Американец лишь вздохнул. – Хочу Вам признаться, почему я так беспокоюсь о судьбе заложников. – Не надо, мистер Джеймс Ботлинг, я знаю. – Джон удивленно уставился в лицо Виктора и вдруг захохотал: – А я то думал, почему Вы так быстро мне поверили и легко пошли на контакт! Полковник слегка улыбнулся: – Учимся у Вас.

Обстоятельная проверка легенды была проведена уже на следующий день. Кирилл доложил, что действовал профессионал высокого уровня – незаметно проявился в хижине, возникнув как из-под земли. Хорошо, что наш Киря тоже не лыком шит – встретил и отследил, как положено. После хижины клиент направился в овраг и чуть ли не обнюхал его, но там все сделано чисто, не подкопаешься. Клюнули! Теперь можно передать все дела здесь проверенным не в одном деле ребятам из Интерпола, пусть сами следят дальше, а когда придет час икс – разбираются с шефом полиции и его приспешниками, а он собирает своих и отчаливает к Наталье поближе.

…

Уснула мгновенно. Но поспать всласть не дали – растормошили меня полицейские. Довольно вежливо предложили пройти с ними. Придя в себя и опомнившись, я радостно бросилась к ним с криком: – Ура! Полиция! Освободили!

Мужички чего-то испугались и вмиг связали мне руки. Ха-ха, значит, настоящие полицейские, думают, что я сумасшедшая. Тут вспомнила о спине и скрючилась от боли.

В участке с нами даже не разговаривали – ждали шефа. Тот быстро прилетел, как на крыльях, довольный и самоуверенный. Посадил нас в машину и отвез на катер. В дороге я пыталась что-то сказать ему – он лишь ухмылялся и не слушал. Передавая меня с рук на руки морякам, указал на них – мол, все им расскажешь. Погоди, гаденыш, не долго тебе осталось! Со мной вообще никто не разговаривал, только привязали к кровати. Зато я слышала голос Хэна, сначала слащаво что-то объясняющий, потом громкий и возмущенный, переходящий в вопли, и, наконец, дрожащий и заискивающий. Похоже, «раскололся». Что-то слишком быстро! Я передала свои наблюдения нашим «на дельфиньем языке».

Уже ночью пристали к земле и меня заточили в сумасшедший дом: явно какое-то больничное учреждение, не маленькое, хорошо отделанное изнутри, со специфическим больничным запахом, да с решетками на окнах – определенно дурдом, что еще-то может быть? Так и «пропищала мышкой» нашим. С утра провели полное обследование, сделали рентген спины, взяли анализы. Проверяйте-проверяйте, голубчики. По-прежнему никто со мной не разговаривает. Я демонстративно обиделась и тоже перестала лезть ко всем с разговорами. Осмотрелась потихоньку, нашла видеокамеру – глаз на них у меня уже наметан. В мертвой зоне делаю упражнения для спины, как грек показывал, прыгаю, приседаю и качаюсь – жаль так просто растерять с таким трудом набранную форму. И пищу по привычке рассортировываю – большую часть спускаю в толчок, расположенный прямо в комнате, и только малую часть ем. Все как-то веселее – поиграть в шпионов. В голове не укладывается, что все серьезно, кажется, будто понарошку.

И опять на меня нахлынули воспоминания – на сей раз о больницах. В сознательном возрасте сама я в них не лежала, если не считать поликлиник да зашиваний ран. А вот как мать с больными детьми – раз семь! И воспоминания остались противоречивые. С одной стороны, были и хорошие – к примеру, аппендицит у Лехи. Лет одиннадцать ему было, когда вдруг на самом первом уроке сильно заболел живот. Он терпел несколько уроков, все равно я была на работе, написал контрольную, потом не выдержал – ушел из школы сам, ничего никому не сказав, до дома еле дошел. Я как раз пришла на обед, и когда увидела его, пришедшего раньше времени, в дверях – сразу поняла, или почуяла, не знаю, что дело серьезно. Вокруг рта отпечатался белый с синюшним оттенком треугольник, да на правом глазу краснела четкая жилка – один из признаков аппендицита. Вызвала скорую. И от звонка до операции прошло часа четыре – довольно оперативно. Аппендицит был гнойный, врач сказал, что еще полдня – и началось бы заражение крови. А живот болел у сына уже несколько дней, и он молчал, терпел, пока мог! Леха все сделал для того, чтобы усложнить ситуацию – а больница нам быстро и достойно помогла. Врач попался очень хороший – отработал как надо, зажило нормально, без осложнений, через неделю выписались. Сразу после операции мне разрешили быть с ним сколько захочу. Поначалу, когда температура была за 39, я и спала с ним, у него в ногах. Он глазами меня найдет, или рукой нащупает – успокаивается и отключается. Просто быть рядом – тоже способ лечения, и не такой плохой. Мне казалось иногда, что я перетягиваю его боль на себя. Бегала домой готовить печеные яблоки да бульончик, кормила с ложечки. Через пару дней встал, прошлись с ним по коридору. Стали ходить есть вместе со всеми. Как только ему полегчало, пошел на поправку – сам меня выставил из палаты, не маленький, видите ли! Тогда мне очень понравилось отношение медперсонала, по идее запрещено посторонним находиться в палатах, тем более спать там, однако очевидно ведь, что идея запрета – неверная, одно присутствие матери лечит! Просто много лет нашу больницу возглавлял очень хороший человек и врач, я так думаю, от него все и шло.

Но был и отрицательный опыт. Мне 23, Лехе семь месяцев. Положили нас в инфекцию, с температурой 40 у сына. Ему настолько плохо, что даже не плачет – молчит. И страшный белый треугольник вокруг рта. И печальный взгляд. Я от всего этого холодею и просто лежу в обнимку с ним рядом. Три дня в таком жутком состоянии. И только появилась положительная динамика – подселяют к нам на место выздоровевших сопалатников мамочку с грудничком месяцев три. А самой мамашке – лет 16-18, ей богу, совсем девчонка. Ребенок неспокойный, не спит, нервничает. Девчонка честно тряслась над ним полдня. И вот пора отходить ко сну, мой сынуля наконец улыбнулся и поел, поиграл даже, что придало мне сил, уснул впервые нормально, а не как раньше, когда просто был в прострации. И тут начинает орать грудничок. Леха просыпается, я его укачиваю. Девчонка ходит и трясет своего, но тот все равно орет. Так с час ходим и трясем вдвоем. Тут девчонка говорит: – Все. Я больше не могу, – ложится и отключается с орущим рядом ребенком. А мой только уснул. Пришлось мне взять орущего ребенка и качать – чтобы дать поспать своему. У меня на руках дите волшебным образом успокаивается. Я его напоила, перепеленала, укачала и только положила – опять заорал! Пришлось снова взять на руки и ходить, напевая – успокаивался. Только присаживалась – опять начинал орать. Как в таком маленьком помещалось столько крика! Часа через два, в три ночи, я решила разбудить мать и отдать ей ребенка. Дотронулась до нее – а она вся в жару, горячая, у самой температура с 39! Чертыхнувшись, еще час ходила кругами. В конце концов не выдержала, я же тоже почти не спала предыдущие ночи, пошла к дежурной медсестре – объяснила ей ситуацию: мамочка больна, мой ребенок очень чутко спит, покачайте теперь вы этого ребенка! А вот фиг вам, ответила та, положи, пусть орет, всех качать – сама сдохнешь, мне за это не платят. В общем, за ночь я не только глаз не сомкнула, но и не присела. На следующий день на обходе пожаловалась врачу. Та подошла к девчонке, покрутилась возле, констатировала, что тоже заболела, назначила для нее лечение – и ушла. Оставив меня одну с двумя детьми и больной девчонкой. Хорошо, мой тогда был уже на искусственном вскармливании, молоко бы у меня точно пропало. Прокрутилась еще день. Мой сынуля веселеет на глазах, зато я никну. Приближается следующая ночь. Смотрю – девчонка отключилась, уснула. У меня к ней никаких претензий, малая да больная, жалко. Но и себя жалко, я же не железная. Чувствую – еще ночь не спать не смогу, я буквально падаю и отключаюсь. Сейчас вот залягу, как она – и усну мертвецки. А ребенок-то опять начал орать и моего будить! Что делать? И тут меня осенило. Пусть орет, в конце концов, от этого не умирают. Положила его в кроватку. Взяла свой матрас с постелью, вытащила в общий коридор, устроилась у стеночки. Надо сказать, что в инфекционном отделении все комнаты имеют свои санузлы и выход в общий коридор запрещен для всех. То есть в коридоре всегда было свежо и тихо. А мне только того и надо было. Положила Леху под бок и уснула наконец. Сквозь сон слышала, как тетки в белых халатах меня будят и прогоняют – но я их послала подальше, а заодно посоветовала валить от меня в палату с орущим ребенком и еле живой матерью и заняться ими, а не мной, а мне тут лучше и спокойней. Впервые в жизни нахамила и уснула окончательно. Пришлось им самим всю ночь квохтать над малышом. Утром был переполох, мое поведение расценили как ЧП, но мне было наплевать на все. Не нравится – уйду домой, оставив честную объяснительную, естественно, но жить в палате с орущим ребенком отказываюсь! Даже главврач заглянула ко мне, я ей все это повторила. И уже через час жизнь наладилась сказочным образом – всего то и надо было для этого поселить в больницу бабушку ребенка, мамашку перевели на второй этаж ко взрослым пациентом – самой лечиться. Бабка оказалась золотой, у нее ребенок даже не вякал, и все мы быстро пошли на поправку. Оказывается, с самого начала они так и упрашивали врачей – положить ребенка с бабушкой, поскольку мать неважно себя чувствовала, но врачи категорически отказали – не положено! Пока мать саму не положили в больницу – было не положено! Я за ту неделю постарела сразу на несколько лет, но вот уж до меня точно никому не было дела. Об этом случае я не рассказала ни одной живой душе, даже мужу: остался нехороший осадок, в том числе и от своего поведения.