—

Короче, мы с командиром заставы договорились, что тебя будет лечить их врач. Полежишь в их госпитале, обещают быстро на ноги поставить. Я о том докторе много слышал. Настоящий

кудесник! Наших

пограничников с того света возвращал, когда в Октябрьском лечить отказались. Сочли безнадежными, а ребята нормальными домой вернулись. Семьи завели, детей растят.

Гоша увидел пограничников, спешивших с носилками. Первым с берега забирали поселенца. Парни бережно подняли его, положили на носилки, пошли к заставе, но их приостановил Рогачев:

—

Я тебя навещать буду. И еще! Не тревожься за свой участок, его приглядят пограничники. Это им полезно. Пусть побывают в твоей шкуре.

Инспектора принесли в сверкающую белизной палату, и к нему тут же подошел улыбчивый человек

весь в белом. Он внимательно осмотрел поселенца проверил руки, ноги, ребра, хмурился, затем велел перенести Гошку в операционную.

Корнеев понял, что предстоит операция. Вскоре и впрямь ему дали наркоз, и человек увидел пушистое облако, в нем смеющееся лицо Ольги.

—

Не уходи, мой пучеглазик! Побудь со мной, лягушонок! Как больно и плохо без тебя. Ну, куда ж ты, Оленька? — хотел поймать женщину, но руки уж были привязаны. — Оля, девочка моя! — закричал пытаясь остановить убегавшую.

До глубокой ночи оперировали Гошу. Трижды з это время звонил Рогачев, справлялся о поселенце. Ему отвечали, что операция еще не закончилась.

Уже под утро врач прооперировал обоих ребят. Они вместе с Гошей оказались в одной палате. Оба парня с повязками на ногах лежали рядом.

—

Гош, как ты? — спросил белобрысый Вовка и, повернувшись к Толику, сказал вполголоса: — Ну, я сам видел, как он открывал глаза.

—

Да где они у него? Совсем заплыли!

—

Не-е, щелки есть! — спорил Вовка.

—

Лишь бы он выжил, иначе нам — кранты! Упекут в зону, как последних козлов! — сетовал Толик

—

Черт нас дернул! — согласился Вовка.

—

Ты ж знаешь, что получили б от него за рыбу.

—

За него вообще упекли бы!

—

Надоела кирзуха, и сухая картоха в горло не лезет. За два года все одно и то же. Сил не стало.

В столовку хуже, чем на «губу», себя волокем.

—

Кто ж думал. Что припутает?

—

А ты как думаешь, станут салаги ловить рыбу?

—

Еще как! Борзее нас! — усмехался Вовка.

—

Хрен вам в зубы! Покуда я живой, не пущу = к реке козлов!

Оба услышали Гошкин голос и обрадовались:

—

Живой потрох! Какое счастье!

—

Гоша, ты не серчай, но надоели эти «концы

в

сраку». Мы концентраты так зовем. Поверишь, настоящую, живую картошку во сне видеть стали. С добра ли такое? Расскажи мамке, не поверит, что так бывает на самом деле: картоха — лучший гостинец, — крутил головой Вовка.

—

Маманька свиньям чугунами варит картоху. Как я им завидовал все два года!

—

А моя мамка дрочоники жарит. Ох, и вкусные они со сметаной! — вспомнил Толик, сглотнув слюну.

—

Да замолчи, кончай пытать! — взмолился Вовка.

—

Я, когда вернусь домой, каждый день стану печь картошку и никогда больше не скажу, что она надоела, — сознался Толян.

—

Гош, а ты любишь картошку?

—

Мне один хрен, картоха или каша. Лишь бы не баланда! — словно холодной водой облил обоих.

—

Гош, конечно, мы сволочи перед тобой, но до смерти тебя не забуду. Может, мне и не стать, как ты, не знаю, простил бы сам или нет? Но за что такого как ты судили? Оно и на воле таких уже нет!

—

Знаешь, в моем саду деревенские пацаны всегда обрывали яблоки и груши, хотя у самих все это есть. Ну, я их, когда ловил, таскал за уши до воя. Теперь, когда вернусь, пальцем ни одного не трону. Никогда! — пообещал Толик.

—

Спасибо тебе! Вчера из дома письмо пришло от матери. Ждет, молится за меня, дурака! Наверное, и ты ее услышал. Она такая… самая лучшая, — сорвался голос парня. В нем звенела жгучая сыновняя тоска.

Гоша понимал обоих парней, но относился к ним по-своему.

—

Зачем ты их простил? Ведь они едва не убили тебя. Да и вломили без жалости. Не подойди мы, утопили бы в море беспомощным. Ты же это знал, — спросил Рогачев.

—

В их возрасте сам таким был. Кулаки быстрее ума срабатывали. Не раз жалел о последствиях, не это было потом. Меня никто не понял, свое у каждого болело. Вот и ломали мою судьбу глупую все кому ни лень. Пощады не знал. Да и теперь то дурацкое помнится. Не хочу, чтоб чья-то судьба была покорежена вот так же жестоко, но уже мною. Не мудро родиться с хреном, мужиками мальчишек делает жизнь. Поменьше б она подкидывала на пути_; волчьи стаи с человеческими харями!

—

Странный ты, Гошка! Ну, а зачем Кондрашку простил?

—

За что пощадил? Да его и без меня достало! Глянь на это чмо! Уже в голове — седина. А в мужики так и не пробился. Куда такого обижать? Его, попади он на зону, даже натянуть побрезговали б. У иного зэка меж ног растет больше, чем тот Кондрашка. Им разве что «парашу» мыли бы вместо тряпки.

—

Да, но он же мог сжечь тебя!

—

Не привелось.

—

Поговорил я с ним накоротке. Объяснил все на пальцах. Сказал, что в случае чего, его первым достану и прибавлю нынешнее. Тогда уж до конца жизни на зону отправим, на строгий режим. Наполохался хмырь до того, что заболел. Уже третью неделю даже из комнаты не выходит. Дышать научился шепотом. Раньше каждый день свою жену и детей гонял. Нынче голоса его соседи не слышат. Присмирел козел! — нахмурился Стас и спросил: — Когда тебя обещают выписать?

—

Через неделю. Так доктор сказал.

—

Значит, успею еще рыбу на зиму заготовить?

—

Конечно, я помогу. Теперь семга полным ходом поперла. Возьмем самый цимис! Там коптилку соорудим, в распадке. Место дикое, люди туда не заходят, зверья боятся. Ну, а нас не тронут.

—

Как это? Почему? Ты что, заговоренный?

—

Стас, я зоны прошел! Какое зверье видел, тебе и не снилось! Таежные, здешние — просто дети! — отмахнулся Гоша.

—

А медведи, росомахи, волки, рыси? Тоже детвора? — не верил Стас.

—

Не нагоняй на себя пустой страх. Покуда в реках идет нерест, зверь сыт и нас не тронет. На сытое пузо все добрые. Нынче жир нагуливают на зиму. Мы

им без

нужды.

Гоша не

любил подолгу залеживаться в койке. Чуть полегчало человеку, он тут же встал, начал ходить по палате, коридору. Отказался от судна и помощи санитаров. Как ни уговаривал его врач, удержать поселенца в кровати не удалось. Человек торопился быстрее встать на ноги. Едва почувствовал, что силы возвращаются, позвонил Стасу, попросил приехать и забрать его. Рогачев не промедлил. В тот же день увез Гошку, предупредив пограничников, что если хоть один, хоть кто-нибудь осмелится обидеть инспектора, Рогачев не простит и накажет любого по полной программе, не считаясь с прощением Гоши.

Уже на следующий день поселенец вместе со Стасом проверили весь участок. Прошли всю Широкую, не увидели ни одной сетки, поставленной браконьерами.

—

А ты знаешь, что делали пограничники? С баграми выходили и выгребали все до самого дна. Будто тралом выскребли. Сколько подняли, я глазам не поверил, увидев такой улов! Тех сетей рыболовецкому колхозу на три путины хватит! Когда их сдали, рыбаки радовались. Сети добротные, крепкие, импортные, ими ловить одно удовольствие. Ну, а наши хоть и скрипели зубами, но молчали. Попробуй потребовать свою сеть, сразу под уголовку попадешь! Короче, причесали наших. Но надолго ли? Новые сети купят, ночами будут ловить. Как-то приспособятся, — говорил Стас.

Но берега рек были пустынны: ни костерка, ни голоса не слышно. Лишь плотные косяки рыбы шуршали на отмелях, спешили, не обращая ни малейшего внимания на инспектора и начальника райотдела милиции.