— Почему?
— Потому что он им не был, разумеется. Он плавал по далеким морям больше двух лет, и в тот день, когда вернулся к себе домой в Сен-Васт, увидел рядом с кроватью своей жены колыбельку. В ней лежал малыш, которому от роду было несколько дней. Моряк оставил ей денег, а потом ушел, чтобы расправиться с обольстителем — одним солдатом из военных укреплений в Огю.
Быстрым движением Гийом положил свою руку на руку девушки.
— Остановитесь, — сказал он вдруг изменившимся голосом, — мне кажется, я могу продолжить эту историю… Моряк не добрался до стен бастиона, потому что на дороге он нашел тяжело раненного ребенка. Он взял его, принес к доктору, а потом увез с собой в Индию. Этим ребенком был я. Моряка звали Жан Валет, и я его очень любил…
О! Горячая волна воспоминаний поднялась в памяти Гийома. Все так отчетливо и ясно предстало пред глазами, как будто это было вчера, а не тридцать лет тому назад.
— Он был вам отцом, — раздался суровый голос Николя, который вошел, никем не замеченный. — А меня он выкинул и не захотел признать, приговорил к нищете, к тому, чтобы всю жизнь ходить с клеймом «незаконнорожденный». Но ведь я ни в чем не виноват! Я не просил, чтобы меня родили! Если бы он любил мою мать…
— Он любил ее, могу вас уверить. Однажды он мне сказал, какое огромное счастье он испытывал, когда корабль подходил к Сен-Васту. Он вез ей подарки. Только…
— Только подарок, который она ему приготовила, не пришелся ему по вкусу, — издевался Николя. — Поэтому он все и выбросил!
— Я не это хотел сказать: он был цельный человек, упрямый и гордый. Он не умел прощать. Если бы тогда он не нашел меня на дороге, он отыскал бы того солдата, он бы убил его без колебаний, без тени угрызений совести. И то, что последовало бы за этим, не вызывает сомнений: если бы ему удалось избежать мести других солдат, тогда был бы суд, потом виселица или каторга! В любом случае, я не думаю, что он стал бы вашим отцом.
— Легко так говорить теперь. Но я уверен, он не слишком любил мою мать, иначе не стал бы никого убивать и остался бы с нею, а потом, кто знает, он бы и ко мне привязался! К вам-то он привязался, хотя вы для него — никто!
— Возможно, вы и правы, так могло бы быть лишь в том случае, если бы Жан Валет был другим. Но я не понимаю, почему вы требуете этого от него, а не от вашей матери? Ведь не он не сумел дождаться, ведь не он оказался неверным…
Дикарь сжал кулаки и прохрипел:
— Я запрещаю вам говорить плохо о моей матери! Она была молода… а лицо ее было прекрасно, как божественный лик. Таких женщин, как она, не оставляют в одиночестве…
Гийом понял, что он попусту тратит время. Стену, которая была между ними, невозможно было разрушить. Для Николя все объяснялось просто: Жан Валет должен был принять его как родного сына, а Гийом, завладев его сердцем, оказался просто вором. Значит, и врагом! Тем не менее он позволил себе удовольствие жестко заметить:
— Вас послушать, так выходит, что моряки должны жениться только на дурнушках. Однако в этих краях полно жен и молодых, и привлекательных, которые подолгу ждут своих мужей, будь он моряк, или солдат, или любой другой…
— Ну и хорошо. Но я знаю только одно: он сделал из вас богатого человека, а я живу в нищете!
— И за это вы меня ненавидите! А между прочим, когда я вернулся сюда, то долгое время пытался разузнать, что стало с его женой и… с ребенком!
— Это он вас просил? — сурово спросил Николя, но в голосе его послышалась слабая надежда.
— Нет, но мне показалось, что так будет справедливо. Однако никто ничего не знал: они уехали из этих мест очень давно…
— А в то время я был не так уж и далеко отсюда. И даже в курсе всех сплетен, которые про вас ходили. Шум вокруг вашего имени велик, в самой чаще леса и то говорят о месье Тремэне…
— Вы пытались со мной встретиться?
— А зачем? Вы бы выставили меня вон! Вы или ваша женушка — дочка этого старого бандита де Нервиля!.. О-хо-хо! Вот почему я вас ненавидел.
Обессиленный этой непредвиденной схваткой, Гийом закрыл глаза и откинулся на лежанку, которая стала более удобной благодаря соломенному тюфяку, принесенному Совой. Превозмогая усталость, он напоследок пролепетал:
— Ну а теперь, быть может, вы будете ненавидеть меня немного меньше?.. В надежде на то, что я скоро умру…
— Да я бы и сам мог вас убить, но это такая вещь, которую мне не удастся сделать хладнокровно. И потом, это было бы слишком быстро! А тут я могу смотреть на вас. Смотреть, как вы разрушаетесь на моих глазах и в мое удовольствие. Вас уже значительно поубавилось, месье Тремэн!
— Это глупо! Постарайтесь понять, что в ваших интересах, чтобы я жил… и что если бы вы захотели мне помочь…
Дикарь приблизился к нему так близко, что Гийом почувствовал хриплое дыхание человека, который плохо питается:
— Понять?.. Да это вы ничего не понимаете! Мне нужно, чтобы вы страдали, чтобы меньше болела моя голова!
— Если так, то можете быть довольны! Я страдаю!
Катрин ненадолго вышла, чтобы принести рыбу, которую они держали в кошелке, лежащей в воде. Ее возвращение развело двух врагов. Николя принялся отливать пули для своего ружья, а Гийом, закрыв глаза, мечтал забыться, все его истерзанное страданиями тело требовало отдыха. Девушка стала потрошить и чистить рыбу…
Ей пришлось приложить очень много усилий в последующие недели, чтобы выходить человека, который перестал сопротивляться болезням и, казалось, решил умереть. Она очень старалась. Но Гийом чувствовал, что его физическое состояние с каждым днем ухудшается. Стоит ли сопротивляться? Если конец наступит скоро, тем лучше. Пусть его смерть послужит для удовлетворения терпеливой ненависти и злобы, которые выслеживали со стороны. Он даже прогонял от себя туманные видения нежных лиц своих детей, слишком молоденьких, чтобы долго его помнить, или Мари-Дус, которая, не получая от него вестей, сочтет себя покинутой и, разумеется, вернется к себе в Англию; теперь воспоминания о них только усиливали его отчаяние и страдания. Или же он хотел по крайней мере с достоинством закончить свой путь.
Рядом была только Катрин, которая боролась в надежде, что ему удастся выздороветь, но которая не осмеливалась сделать для этого единственно нужную вещь: пойти за помощью, хотя с каждым днем она становилась все более необходимой. Без сомнения, Катрин немного опасалась этого огромного черного дьявола, лицо которого озлоблялось, когда ему казалось, что она вкладывает слишком много доброго участия в свою заботу о раненом, или когда она требовала, чтобы он помог ей сменить повязки на его сломанных ногах. Безусловно, Николя был ревнив. И поэтому Гийом старался не замечать слишком нежной руки или сочувственного взгляда, чтобы по крайней мере ей не пришлось бы страдать, когда его здесь не будет.
Наступил декабрь, и пришло время, когда можно было считать, что сломанные кости уже срослись. Катрин удалила странные многочисленные приспособления, которые были устроены вокруг его ног, чтобы обеспечить их неподвижность. Про себя она называла его теперь не иначе, как дорогой месье Гийом. Страстно желая поставить его на ноги и отказываясь признавать, что раненый еще слишком слаб, чтобы суметь самостоятельно поддерживать свое тело в вертикальном положении, она заставила Николя соорудить длинные костыли. Она была убеждена: почувствовав, что может держаться на ногах, Гийом воспрянет духом и приобретет новые силы. Николя сделал то, что она просила, но, отдавая их ей, он сопроводил свой подарок издевательским смешком:
— Вот, пожалуйста, чтобы доставить тебе удовольствие. Но он не сможет ими воспользоваться! Ты же видишь, от него остались только кожа да кости, — он не сможет встать.
Так и случилось. Гийом сидел на своем тюфяке, свесив ноги на пол и прислонившись спиной к стене, затем, схватившись одной рукой за толстую палку и опершись другой на плечо Совы, он попытался выпрямиться, но, взвыв от боли, вновь упал на свою кровать, тяжело дыша и истекая потом. Исчерпав все свои силы, он не смог удержать слез.
