В этом единстве нет ни коммунизма, ни, собственно, национализма - обычной русской семье как-то по фигу, что делает теперь Анпилов и не особо важно, кто их соседи с пятого этажа - татары или армяне. Но нет в этом единстве и "идеологии свободы" - либерализма - тому, кто действительно свободен, никогда не придет в голову доказывать это идейно.
Что же в нем есть? Да все тот же национальный характер с его невероятными противоречиями, что давно описаны Бердяевым, Н.Лосским и другими русскими философами. Это - языческая стихийность и христианская аскеза, апокалиптика и нигилизм, святость и юродство, волевое начало и разгульная вольница, душевная доброта и склонность к насилию, Левша и Обломов, общинность и индивидуализм, самобытность и всечеловечность, рабство и бунт… Эти хорошо известные русские психологические оппозиции ныне радикализуются и становятся очень наглядными именно потому, что не скованы больше никакими внешними идеологиями.
Здесь могут возникнуть два вопроса. Первый - что же, психика выше идеи, экзистенция важнее интеллекта? Сегодня именно так, и в этом как раз и состоит забавная простота переживаемого момента. На самом деле всем (точнее, нормальному большинству) все ясно - что нужно просто жить в свое удовольствие, а не верить в идею о том, как его получить. Русский может найти кайф в том, что, захватив самолет, он, помимо миллиона долларов, требует бутылку водки с закуской(!). А может - в беззаветном альтруизме и самопожертвовании. Но главное, чтобы он был. От прагматически-западного этот русский кайф отличается именно своей большей иррациональностью и "мистичностью", а от сугубо созерцательной восточной мистики - большей деятельностью.
И другой вопрос - а где же это единство-то, если у каждого свой собственный кайф? А именно в нем самом, в кайфе, там, где в одной личности странным, непонятным для нее самой образом, совпадают, казалось бы, непримиримые противоположности, вроде названных выше. И в этом удачном совпадении как раз и проявляется сама русская традиция.
ТРАДИЦИЯ ИЛИ АРХАИКА?
Традицию почему-то принято соотносить с какой-то дряхлой стариной. В действительности нет ничего более далекого от истины. И более близкого поведению славянофила Константина Аксакова, который разгуливал по Петербургу в своем "истинно-русском национальном костюме", а реальный русский народ на улицах принимал его за "персиянина".
Сегодняшние профессиональные русские патриоты так же страшно далеки от народа. Хотя, может быть, они тоже ловят кайф от своей деятельности? Судя по известному постно-угрюмому выражению их лиц, вряд ли. Очень смешно их донельзя отчужденное от сегодняшней реальности восприятие всего русского народа сквозь розовую призму своей лапотно-бородатой идиллии и неизбывная застольная тоска от того, что он, болезный, туда нейдет. Писатели-"деревенщи-ки", остающиеся живым духовным флагманом для множества профпатриотов, были просто разновидностью известного "шестидесятничества". Никто не оспаривает их немалую роль в тогдашнем культурном процессе, но очнитесь, господа, уже кончаются девяностые…
Традиция тем и отличается от архаики, что существует всегда, меняя лишь свои внешние формы. И часто случается такой парадокс, когда та или иная уже устаревшая форма, узурпируя право говорить от имени традиции, становится тяжелым тромбом на пути ее дальнейшего развития, превращаясь, таким образом, в контр-традицию. Наиболее наглядно это видно на примере русского рок-н-ролла, самого имени которого иные самозваные "защитники русской культуры" бегут как черт ладана.
Однако русская культура начиная с 80-х годов без ее рок-составляющей абсолютно немыслима. Кстати, еще практически не исследован такой интересный вопрос - почему в общем культурном контексте конца века именно музыка (а не, скажем, литература, живопись или даже кино) обрела столь доминирующее значение. Но, как бы то ни было, в лучших песнях Башлачева, Гребенщикова, Кинчева, колоритно-восточного Цоя etc, как раз и произошло воссоединение этого западного авангардного стиля с русской традицией, что раскрыло его и ее совершенно по-новому. Сложно представить себе, к примеру, Джима Моррисона или Курта Кобейна озабоченными чем-либо специфически американским… Здесь же случилось такое глубокое проникновение в русскую мистическую "потусторонность" и такой энергетический ее выплеск "сюда", которые сравнимы разве что с ролью поэтов Серебряного века для своего времени, а уж никак не с беловско-солоухинскими вздохами о рябчиках в траве-мураве. Русский рок буквально взорвал заснувшую под эти вздохи национальную экзистенцию, именно он заставил ее быть самой собой.
Явление культовых групп, окруженных миллионами фанов, стало ярким признаком и неотъемлемой частью городской культуры нового времени, когда дух не ищется где-то снаружи, а обретается внутри, в едином экстатическом состоянии огромных залов, "подключенных" к кумиру на сцене, а через него, точнее, через его особый "мессаж" - к космосу. И этот кайф, как и вообще вся русская традиция, пульсирует по всей невероятной амплитуде психологических противоречий - от беспощадного прикола над неврубающейся обыденностью до поистине безбрежной тоски по тому, что только в "снах о чем-то большем"… И наверное неслучайно, что именно из этого рок-поколения, из "толп беснующихся подростков", получивших прививку этого кайфа, уже сегодня все больше выявляется людей, знающих любовь не только земную. Не знающих О ней, а знающих ЕЕ…
Впрочем, рок - это тоже лишь одна из форм, где может проявляться традиция. И эта культурная форма также подвержена устареванию - в случаях, когда она теряет свою обворожительно-неземную притягательность и стремится к сугубо коммерческой популярности, то бишь попросту - попсовеет. Что обычно сопровождается нарастающим отчуждением "звезд" от своих поклонников, которые уже не помнят, что такое кайф квартирных концертов. А именно с них когда-то рок и начинался… Рэйв-культура, приходящая после рока (что еще вовсе не значит "ему на смену"), в лице клубных DJ-ев гораздо более близка публике, но при этом, как ни странно, не менее загадочна и "неотмирна". Рэйва, если можно так выразиться, просто "больше", уху непосвященного вся музыка Радио "Станция" вообще может показаться одним неразличимо-сплошным потоком (как, впрочем, и весь рок "шестидесятнику"), но при этом - рэйв более индивидуален и не требует (по крайней мере пока) какой-либо строгой "униформы" вроде рокерских косух и бандан. Он более элитарно-андеграунден, но вместе с тем фирменно-дорог, у его поклонников в моде здоровый образ жизни, но не в меньшей моде и известные препараты… Таких парадоксов у рэйва не счесть, но главный его кайф - это прямое, не опосредованное какой-либо культовой фигурой, личное состояние транса, "полета в ритме". Как заметил культуролог Сергей Рютин: "Rave, acid, house, trance сметают перегородки между стремлением к действию и собственно действием". Но то же самое и есть суть ритуалов всякой традиции.
ОТЧУЖДЕНИЕ - НЕ В КАЙФ
Однако и в рэйве уже довольно заметно его собственное отчуждение - условно говоря, от экзистенции "здесь и сейчас". Но если "здешний", русский рэйв - благо, клубов, танцполов и оригинальных DJ-ев у нас все больше - это не большая проблема, то с категорией "сейчас" все гораздо сложнее. Дело в том, что рэйверы принципиально ориентируются только на будущее, заявляя, что создают и демонстрируют его "образ". И в этом смысле их культурная "рэйволюция" чем-то подобна "будетлянии" русских футуристов начала века. И тем же самым, только обратным образом она смахивает на принципиальный архаизм деревенских патриотов.
Любое отчуждение от актуальности, от сегодняшнего дня (во имя будущего или прошлого, неважно) просто создает всяческие некайфы, которые каждый из отчужденных по-своему пытается оправдать. Речь, конечно, не идет о том, будто надо полюбить весь современный мир со всеми его тяжкими кризисами. Главное в этом отчуждении - потеря чувствительности к такой тонкой вещи, как дух времени: он может запросто пролететь мимо самоуверенно думающих, будто они познали будущее, оставив их на деле в том самом прошлом, где многие и рады сами себя оставить. А русский кайф - открытый, грубовато-свободный и ироничный - именно современен, потому что является реальной экзистенцией этого духа времени. И если оглянуться, созерцая не только спины отчужденных друг от друга прохожих, бегущих по своим делам, а то, что иногда светится в их глазах, этот кайф можно словить везде.
