—

Чудак! Да разве можно прощать такое? — пожала плечами женщина и добавила: — Нельзя тебя оставлять одного!

—

Ас кем? — прищурился озорно.

—

Напарник тебе нужен!

—

Я — не лидер! Даже на зоне так не шалил.

—

При чем это? Я — о работе, — покраснела Оля и буркнула, — иль обычных отношений не понимаешь?

—

Почему? Но сама говорила, какие инспекторы с тобой работают. Кого возьму?

—

Не все такие!

—

Тогда сама перебирайся! Тут тебе и квартира без хлопот будет, и участок знакомый, и я в сиротах канать перестану! Глядишь, к концу поселения договоримся до чего-то? — осмелел Г

оша и

напряженно ждал ответ на свое предложение.

Ольга опустила голову, пересела к Гошке на скамью. Обняла и, прильнув головой к его плечу, сказала тихо:

—

Останься моим братом или другом. Не обижайся, но в сердце другой живет. Давно его люблю. Он ничего не знает: не говорю и вида не показываю. Запрещаю себе думать о нем, но ничего не получается. Я и к тебе уезжаю, чтоб не видеться с ним. А он вместе со мной непрошеной тенью появляется. Гоню из сердца, а оно не соглашается, не отпускает. Так вот и живу, ненавидя себя за бабью слабость и безволие. Если б знал как трудно мне ломать саму себя. И самое горькое что все бесполезно. Годы прошли. Из моего второго «я» он стал первым.

—

Это Назаров? Александр Иванович? — спросил Гоша, дрогнув.

—

Какая разница? Он есть в сердце и в мечтах, в реальной жизни мы никогда не будем вместе. Я это

понимаю лучше всех, но приказать себе забыть не могу. Хотя пыталась много раз.

—

Что делать, Оль? — вздохнул человек и, п, обняв за плечо, притянул к себе, поцеловал в щеку. Девочка моя, и ты с болью в сердце живешь. Жаль, что ни я эта болячка. Прости дурака за назойлив! Больше не стану докучать, но ты не забывай. И сыщешь для меня маленький просвет в своей дуй вспомни и объявись! Мне так хорошо с тобой! Ты не просто дружок, ты — награда за всю беспутную жизнь, за холод в судьбе! Я благодарю ментов за это поселение, потому что встретил тебя! С тобою я понял многое, я никогда не дорожил своей жизнью. Она — твоя! Останься в ней хотя бы другом…

—

Ты самый лучший человек на свете. Потом; не могу ловчить и врать. Пойми меня! Если б не он на секунду не задумалась бы! И прошу тебя, Гоша ты по-своему очень дорог мне, поэтому хотя бы

для

меня, не забывайся и береги себя. Ты — единственный мой друг, ты знаешь все обо мне. Я тоже скучаю по тебе как по дружку или братишке. Я постараюсь почаще вырываться к тебе. И если в твоей жизни появится женщина, я ей объясню все сама и не помешаю вам.

—

Не нужен мне никто! — выдохнул поселенец тугой комок, мешавший дышать. Он злился на реку и лодку, которые сократили путь и приблизили расставание.

Гоша подвел дюральку к песчаному берегу, где! Ольгу терпеливо ожидала машина. Водитель подошел к лодке, помог женщине выйти из нее. Ольга чмокнула Гошу в щеку и, помахав рукой уже с подножки, укатила в Октябрьский.

Корнеев курил на берегу. Ему было до чертей больно, что получил отставку у Оли. «Другого любит. Уже давно. С этим не поспоришь. Да и чего я ждал? Она — девочка в сравнении со мной. Вся ее грубость лишь нанос! Избавь от всяких газов, дай отдохнуть, перевести дух — она ж засветится добром, — думал

человек,

глядя вслед уходящей машине. — Вот тебе

И

Назаров! Его такая женщина любит. А он не знает

И

не догадывается. Слепой что ли? Хотя нет! У него семья, дети. Зачем человеку лишние приключения? Спокойно хочет жить. Оно и понятно», — кивает головой Г

оша, согласившись с

собой, и только хотел завести мотор, увидел в паре метров от лодки капроновую сеть. Она была поставлена так, чтобы любая лодка могла пройти, не зацепив и не порвав ее.

Поселенец достал багор и только хотел зацепить сеть, как из распадка вышли двое пограничников и бегом бросились к Гоше. Нет, они ничего не спрашивали и не говорили. Вырвав Корнеева из лодки, набросились с кулаками. Сшибли с ног и, завалив на песок, запинали ногами. Уж как только ни материли

и

ни ругали человека.

Было больно так, что каждый вдох казался выстрелом. Георгия пинали в ребра, топтали грудь и живот. Гошка прокусил язык и губы, но молчал.

—

Давай прорубим лодку и затопим в море! Скажем, что ничего не видели! — услышал поселенец.

Он хотел крикнуть, что не надо губить лодку. Но не смог. Язык не повиновался, распух, стал чужим во рту. Гоша и сам не почувствовал, что плачет. От боли или из-за лодки текли слезы по распухшему лицу, превратившемуся в сплошной кровоточащий синяк. Пограничники уже схватили его за руки и за ноги, хотели уволочь к морю, но… на реке послышался шум. А может, это в разбитой Гошкиной голове загудело ненароком? Поселенец с трудом

выдохнул,

повернул голову, увидел, что к устью спешит катер. Он обязательно пройдет здесь. Вот только чей он? Кто на нем? Захотят ли эти люди увидеть его? Не пройдут ли мимо?

Катер резко ткнулся носом в берег. Из него выскочили люди. Избивавшие поселенца пограничники бежали к заставе.

—

Стойте! Стрелять буду! — услышал инспектор голос Рогачева. Вскоре он и впрямь выстрелил, пот второй раз и сказал кому-то, — позовите командир И этих козлов на катер! Наручники прихватите для ни

Какая-то женщина плакала, умывая Гошку морской водой. Она обжигала лицо, а баба приговаривал

—

Терпи, родимый! Море — наши слезы, оно лечит болячки. Через неделю все пройдет, кроме сердца. Оно не забудет, — она смывала кровь с голов рук и груди и проклинала избивших. — Чтоб его бол на ваши головы, нелюди проклятые! Пусть ослепнут глаза и почернеет для вас небо! Пусть судьба ваш станет горше погоста!

—

Кончай базлать! — не выдержал один из пограничников. Он сидел на песке, сдавив простреленную ногу, и морщился от боли. Второй лежал рядом с ним. Ему Рогачев прострелил колено. Он смотрел в небо и думал, что до дембеля оставалось всего два месяца. Дома его ждут невеста и мать. На несколько лет теперь отложится эта встреча. То, что нынче они не выкрутятся всухую, понимали оба.

—

Вы что, сволочи, офонарели? Что натворили с человеком? Зачем сорвались? Кулаки зачесались? Жизнь опаскудела? Хотели вас с почестями демобилизовать, а теперь куда отправим? Обоих под трибунал! Рыбы вам захотелось, паршивцам? Нажретесь в дезбате до тошноты! Псы цепные! Никакой совести не осталось! — кричал командир заставы.

—

Нам тоже ноги прострелили…

—

Не хрен было убегать! Я вас предупреждал! — резко вмешался Рогачев.

—

Прости ты нас, инспектор! Накатила дурь. Устали от военки. В этих заброшенках озверели. Сам видишь, даже в самоволку слинять некуда. От поселков до нас больше полсотни километров. Только

и видим море да реку. Скоро говорить разучимся. 1 Пойми, ведь сам мужик, — просил сидевший поблизости парень.

—

Дома матери ждут, невесты. Не только мы, сколько они переживут? Конечно, девчата ждать не станут, — вздохнул второй.

—

Да как смеете просить о таком? Чуть не убили мужика! А теперь прости? За то, что не прикончили? — возмутился Стас.

—

А мы не вас, его просим.

—

Пусть попробует простить!

—

Да что вы? Гошка не сошел с ума…

—

Оттого, что их посадят, инспектору не станет легче, а вот выздороветь поможем, шефство над ним возьмем! — изменился тон командира заставы. Он с надеждой смотрел на поселенца.

Гоша, повернув голову, глянул на ребят, кивнул головой, простонав от боли, и сказал тихо, едва пошевелив языком во рту:

—

Прощаю обоих.

—

Придурок! Отморозок! Лопух! — взорвался Рогачев, но командир заставы взял его за локоть, увел подальше от всех.

Когда они вернулись, Стас уже успокоился, но на пограничников не смотрел, подошел к Корнееву: