—

Конечно! Она вперед меня вас увидела и мне сказала. Я думал, мимо промчите, как всегда, — со- пнул мальчишка носом и, шагая рядом, похвалился, — а у меня теперь друг есть!

—

Я и не думал, что так скоро меня заменят в этом доме, — остановился Гоша в нерешительности.

—

Вон он бежит! Хвостом метет как веником! — указал Степка на пса, мчавшегося к ним от дома. Он прыгнул на грудь мальчишке, заодно лизал Гошкины руки, радостно визжал.

—

Ну, и ты признал, — гладил пса поселенец.

—

Как зовут его? — спросил у мальчишки.

—

Дружок!

—

А он лодку сможет постремачить? А то рыбу украсть могут.

—

Понятное дело, конечно, посторожит. Он умный, все понимает, — отвел Степан пса в лодку, велел сторожить.

Дружок устроился на брезенте, не подавая голоса.

Гоша поднялся к дому. Анна встретила его во дворе, улыбнулась приветливо:

—

Каким ветром к нам занесло?

—

Рыбы привез. На первый случай немного, но, сама понимаешь, не хочу, чтоб соседи увидели и трепались об нас.

—

А как увидят? Я сегодня и засолю, разом уложу в бочку. Кто заметит? Бочка в сарае стоит. Туда никто чужой не войдет, — ответила Анна. — Пошли в дом, — предложила тихо.

—

Степ, расскажи мне, что случилось у тебя с Мишкой Захаровым? — попросил Гоша.

Пацан ерзнул на стуле, с опаской покосился на мать. Та удивленно посмотрела на сына.

—

Колись, кент! — потребовал Гошка.

—

Он к мамке приставал. В сарай пришел, а тут я… Ну и прогнали его вдвоем, — ответил мальчишка, краснея.

—

Зачем рыбу из его сетей тыздил?

—

А как еще мог? Мне тоже обидно за мамку! Ладно б, молча приставал, а то говорит ей: «Ну, давай, вдовая кляча, осчастливлю тебя, пока охота имеется. Не то до конца веку больше мужика не познаешь. Я тебе, считай, что подарком с неба свалился. Можно сказать, еще горячий! Радуйся, дура, и не мешкай!». Мамка его враз лопатой по башке огрела. Дядька Мишка удержался и не упал, даже не пошатнулся.

Наоборот, кинулся на мамку, давай с нее юбку рвать. Тут я подоспел. Взял засов сарайный, как вмазал г спине со всей силы. Он аж глаза закатил и свалил с мамки на пол. Я его тетку позвал, чтоб забрала он свое чмо. Мамка ей все рассказала. Ох и врубил она своему дядь Мише! Гнала его палкой до самого дома и все грозилась вырвать то, что меж ног гори Он падал, она еще сильней колотила. Все поселковые видели и узнали, за что его жена отвалтузила Теперь никогда не очистится. Люди до упаду хохота ли над ним. А когда у него все зажило, и мозги опят на место вскочили, шел он мимо нашего дома, увидел меня и пригрозил, что не только яйцы оторвет^ а и башку скрутит. Я и ответил, мол, к твоей жене не лез, не за что мне грозить. У него глаза стали шире тазиков. Он как заорет: «Ты? К моей жене? Ишь, блоха кастрированная! Сушеный катях! Вначале человеком, мужиком стань, а уж потом про баб гундось!». Обозвал он меня по-всякому! Ни за что! Вот и захотелось отплатить за все, но не получилось. Поймал меня. Зато лесник Егор так отметелил Мишку, что тот домой на четвереньках пополз. И плакал. Не столько от боли, сколько сеть жалко стало. Она хоть и не последняя, зато новая была. Теперь Мишка решил лесника сжечь. Как зашел в свой двор, кулаком начал грозить и заорал: «Спалю тебя середь ночи, лешак облезлый!». Предупредить его надо! — икнул Степка.

—

Не стоит, кент. Егора ему не погубить. У него в зимовье прирученные волки. Дом Егора пуще логова стерегут. Чужого не подпустят ни за что. Это много раз проверено. Я не позавидую тому, кто туда сунется без ведома Егора. А уж Мишке стоит их увидеть, медвежьей болезнью до конца жизни станет маяться, — усмехнулся Гоша.

Анна, слушая, на стол накрыла. Позвала Гошу с сыном и, сев вместе с ними, спросила поселенца:

—

Как у тебя на работе? Расскажи про себя. Очень обижают поселковые?

—

Не стоит о них. Народ нынче всюду одинаковый. Только и смотрит, где чего стянуть. На все идут гады. Я знал еще с зимы, что народец здесь мерзкий и мелочный, но не на столько же! Друг друга высвечивают, закладывают, фискалят! Мужики бабьем прикрываются.

—

Как? — уронила ложку Анна.

—

Да вот так! Подошел к костру, там двое их было, мужик с бабой. Завидели меня и все на том. Мужик напролом через кусты в поселок убежал, бросил бабу, а она беременная, на сносях. Ей не то бегать, ходить тяжко. Стоит, слезы рекой бегут и говорит: «Прости, дядечка! Так рыбы захотелось!». Я и спроси ее, кем доводится убежавший, мужем или другим родственником? Кто он? А баба в ответ: «Не тронь их! Бери меня! Сама за все отвечу!». Да кто ее возьмет? Кому нужна? Кто посмеет отказать беременной? Успокоил бабу, велел от моего имени набить рожу убежавшему. Коль в отцы готовится, пусть сперва мужиком станет. Стыдно бабьим животом прикрываться и прятаться за ребенка, который еще и родиться не успел. Вот и пожалел бабу. Куда наказывать ее, если сама судьба таким мужиком обидела? Козла вместо мужа подкинула! Таких средь поселковых полно. Иных мало, чтоб вступились и защитили жену, — глянул на Анну и увидел ее глаза.

Этот взгляд женщины перевернул всю душу. В нем тепло и нежность, страдание и боль, страх и радость переплелись воедино.

—

Анна, какая ты красивая! — вырвалось невольное. Гошка сам смутился, заметив, как покраснела женщина.

Куда-то мигом исчез Степка, женщина и поселенец остались вдвоем.

—

Аня, ты знаешь, что ждать больше некого? Не вернется твой муж. Мне Рогачев сказал, что нет его в живых, и ты… вдова, — умолк на полуслове П оргий.

—

Знаю, Гоша, но снится он мне каждую ночь. И все прощения просит, говорит, что теперь люб даже больше, чем раньше. Ведь мы долго встречались, а вот пожили мало. Наверное, я была не то которая нужна ему. Потому не сложилось у нас. И Степушка совсем не помнит, забыл отца.

—

У всех своя судьба. Я тебе другое хочу предложить: присмотрись ко мне, корявому. Может, еще сгожусь на что-нибудь? Что нам терять? Оба одиноки, биты жизнью и устали от сиротства. Втроем, глядишь, полегче станет дышать. Я не предлагаю тебе прямо нынче ответить. Прошу, обдумай, обмозгуй Конечно, сложно тебе решиться на меня, ведь я: поселенец, полузэк. И мало ли что может случиться А еще вкалываю инспектором. Ох и не подарок «пахота», но надо удержаться. Выбора нет. Я — не вольник, куда определили, там и работаю. Хорошего мало. Но решать тебе, — глянул на бабу.

—

Гоша, я не одна. И дело не во мне. Сможешь ли стать отцом Степушке? Не отчимом, не временным хахалем, а навсегда признать его своим сыном? Ведь ты о том еще не думал, а для меня это главное! Пока ты не с нами, сын все время тебя вспоминал. Но он еще мал. Как сдружитесь и сживетесь? Тут не только я, но и ты себя спросить должен. Слышала от поселковых, вроде после поселения ты хочешь на материк уехать насовсем. Выходит, на мне поджениться вздумал, но я не хочу такого. Уж если сойдемся, то навсегда!

—

Выходит, прежде чем решить что-то, условия ставишь мне? — сверкнули глаза Корнеева.

—

А ты себя на мое место поставь, точно так заговорил бы. Ведь не в тайге, середь людей живем. Кому охота, чтоб все вокруг грязью поливали нас с сыном? Этого мы со Степой по горло нахлебались, — опустила голову, и задрожали бабьи плечи от

глухих рыданий. — С неделю назад старший брат Мишки Сазонова заявился к нам в дом и стал требовать: «Верни деньги, которые твой мужик в долг у меня взял на дорогу. Обещал выслать, до сих пор не прислал ни копья! Теперь вовсе не получу. Пришили его вконец. А кто мои деньги возвернет нынче? Ты

его

жена, вот

и

отдай мое!». Я ответила, что нет у меня денег. Он потребовал расплатиться натурой. С ним и с Мишкой по очереди весь месяц блудить. Я отказалась. Он пригрозил, что убьет Степку, — рыдала баба. — Чуть не убили мальчонку за долг…