;— Мы со своим не были записаны. Да и к чему? Алименты с чего брать, если он не работает? А то, что

Степку

не нагуляла, весь поселок знает. Хотя, кому какое дело? Важно, что не загубила жизнь.

—

Это верно! — согласился Гоша.

—

А у тебя дети есть? — спросила Анна.

—

С какой сырости? Откуда им взяться? — удивился поселенец.

—

Как

же без них? Нетто никогда бабу не имел?

—

Этого хватало как грязи, но до ребятни не доводил.

—

А почему?

—

На ночь

все годятся! Под одеялом — каждая

цветок. Зато утром

глянешь, откуда жаба взялась?

Такую не только

в жены, на порог пускать не стоило.

—

Небось,

по пьянке возле пивбара не разгля

дел,

—

поняла

Анна по-своему.

—

Не

в том

суть.

Рожа — дело десятое. Она для

жизни

—

не

главное. Зато душа! Но где она у вас

прячется?

И бывает ли она у баб? — отмахнулся

Гоша.

—

Видать, мы разными кнутами биты. Оттого и

теперь

не верим. У каждого своя болячка воет

и свербит,

— согласилась баба и потянулась к тело

грейке.

—

Пора

мне домой! Спасибо тебе за все. Ведь вот вроде чужой ты еще в поселке, а для меня —

что брат

родной.

—

Посидела б еще с часок, может, и теплее назвала, — подморгнул бабе.

Та смутилась, покраснев, и ответила тихо:

—

Не своею волей, пурга загнала, — натянула телогрейку на плечи.

—

Куда намылилась? Я ж сказал, что не выпущу до конца пурги! Ведь не дойдешь! А наткнешься ли еще

раз

на жилье?

—

Теперь

не заблужусь, — ответила уверенно.

-

Не дергайся, пока не схлопотала! Канай тихо! Вон шмыгай на койку! Утром отведу!

—

Не могу! Сердце изболится!

—

Заглохни, жива будешь! Пусть Степка тебя живую встретит. Это обрадует, слышь? Не испытывай судьбу в другой раз, чтоб не обозлить ее. Ложись и спи. Может, оно не так удобно, как у тебя дома, но лучше, чем околевать в сугробе.

—

Не хочу, чтоб ты из-за меня на полу спал, — покраснела женщина.

—

А что предлагаешь?

—

Не знаю. Но не хочу, чтоб мучился!

—

Давай валетом ляжем, — предложил Гоша.

—

Я на табуретке с час пересижу и пойду. Светать будет, — предложила женщина.

—

Слушай, мы — не дети! Иди, ложись! Сама знаешь, что еще и завтра буран не стихнет. Тут уж не до чванства. Дыши по условиям. Главное — выжить, прав тот, кто додышит. И ты мне не указывай в моем доме, — сдернул с Анны телогрейку, подтолкнул к койке.

Она легла поверх одеяла, свернулась калачиком. Гоша достал из-под кровати старый матрац, положил на пол и лег, не раздеваясь. Только свет выключил.

—

Гош, а сколько тебе лет? — услышал тихое.

—

Много. Тебе зачем знать?

—

Жалко тебя…

—

Спи. Бабья жалость как змеиный укус. Не от каждого очухаешься.

—

Видно, тебе всегда попадались хреновые бабы! — посочувствовала Анна.

—

Все вы одинаковы! Ни одной нельзя верить.

—

А как же меня оставил?

—

Пурга принесла на хвосте. И потом всего на одну ночь. Ни в жены…

—

Ты думаешь, что в нашем Усть-Большерецке лучше найдешь?

—

Ну, ты, блин, даешь! Да я и не собираюсь искать себе бабу! Зачем морока? Через пять лет на материк уеду, насовсем. К чему туда бабу везти? Там своих — кубометры. Любую клей хоть в подворотне, хоть на скамейке.

—

А если не нравится она?

—

Чудачка! Прижмет, так и коза за красотку сойдет. Бывает, не до выбора, — прислушался к голосу пурги за окном.

Он явно ослаб, уже не гудел в трубе. И лишь в окно, наполовину занесенное снегом, уже заглянула рассветная полоска. Гошка встал. Ветер еще гулял вокруг дома, гладил холодными белыми крыльями макушки и спины сугробов, будто причесывал их, похожих на белых медведей, вышедших на охоту.

Корнеев увидел, сколько сугробов намела пурга. Дорогу к дому совсем не видно. Тропинка к реке переметена. Дома засыпало так, что даже крыш не видно. Лишь кое-где торчат трубы. Пока откопают, отбросят снег от домов, прилетит новый ураган, большей силы, и снова укутает поселок в снег с головами.

Гоша печально смотрит на часть улицы, видневшуюся из окна. Сегодня и ему придется брать лопату в руки и откапывать дом и дорожку, чтоб хоть несколько дней дышать свободно, забыв о буране. Он не ушел, он просто заснул ненадолго в каком-то сугробе. Его не стоит трогать, пусть спит подольше.

Поселенец оглядывается на кровать. Анна спит. Руки на груди крестом сложила, дышит тихо, еле слышно. Что видится ей?

«Хорошо, жива осталась, не погубила бабу пурга, не заморозила насмерть. Жива Степкина мать. Он, верно, не подозревает, что мог потерять ее навсегда. А как бы жил, оставшись здесь круглым сиротой, пусть и средь вольных людей? Нынче родные не нужны, а уж чужие и подавно. Поморозило б тут пацана. Никто б не сжалился, не взял к себе, не устроил бы его судьбу», — думает Георгий.

Он услышал, как проснулся Бондарев, босыми ногами прошлепал к окну. Довольно крякнул, радуясь угомонившейся пурге. Поставил чайник.

Проснулись Андрей с Маринкой. Закричал ребенок. Ее плач разбудил Анну. Та, проснувшись, не сразу вспомнила, где находится, но вскоре сорвалась с по-

С1ели,

мигом оделась и, поблагодарив поселенца, расцеловав в обе щеки, бегом выскочила из дома.

Гоша не стал провожать ее, не было смысла. Он остался дома, ждал, когда трактора расчистят дороги. Без этого не стоило выводить из конюшни лошадь.

Гоша решил сегодня сходить на пекарню, а еще заглянуть в парикмахерскую. Знал, что раньше вечера не успеют тракторы расчистить улицы от заносов.

Он услышал, как ушли на работу соседи. Все спешили, оно и понятно, добраться до работы через сугробы — не подарок. Вон Бондарев додумался, по- пластунски ползет через заносы. Андрей Маринку то за руки, то за шиворот вытаскивает из снега. Ребенок в крике заходится, падает из санок. Андрей отряхивает обеих и снова застревает в сугробе по пояс. Пока доберется до места, окоченеет.

А Гоше, вот напасть, вспомнилась иная пурга, последняя, в зоне. Он вместе с другими зэками плел в цехе колючую проволоку. Ее делали для зоны про запас. Цех был завален ею. Помещение не отапливалось. Холод вымораживал душу. А в эту пургу снесло крышу. Снег повалил в цех, на головы и плечи. Мороз леденил дыхание, пальцы сводило.

—

Не сачкуй! Вкалывай! — орала охрана.

—

Как «пахать», если крышу сорвало?

—

Свою посеешь! Не базарь много, козел, а то в шизо сунем, там согреешься! — орала охрана, материла мужиков. — Живее!

—

Шевелись! — слышалось со всех сторон, но руки перестали слушаться.

После обеда люди отказались идти в цех, пока не отремонтируют крышу.

—

Что? Бузить вздумали? А ну все во двор из барака! — появился оперативник из спецчасти.

Всех зэков по команде «лечь» продержали в снегу до вечера. Пурга истошно выла над зэками. В снег положили триста человек. Вечером встали всего два

десятка. Остальных соскребли бульдозером и вывезли из зоны на самосвалах. Их отпела пурга, одна на всех…

Корнеев остался в живых.

—

Ты, сукин сын, живуч! — позавидовал ему охранник и, оглядевшись по сторонам, протянул сигарету.

Гошка выкурил ее мигом, согрел душу, может, оттого впервые по лицу побежали слезы. Выжил!

—

Не оглядывайся на них. Эти не встанут. Уходи скорее, подтолкнул охранник зэка и загородил его, курившего, от оперов.