драку в бараке? Вот и отмазались побегом. Стандартная отговорка. Она всегда применяется в таких случаях. Я Галке рассказал правду, она вчера к

ha

м приходила, как узнала, что вернулся. Решила правду услышать. Я не стал скрывать, — вздохнул Мишка.

—

Кого еще помиловали? — спросил Гошка.

—

Еще пятеро, кроме меня. Их на материк повезут лечиться, а мне рассчитывать не на кого.

—

Опять на рыбу пойдешь?

—

В гробу ее видел! — подскочил Сазонов и сказал, — когда в зону влетел, клял тебя день и ночь. Думал, когда выйду, первым делом тебя урою. Но шло время, я общался с другими мужиками, некоторые помнили тебя. Ну, побазарил и я с ними. Всякое было. Они мне свое в мозги вдолбили. Поначалу не понимал, доходило тяжко, а потом доперло, что не стоит рисковать волей из-за жратвы, чтоб выжить, потому что на зоне теряем жизнь.

—

Если б тогда ты не брал в руки ружье, клянусь волей, договорились бы по-соседски. Вы с братухой еще и к Анне прикипались, а ведь сами мужики, должны были и меня понять! — напомнил Гошка.

—

Все дошло, жаль, что поздно! Теперь рад бы вернуть то время, но как? — глянул на инспектора беспомощно.

—

Ты вернулся! Мы снова соседи. Давай жить. Может, время сгладит прошлое?

—

А ты все еще в поселенцах маешься? Или освободили давно? — спросил Михаил.

—

Эта путина последняя. Отмучаюсь и все. Уйду из рыбнадзора насовсем. На любую другую работу соглашусь, на любой заработок, только из инспекции уйти бы поскорее! Жизнь одна, надоело рисковать и подставлять башку под каждого козла! — выпалил Корнеев.

—

Здесь останешься?

—

Сам не знаю. Родни у меня нет, никто не ждет. Кому нужны нищие родственники? Вон пацан наш,

Степка, а и тот сюда не хочет вертаться. Даже на каникулы не едет. В городе застрял, у дядьки. Тот морской офицер, в люди Степку выводит. Хочет в большие начальники вывести, тот и ухватился за возможность. Уже получается. И не гляди, что тут его мать, в поселок нос не сует, даже вспоминать не хочет. Совсем другие планы появились. Вот тебе и родная кровь. Только письма получаем. Иногда звонит, поздравляет с праздниками, но сюда уже не приедет. А больше никого у нас нет, — отвернулся поселенец, добавив тяжкое, — вот стану свободным, рвану в Питер. Устроюсь сам и Аньку вытащу, только дожить бы этот последний год, — выдохнул опасение.

—

Все еще махаешься с поселковыми?

—

Бывает. Куда деваться? Но уже реже. В прошлом году все ж двоих посадили.

—

Знаю. Виделись на зоне. Они скоро выйдут, всего два года! С таким сроком, если не кипишить, до воли додышат запросто.

—

Со мною потише стали. Уже за ножи и ружья не хватаются как раньше. Чаще кулаки в ход скачут. Махаемся недолго, поселковые в том не сильны. Опыта маловато, а у меня за плечами зона…

—

Кому достать надо, зона не поможет. Когда мужики свирепеют, их ничем не остановишь! И только горе… Кто его хлебнул, сто раз обдумает, прежде чем кулаки развязать, — встал Мишка с лавки и пошел в свой двор, не оглядываясь.

Гошка в эту весну уже не заглядывал во дворы и на заборы поселковых, где местный люд сушил сети, готовил их к скорому нересту.

На него не раз спускали с цепи собак. Его ноги — все в рубцах и шрамах, едва успевали заживать. Сколько курток и брюк порвано? Сколько раз грозили Корнееву пробить башку, свернуть ее на задницу, переломать хребет и спину? Случалось, гоняли его с ухватами и кочергой старухи. Загоняли вилами в углы дворов бабы, а мужики, ухватив Гошку за портки, выбрасывали инспектора со двора через заборы. Он после таких теплых встреч приходил домой с ободранными коленями, боками, с синяками на всем теле.

Вон и у Лешки Медведева смолили во дворе лодку. Понятно, к чему готовили. Хозяин даже новый мотор купил. Хотел Гошка отнять его, да Лешка так вцепился в инспектора, что две громадные азиатки не могли их расцепить. И только жена вместе с матерью, пустив в ход коромысло, расшвыряли мужиков по углам двора, приговаривая:

—

Чего взъелись, петухи? Гля, как друг дружку уделали? Ночью к бабам подойдете, они ж с испугу обсерутся! Зачем хотел мотор забрать? Мы ж в грибы на лодке ездим! На мотор сколько годов копили! А ты что удумал? — обтирала бабка Медведева лица мужиков и, усадив за стол обоих, сказала, — нехай вас хлеб помирит. Он всем от одного кормильца, от самого Бога! — и, перекрестив их спины, ушла на кухню.

Мужики и впрямь вскоре помирились, даже забыли из-за чего подрались. А мать Алешки учила в дальней комнате невестку:

—

Никогда, ни в одной ссоре не говори последнее слово. Ссору не кулаком, а хлебом гаси. Не копи ненависть к людям, она не ихнюю, а твою жизнь укорачивает.

—

Да не стану тебя стремачить на реке, коль рыбу на берегу кидать не будешь. Вот таких зажравшихся ненавижу. Коль поймал, что никто не увидел, вези домой все, заметай следы! Даже зверь это секет! Пока не сожрет рыбу, в берлогу не ложится. Потому его не штрафуют и зовут хозяином! — заплетался язык поселенца.

—

А я и не кидаю рыбу. Все домой волоку. Засолю в бочках, а зимой колю свинью, копчу окорока, колбасу, а уж после того — рыбу, но немного. Копченая плохо хранится, соленая — сколько хочешь.

Я и не буду много коптить. Хвостов двадцать нам по горло хватит! Мне в Питер с икрой не мотаться. Некогда! Я при деле, сам знаешь! — сидели мужики, уплетая котлеты из кеты. — Маманя сготовила! — хвалился Алешка.

—

А моя такие не умеет, зато какую заливную делает! И жарит — пальцы до локтей оближешь! — хвалились друг перед другом мужики как мальчишки.

—

А как ты рыбу солишь? В тузлуке иль сухим посолом?

—

Аня этим занимается, я и не знаю.

—

Не-ет, бабам рыбу доверять нельзя! Все, где есть голова, должно быть в наших мужичьих руках. Бабам — грибы, ягоды, орехи.

—

А со скотиной все равно бабы управляются! — подморгнул Гошка.

—

Я ж работаю! Всюду не успеть.

Георгий ушел от Медведевых, когда во всех домах Усть-Большерецка погас свет. Он и не заметил одинокую фигуру женщины. Анна тихо подошла к мужу:

—

Где ж черти носили? Иль вовсе мозги посеял? Ведь дома есть выпить, зачем по людям сшибаешь? Уж сколько времени тебя ищу? — упрекнула тихо.

—

Зачем искать? Не надо! Я вот он! Сам пришел бы домой, — покачнулся в сторону.

—

Да мало ль, что могло случиться?

—

Не дождесся! — рассмеялся Гошка.

—

Эх ты! Всю душу измотал. Гад ползучий! Уж чего ни передумала. Все дрожит внутри от страха!

—

Не зуди! — рявкнул человек, добавив, — не отпевай и не оплакивай загодя. Живой я!

—

Не топырься, черт корявый! Пошли домой, там разберемся!

—

Не хочу разборок! Спать надо, — а ноги предательски заплетались и не слушались.

—

Ольга у нас? — спросил Анну.

—

Нет, сегодня не приходила.

—

А где ее носит?

—

Сам спросишь.

Ольга ожидала их во дворе, вся в пыли, в грязи, зареванная.

—

Кто тебя достал? — мигом протрезвел поселенец.

—

Пацаны, целая кодла, ни с чего налетели. Я и не ожидала!

—

Сколько их было?

—

Человек пятнадцать, не меньше.

—

Приставали?

—

Нет!

—

Что хоть говорили?

—

Ничего! Молча набросились. Я и сообразить не успела. Ну, поначалу сбили с ног, но я встала и уж тогда вломила! Пусть ни всем перепало, но половину классно отделала. Теперь будут осторожнее, прежде чем к бабе прикипеться! — умывалась Ольга.

—

Но за что? Ты еще ни с кем не базарила, никого за глотку не взяла, а тебя отметелили.

—

Не совсем так, Гошка! Тут ваша старуха-соседка проходила и спросила: «Иль второй бабой приходишься? Иль в его полюбовницах состоишь? Иль не совестно тебе с женатым мужиком серед бела дня, на глазах всех людей в лодке кататься?» Меня такое зло разобрало, ну и ответила: «Жалко мою, подставь свою!» Ох, и закрутилась плесень. Аж пыль столбом подняла! Камень в меня швырнула. Я Дика выпустила, он прогнал ее. В дом я не смогла войти, закрыто было. А бабка успела меня указать. Я и не знала, пошла в магазин, тут-то и налетели. Кое-кого запомнила, с ними сама разберусь. Ты не лезь. Я с ними раньше тебя знакома была и знаю, как проучить.