— Одна твоя родственница. Она сказала мне, что она — твоя кузина, твоя наперсница даже. Я не могла ни в чем заподозрить ее, разве не лучшим доказательством было то, что она знала, как меня найти?..
— Как она выглядела?
— Молода… светлые волосы. Не уродина, но и не слишком мила! Такое обычное лицо, заурядное даже. Судя по тем деталям, которые она мне рассказывала, было невозможно усомниться в том, что она — из твоих близких. Ее звали…
— Могу поспорить, что Адель Амель! — сказал Гийом с горечью. — А… не можешь ли ты повторить мне ее слова?
— Совершенно точно — вряд ли, ведь прошло уже столько времени. Но она сказала, что было найдено твое тело, как только после сильного наводнения сошла вода. Что было трудно определить, ты ли это, потому что тело наполовину было обглодано волками…
Это было настолько неслыханно, что Гийом даже поперхнулся и закашлялся:
— Что?.. Волками?.. Боже, какое богатое воображение! И ты ей поверила?
— Ты забыл, что ты исчез? Что в течение нескольких месяцев тебя повсюду разыскивали, но найти так и не смогли? Жозеф Энгуль, а чаще Потантен приходили, совершенно потеряв надежду увидеть тебя вновь хоть когда-нибудь. Почему я должна была усомниться в том, что рассказала мне эта женщина? Она плакала… О! Она так рыдала!
— Она плакала потому, что Агнес накануне выгнала ее из дома. И то была ее месть, вот и все!
— А кто мог предупредить меня об этом? Судя по тому, что она говорила, тебя только что похоронили в Ла Пернель, и твоя жена в отчаянии приказала сделать мне что-то плохое, если только я осмелюсь появиться в Сен-Васте. Она умоляла меня уехать как можно дальше ради спасения нашего сына…
Не в состоянии больше устоять на месте, Тремэн отпрянул и принялся мерить шагами комнату, сжимая побелевшими пальцами свою трость:
— Эта шлюха — настоящий демон!.. Она ответит мне за все, как только я вернусь!.. А ты не попыталась выяснить что-нибудь еще? Ты могла бы послать Жиля Перье?..
— У меня не было оснований не верить ей! Что касается Перье, то Жиль и его мать только и думали, чтобы поскорее уехать из Овеньера. Там начались большие сложности с новым муниципалитетом в Порт-Бай. Положение было угрожающим, и его мать больше не хотела там жить. Они уехали с нами одновременно: они — в Джерси, я — в Париж…
— Продав всю мебель и даже эти безделушки, которые были свидетелями нашей любви и которые мы так любили?..
Мари-Дус опустила голову, и Гийом увидел новые слезы. Они покатились по ее щекам, и она не стеснялась их, но ему стало стыдно, когда она жалобно прошептала:
— Нам нужно было как-то жить — Артуру, Китти и мне… У меня совершенно не оставалось денег. Вспомни, я же уехала из Лондона, ничего с собой не захватив! Мы могли существовать только благодаря тебе и…
Вдруг он начал кричать, давая выход этому морю ревности, которое переполняло его:
— Не обманывай меня, Мари!.. Когда ты все продавала, ты уже была не одна! С тобою рядом был человек, этот англичанин!.. Если бы он был тебе другом — а мне кажется, что именно за него ты только что вышла замуж, — он мог бы тебе помочь! И потом, как он там оказался? Ты позвала его? Или твоя мать послала его к тебе?.. Он — тот самый знатный сеньор, родственник королевы, который должен был сделать тебя графиней, и богатой к тому же, и…
Мари тоже встала и взглянула ему прямо в лицо. Через прозрачные лужицы слез в ее глазах сверкнул гнев:
— Перестань кричать!.. Ненавижу, когда кричат! Ты пришел для того, чтобы разыгрывать из себя инквизитора, чтобы оскорблять меня, словно мы не знакомы с тобой уже целую вечность? Ведь ты же ничего не знаешь о том, что было в моей жизни до тебя, ты ничего не знаешь о моих друзьях, и ты слишком легко забыл, что ради тебя я бросила все, приговорила себя к жизни уединенной, даже затворнической ради единственного удовольствия провести с тобой время от времени несколько часов, несколько дней быть рядом с тобой… Теперь слушай! Я не звала сэра Кристофера, и моя мать его ко мне не посылала! Она считает, что он слишком стар, слишком незначителен, он не льстит ее самолюбию!..
— А кто же тогда? Святой дух?
— Нет… Лорна, моя дочь!.. Я думаю, что в глубине своей души она любит меня больше, чем это может показаться. Мое долгое отсутствие и молчание обеспокоили ее. Она обратилась к сэру Кристоферу, которому, она знала, можно довериться. Это скромный человек, даже застенчивый, но Лорна не могла не знать, что он очень привязан ко мне и что он всегда был готов помочь. Она просила его встретиться со мной…
— Значит, она знала, где тебя искать? А ты говорила мне, что никто во всем мире этого не знает.
— Усмири свой гнев, Гийом, и послушайся голоса рассудка! Ты забываешь, что Овеньер был унаследован моей матерью прежде, чем ты купил его для меня. Мои дети всегда подшучивали надо мной — может быть, немного жестоко, — они считали это моим пристрастием к канадской провинции и называли не иначе, как дремучий хутор среди дикарей. Заметь, моя мать тоже знала, где я скрываюсь, но она запретила всем поддерживать со мной отношения…
— Ах, твоя мать! Как-нибудь я ею займусь!..
— Под каким предлогом?.. Оставался Кристофер Дойль и его спокойная привязанность ко мне. Лорна выбрала его…
— И ты, ты вышла за него замуж? О Мари! Мари! Как ты могла это сделать? Как только я узнал, где тебя искать, я сразу же бросился к тебе! Я пришел, чтобы вновь увидеть тебя, чтобы обнять…
— И отвезти в Тринадцать Ветров?..
Никогда голос Мари не звучал так нежно, как в ту минуту, когда она задала этот жестокий вопрос. На мгновение у Гийома перехватило дыхание, но он быстро овладел собой, чтобы она не заметила его смущения. Выронив на пол свою эбеновую трость, он медленно подошел к ней и обхватил ее плечи своими большими руками:
— Отвезти куда угодно! — поправил он, сдерживая ее движение отстраниться от него. — Куда именно — я и сам пока не знаю. Но в чем я был уверен, так это в том, что больше не намерен разлучаться с тобой. А в эту минуту я еще меньше этого хочу! Я никогда не любил тебя сильнее, чем сейчас…
— Я замужем, Гийом… и ты женат…
— Какая разница, если ты все еще меня любишь? Мой брак теперь ничего не стоит, да и твой не дороже!..
Он крепче сжал объятия, и Мари, не пытаясь больше освободиться, замерла, закрыв глаза, чтобы раствориться в интимной нежности этой минуты всепоглощающего счастья, которое еще час назад она считала окончательно потерянным. Но когда он попытался найти ее губы, она не ответила, но отодвинулась от него:
— Нет, Гийом! Не нужно… Видишь ли, я была уже близка к тому, чтобы обрести, наконец, покой. Я уже меньше страдала, и мне казалось, что достаточно будет успокоиться, отдавшись бегу времени: пусть проходят и дни, и годы, моя тоска утихнет, и я смогу вновь воссоединиться с тобой там, где, я полагала, ты меня уже ждешь…
— Мари!..
— Дай мне договорить!.. Только что, когда Жозеф открыл мне правду, я бесконечно обрадовалась, но это длилось мгновение, потому что вернулись старые опасения и вытеснили ее: ждать, страдать в разлуке, надеяться, плакать… Нет… больше никогда! Я не смогу больше вынести то, что я вынесла с тобой.
— Ты думаешь, я не страдал?
— Это не наша вина, нежность моя, если мы так любим друг друга! Мы ничего не можем с этим поделать…
— Нет, кое-что мы можем!.. Быть благоразумными в конце концов.
— Наша любовь не создана для этого…
— Да, мы были не в состоянии обрести благоразумие, но я… я начинаю осознавать… Я уже не так молода, ты знаешь?.. Бесполезно это не замечать, хотя я все еще молодо выгляжу. Я-то хорошо это знаю, мне говорит об этом мое сердце и… мое зеркало, когда я внимательно всматриваюсь в него… Мне скоро будет сорок. Это уже не тот возраст, когда можно позволить себе безумства.
— Я еще старше тебя, но ради тебя готов на любое безумство! Что касается жизни, которую ты не хочешь вести так, как раньше, то…
— Скажи, а если бы ты остался слабым и немощным, ты согласился бы вести такую жизнь?
