Защитник Смирнова присяжный поверенный Тростянский, не сомневаясь в том, что присяжные заседатели оправдают подсудимого по обвинению его в составлении шайки вместе с Мамоновым, Мейеровичем и др., особенно ввиду отказа от обвинений в этом самого товарища прокурора, перешел к защите Смирнова по обвинению в обмане Логинова на сумму более 300 рублей. Чтобы признать в этом виновным подсудимого, предварительно необходимо доказать, во-первых, что векселя, оказавшиеся в руках Смирнова, взяты от Логинова преступным образом, и во-вторых, что Смирнов, приобретая эти векселя, знал, что они взяты от Логинова путем преступления. Но если даже и допустить, что векселя взяты от Логинова путем обмана, то и тогда представляется недоказанным участие Смирнова в этом обмане. Картина, изображенная в обвинительном акте, значительно померкла и изменилась; свидетели показали, что отношения Смирнова к Мамонову были обыкновенные отношения хозяина к квартиранту. Смирнов получил от Логинова сто рублей, а затратил на Мамонова тысячи, которые не могут быть возвращены Смирнову, так как процесс, на который Смирнов надеялся, Мамонов проиграл. Поэтому Смирнов скорее потерпевший, чем участник преступления.
Защитник Голумбиевского кандидат права Зворыкин просил присяжных заседателей отрешиться от предубеждения и обратить внимание на обстоятельства совершения подсудимым преступлений, служащие мотивами к снисхождению при постановлении вердикта. Неудавшаяся попытка Голумбиевского сбыть подложные векселя Пятова была совершена для возвращения свободы его другу юности Верещагину совершенно бескорыстно и не повлекла за собой ничьих жертв. На совершение кражи у г. Яфа Голумбиевский решился в состоянии крайности, когда жил по реверсу, выданному ему после задержания, и откровенно в этом сознался. Соучастие подсудимого в специально организованной шайке представляется недоказанным: все преступления совершены им одним, без всякого постороннего участия. В заключение защитник указывал на шестилетнее предварительное содержание подсудимого в тюрьме.
Защитник Змиевой кандидат права Белоярцев указал на то, что единственным звеном, связывающим подсудимую со всеми другими обвиняемыми, преданными суду сообща, служит обвинение ее в том, что она видела у Голумбиевского векселя от имени Пятова, зная о их подложности и о намерении сбыть их Пономареву. Это обвинение основано на оговоре ее Голумбиевским у судебного следователя, от которого, однако, на суде Голумбиевский отказался. Из показаний же свидетелей, данных на суде, нельзя вывести заключения о виновности Змиевой или признать оговор Голумбиевского согласным с обстоятельствами дела.
Защитник Бреща присяжный поверенный Глаголев указывал, что все обвинение подсудимого в деле отправки сундуков через общество транспортирования кладей под видом товара и в получении подтоварных расписок основывается на сознании Бреща в том, что он сколотил по просьбе Левина несколько сундуков, и на существовании бланка Бреща на подтоварной расписке. Показанием свидетеля, служащего в конторе транспортов, удостоверено, что не сам Брещ, а Левин от имени его отправлял товар. Брещ жил у Левина, и будучи ему обязан кредитом, не мог отказаться от поручения, данного ему Левиным, сколотить ящики, но не знал, для чего это делается, а бланк свой на расписке поставил после того, как узнал, что Левин отправил пустые сундуки, с единственной целью, по мнению защитника, чтобы Левин мог получить их обратно.
Защитник Байковой присяжный поверенный Головин, указав на то, что Байкова обвиняется в пособничестве к приведению Еремеева в бессознательное состояние с целью выманить у него безденежные обязательства и в попустительстве к обману Попова, остановился на понятии пособничества, доказывал неосновательность обвинения против Байковой и просил у присяжных заседателей полного оправдания подсудимой.
Защитник Понасевича помощник присяжного поверенного Гейнце объяснил, что подсудимый Понасевич обвиняется в том, что по предварительному соглашению с другими лицами составил и дисконтировать подложный вексель с бланком кн. Голицина в 10 тысяч рублей; между тем все участие в этом деле Понасевича ограничивается тем, что он по просьбе Верещагина и Плеханова сделал им для образца печать тульского нотариуса Белобородова, совершенно не зная о цели, для которой его просили сделать эту печать.
Защитник г-жи Шпейер присяжный поверенный Высоцкий, указав, что Шпейер обвиняется только в укрывательстве подлога, совершенного Протопоповым вместе с другими лицами, доказывал, что Шпейер была ведена в заблуждение, была обманута Протопоповым, что она не знала о том, что на ее глазах совершается преступление.
Защитник Грачева помощник присяжного поверенного Ильин доказывал что подсудимый, полуграмотный швейцар гостиницы «Россия», при сбыте Каулинских векселей г. Папушу совершенно не знал о подложности их, при этом защитник напомнил присяжным заседателям, что Грачеву и раньше приходилось ходить по поручению Мамонова к тому же Папушу с предложением дисконтировать векселя Каулина, когда векселя были действительные.
Защитник Соболева-Иванова присяжный поверенный Спиро, указывая на отсутствие всякой связи дела о кощунстве, по обвинению в котором фамилии лиц Брюхатова, Соболева-Иванова и Калустова встречаются впервые, с делом о червонных валетах, обратил внимание присяжных на то, что поступок Соболева был результатом продолжительного пьянства и разгула; в нем нельзя видеть намерения оскорбить святыню или чего-либо сознательного.
Защитник Огонь-Догановского помощник присяжного поверенного Курилов настаивал на справедливости рассказа подсудимого о том, что он получил подлинный банковский билет в 60 тысяч рублей от Щукина в уплату долга в 5 тысяч рублей, не зная о подложности его. По поводу второго обвинения Огонь-Догановского в обманном присвоении залога артельщиков защитник доказывал, что предприятие подсудимого с «кабинетами коннозаводства» было совершенно серьезным делом, но без достаточного капитала. Для артельщиков, по мнению защитника, возникает только право взыскания их растраченных Догановским денег, и деяние этого последнего не заключает в себе признаков уголовного обмана.
Защитник Щукиной помощник присяжного поверенного Корш, указав на отсутствие улик против подсудимой в речи обвинителя, остановился на данных предварительного следствия и, при сопоставлении их с данными судебного следствия, обратил внимание присяжных заседателей на то, что от своих оговоров подсудимые Верещагин и Плеханов на суде отказались, а Огонь-Догановский оговор Щукиной, сделанный на предварительном следствии, видоизменил до того, что он потерял даже значение оговора. Упомянув о том, что Щукиной в момент приписываемого ей преступления было всего 18 лет и что она содержалась в заключении девять месяцев, защитник не сомневался в ее полном оправдании.
Защитник Давыдовского присяжный поверенный Томашевский, указав, что на подсудимом тяготеет еще самое важное обвинение по настоящему процессу, обвинение в подстрекательстве Башкировой к убийству Славышенского, доказывал неосновательность этого обвинения, бесцельность для подсудимого подговора Башкировой к убийству и несогласие рассказа Башкировой с обстоятельствами дела. Защитник привел слова, сказанные товарищем прокурора: «Это (Давыдовский) тот, кто так искусно вливал яд в душу Башкировой, что даже она этого не подмечала», и видя в них со стороны обвинения отрицание положительного согласия между подговорщиком и подговариваемым, отвергал существование в данном случае условий, необходимых для признания подстрекательства существующим. Расходясь с прокурором, г. Томашевский не может согласиться и с защитником Башкировой г. Куриловым, речь которого построена согласно объяснению Башкировой, между тем как во всех ее показаниях проглядывают две черты: ложь и чувство самосохранения. Для доказательства этих свойств в показаниях Башкировой защитник проследил жизнь Башкировой с 18 декабря 1871 года (убийство Славышенского) и сопоставил между собою ее показания, данные ею в разное время и на суде. Остановившись далее на характеристике личности Давыдовского, он перешел к выяснению отношений его к Славышенскому, доказывал, что у подсудимого не было никакого повода не только подговаривать кого-либо к убийству Славышенского, но даже желать его смерти, и заключил свою речь так:
