братьев и сестер, живших при ней, она поддалась убеждениям сестры Варвары, которая умоляла ее помириться с отцом. Помирившись, она как-то уж втянулась в это преступление. Денег от Бориса она перебрала до 5 тысяч рублей. Лежавшие у нее в муфте 9 тысяч рублей она не отдала при обыске, потому что присутствовавший при обыске прокурор начал кричать на нее.
Варвара Мельницкая признала себя виновной в том, что брала у брата Бориса деньги, хотя и небольшими суммами. Узнала о преступлении отца случайно из незапечатанной записки, которую он просил ее передать Валентине.
Вера Мельницкая объяснила, что заняла из «казенных» у Бориса 7 тысяч рублей только потому, что со смертью мужа оказалась в весьма стесненном положении, будучи принуждена воспитывать 12 сирот — 4 пасынков и 8 детей. Об этом займе она сама объявила прокурору.
Лев Мельницкий виновным себя не признал.
Первым из свидетелей давал показания Ф. Мельницкий. Он рассказал, как убеждал и умолял сына содействовать ему в совершении преступления, как сын плакал, колебался, говорил, что они с сестрой сильны, молоды и могут работать. «Я сказал ему, что он молод и неопытен, а я по горькому опыту узнал, что лишь в деньгах счастье, что без денег ничего не сделаешь». Тогда Борис решился и во всем потом был лишь исполнителем его воли. Если бы сын ответил отказом, он бы застрелился тут же, в его присутствии. На преступление он был вынужден пойти расстроившимися денежными обстоятельствами: он получал в Воспитательном доме небольшое содержание, и ему трудно было покрывать недочеты, оказавшиеся у него в кассе, из которых первый случился оттого, что во время его отпуска из кассы кем-то были похищены облигации; кроме того, почти все служащие Воспитательного дома брали у него взаймы, в том числе даже главный попечитель и директора; из числа последних умерший в 1880 году Гревениц остался ему должен 1 тысячу 900 рублей. Долги эти записывались в особую книгу, носившую очень неприличное название. Семья его состояла из 7 человек детей, воспитанием которых занимались сначала жена его, умершая 4 года тому назад, и гувернантка, а потом они поступили в учебные заведения. Борис пять лет пробыл в Техническом училище, откуда вышел, желая заниматься самостоятельными естественными науками, к которым чувствовал пристрастие. В последнее время он занимался зоологией и набивкой чучел. Валентина посещала курсы в университете, а впоследствии курсы профессора Герье, потом она служила в Воспитательном доме. Узнав о преступлении, она действительно прислала ему резкое письмо; впоследствии он сам велел ей выдать 20 тысяч рублей. Все ли деньги он унес из Государственного банка, поручиться не может, так как при спешном укладе денег в саквояж одна или две пачки легко могли упасть под стул. Когда Борис с ним встретился у Варварских ворот, то он, заметив с его стороны колебание, сказал: «Позор или смерть», и тогда Борис взял саквояж. Что касается Льва Мельницкого, то он два раза был у него в заключении, во второй раз без свидетелей; на просьбу его спрятать деньги Лев Мельницкий ответил: «Довольно с тебя и того, что я на тебя не донес!»
Из других свидетелей чиновник сыскной полиции Николас между прочим показал, что первые известия о том, что деньги Мельницкого должны быть у Дорвойдта, получены были от разных лиц, в том числе от Бобылева (этот Бобылев вместе с Ф. Мельницким обвинялся по делу о пропаже из кассы Воспитательного дома шкатулки д-ра Тугенбергера с документами на 3 тысячи рублей); вследствие этого сейчас же были подкуплены двое служащих Дорвойдта, Черепков и Крылов, ставшие сыщиками на месте. 31 декабря был произведен обыск у Дорвойдта и отыскано 112 тысяч рублей, а через день он выдал еще 100 тысяч рублей, которые были спрятаны в тумбах. Б. Мельницкий по доставлении его в сыскное отделение тотчас же сознался. Доносы и розыски со стороны частных лиц особенно усиленно велись потому, что опекунское ведомство обещало 10 процентов награды со всей похищенной Мельницким суммы тому, кто ее найдет.
Товарищ Б. Мельницкого по Техническому училищу Милюков, хорошо знавший также и Дорвойдта, на сестре жены которого он был женат, и Елену Блезе, сестру своей жены, показал, что Борис при нем предлагал Дорвойдту деньги на открытие торговли, но Дорвойдт тогда отказался; затем, впоследствии, когда торговля пошла плохо, у Дорвойдта было искреннее намерение ликвидировать дело. Семья Ф. И. Мельницкого была построена на патриархальных началах. Отец был главой семьи и требовал себе беспрекословного повиновения, и действительно, в семье все руководствовались приказаниями Ф. Мельницкого, так что участие Бориса в преступлении следует объяснить не столько его любовью к отцу, сколько властью последнего. Борис Мельницкий в день преступления сообщил ему о пропаже денег у отца, причем был очень взволнован. Свидетель перебрал у Бориса Мельницкого в разное время 2 тысячи 900 рублей, из которых 600 рублей получены еще до 3 ноября 1881 года.
Кухарка Мельницких, извозчик и управляющий имением показали, что действительно ящики с чучелами отправлены были в Покровское и там валялись с весны до декабря 1882 года без особого присмотра.
Из прочитанного показания г-жи Гебель видно, что она до преступления жила у Ф.Мельницкого; перед 3 ноября 1881 года Борис несколько раз по ночам совещался с отцом. По словам Б. Мельницкого, эти совещания касались брата его Михаила, который, служа вольноопределяющимся, начал пошаливать, почему отец и просил его повлиять на брата.
Показание торговца Хачанова, у которого Дорвойдт служил бухгалтером, было полно нападок на Дорвойдта, который, по словам. Хачанова, злоупотреблял его доверием и, служа у него, ставил от себя керосин на Рязанскую дорогу, делая это как бы от фирмы Хачанова. Это показание Дорвойдт назвал ложью от начала до конца.
Портниха Богатырева показала, что отворяла дверь 3 ноября 1881 года Борису Мельницкому; она заметила, что лицо у него было бледное-бледное, а уши красные-красные.
Показание Черепкова, между прочим, опровергало слова Хачанова, будто Дорвойдт злоупотреблял его доверием; напротив, за Хачановым еще осталось жалованье Дорвойдта, которое и было арестовано в пользу Воспитательного дома. Во время службы у Хачанова Дорвойдт часто нуждался в деньгах и брал у него взаймы по 10 и 20 рублей. Открыв свой магазин, Дорвойдт взял его, Черепкова, к себе на службу и взял также бухгалтера, которого звали Борисом Федоровичем, но фамилию которого скрывали. Дорвойдт относился к нему не как к бухгалтеру, а как к компаньону. С появлением Бориса Федоровича положение заметно переменилось: у Дорвойдта появились, вместо никелевых, золотые часы, кунья шуба, дорогой перстень, соболья шапка и проч. Товара в магазине было тысяч на восемь, а оборот достиг в течение трех месяцев 15 тысяч рублей. Дело между тем шло не хозяйственно: оказалась, например, негодною для развозки керосина одна лошадь,— Дорвойдт тотчас же купил другую, а ту обратил в разъездную, нанял кучера, завел сани. Если бывали гости, как, например, Милюков, то покупались вина ценою в два-три рубля бутылка. Вскоре Черепков услыхал от подрядчика Левенсона, что тот видел у Дорвойдта 10 тысяч рублей. Все это казалось Черепкову очень странным и дало ему повод подозревать, что тут «что-то неспроста». Спросил он было нянюшку бухгалтера, Аграфену, как фамилия Бориса Федоровича, но та отозвалась незнанием и сказала только, что отец бухгалтера потерял какие-то деньги и живет в имении. Вдруг как-то принесли в магазин записку на имя Михаила Мельницкого, которого у них не было; это осветило для Черепкова многое, и он тут же решил, что у Дорвойдта те деньги Мельницкого. Тут же он узнал, что за отыскание денег дают 10 процентов, и стал уж наблюдать. Через некоторое время, когда из магазина пропала шкатулка с деньгами, Дорвойдт сказал: «Всего не украдут, у меня бездонная касса». О пропаже шкатулки Дорвойдт заявил сыскной полиции, а явившийся по этому поводу агент Соколов вошел с ним и с другим служащим, Крыловым, который был уволен по поводу пропажи шкатулки, в соглашение и с разрешения начальника сыскной полиции, которому они сообщили свои подозрения, начали наблюдать. Черепков отказался от должности и поселился в квартире Крылова. Каждый день приходил он к кухарке Дорвойдта Аграфене и от нее узнавал все, что ему было нужно, за что от сыскной полиции он вместе с Крыловым получал 60 рублей в месяц.
