Там был постоялый двор, богадельня и больница с особым помещением для заразных больных, потом прибавились жилища для мастеровых и прислуги — так возникло образцовое трудовое предместье, где кормили бесплатно. Василий послал указания подчиненным иереям так же действовать в своих провинциях.

Ему было тесно в пределах Кесарии. Невзирая на слабое здоровье, он навещал отдаленнейшие приходы, затерянные в горах, строжил непримерных священнослужителей, разделывался с дурными обычаями и причудами монахов. Все это требовало такта, исключало нажим. Перед государством он отстаивал неприкосновенность священнослужителей. С риском для своей репутации он приютил вдову, которая не чаяла спастись от домогательств одного чиновника. Префект взял сторону своего подчиненного и призвал епископа на судилище. Известие это распространилось по городу. Ремесленники выскочили из мастерских, прихватив свои орудия; женщины неистовствовали. Разъяренная толпа окружила дворец и готова была броситься на префекта. Тому не оставалось ничего другого, как поручиться за безопасность епископа. За Василием, столь же спокойным в дни испытаний, сколь скромным в час торжества, опять осталось последнее слово.

ПЕРЕПИСКА

Епископ Кесарии оказал решающее влияние на структуру обряда. Его именем названа литургия св. Василия Великого, несомненно, составленная в Антиохии: он лишь расширил ее и сделал одним из шедевров греческого богослужения. Она и поныне совершается в восточных церквах, входя в состав некоторых праздничных служб.

Переписка Василия, одна из самых обширнейших — она насчитывает 300 писем, — дает живое представление о его деятельности и о его культуре, помогает нам разгадать этого человека, зримо представить его образ.

Собственно говоря, письма он писал на протяжении всей жизни, но две трети их относятся ко времени епископства. Можно заметить, что поначалу Василий был не чужд некоторых красот стиля. Адресаты его многочисленны и разнообразны: епископ Амвросий, епископы Италии и Галлии; немало и дружеских писем. Василий был наделен даром дружбы, он умел поддержать, ободрить, присоветовать. Он утешает друзей, родителей, потерявших детей, поддерживает христианский дух в омраченных или осажденных еретиками священнослужителях, помогает церквам, лишившимся пастыря, улаживает размолвки и указывает путь к совершенствованию.

Как и друг его Григорий, он написал немало рекомендательных писем. Всегда готовый оказать услугу, он защищает вдову от взимания налогов, препоручает нищих и голодных заботам сановников, заступается за город, за друзей. Переписка с Ливанием, знаменитым ритором, — образец отношений между мужем Церкви и закоренелым язычником.

В других письмах — о богословии, о богослужении — он снова и снова возвращается к спорным вопросам. Его интересует отношение веры к разуму, истоки нашего познания Бога. В одном письме он объясняет, как следует причащаться, в другом — как должно совершать обряды.

Обширная переписка открывает нам его человеческие свойства: прямоту и логическую безупречность суждений, реалистический взгляд на вещи, повышенное чувство ответственности, твердость и вместе с тем очевидную чувствительность. Ибо, при всем самообладании, он оставался человеком мягким. В нем не было ни жесткости повелителя, ни суровой отрешенности аскета. Он высоко ставил дружбу, но был готов ею пожертвовать, если того требовал долг или общественное благо. Он понимал, что должен быть опорой для других.

Он любит получать письма, просит, чтобы ему сообщали новости. Письма для него радость и утешение: ведь ему часто и подолгу приходилось страдать в полном уединении. Но он знал, что это — сопричастность Его страданиям.

ЛИЧНОСТЬ

Василий оставил нам свидетельство своей растерянности, когда его друг Евстафий предал его: «Сердце мое стеснено, язык не повинуется, в руках нет силы, мужество оставляет меня. Я едва не возненавидел род человеческий, не усомнился в дружбе людской». Это письмо говорит само за себя. Испытание длилось три года, и все это время Василий безмолвно страдал.

Чужое горе глубоко трогало его: он лил слезы вместе с плачущими, находил самые точные, самые сердечные слова, когда это требовалось. Матери, потерявшей сына в расцвете лет, он писал: «Я хотел было хранить молчание и не писать вам, сказав себе: самые смягчительные снадобья лишь раздражают воспаленное око; слова утешения докучны тому, кто погружен в бездну скорби, и язвят, пока рана еще кровоточит… Я понимаю, каково сейчас материнскому сердцу, и, зная вашу всегдашнюю доброту и кротость, сознаю, какое страдание принесло вам несчастье, вас постигшее».

Он из тех людей, кто в письмах умел остаться самим собой. Умер Василий преждевременно, истощенный подвижничеством и измученный неудачами; ему было всего пятьдесят лет. Нынешние епископы в этом возрасте лишь начинают свою деятельность. Победа была близка, Василий до нее не дожил, но сделал для нее все. Похороны его были всенародными, народ понимал, кого утратил. За десять лет он успел достойно проявить себя и стал несравненным образцом епископа.

В манускрипте Ватиканской библиотеки Василий изображен худым и высокорослым; монашеская борода, полувыбритая голова, у висков морщины, взгляд мыслителя. Выговор у него был медленный: сам он считал, что виной этому его происхождение, неправильный язык каппадокийской улицы, который он слышал с детства. Он с трудом одолевал робость, когда приходилось участвовать в публичных дискуссиях. Бестрепетное мужество не было его прирожденным свойством, но далось ему по вере его. Жизнь его изобиловала неудачами и противостояниями. Его то и дело не понимали, оказывали сопротивление. Для неистовствующих он был чересчур спокоен и расчетлив, для робких и вялых — чересчур бранелюбив.

По характеру он был склонен скорее к созерцательности, нежели к активности. Однако в отличие от Иоанна Златоуста не тяготился обязанностями епископа и архипастыря. Начальствование было подстать этому монаху, как и Амвросию. Самообладанием, целеустремленностью и волевой закалкой он превосходит Григория Богослова, но значительно уступает ему в силе воображения и непосредственности. Он не был рожден трибуном и воителем, как Афанасий: Василий куда мягче, он склонен соразмерять, рассуждать — лишь бы выиграло православие. Более всего он схож с Амвросием. Но миланскому епископу недоставало широкой образованности Василия и силы его богословской мысли.

В истории Церкви можно сыскать ровню епископу кесарийскому; нельзя утверждать, что он был непревзойденным. Но современники самочинно стали называть его — одного его — Великим. С течением времени это прибавление к имени не только не отпало, не забылось, но напротив, закрепилось за ним. Редкое имя в веках бывало столь заслуженным.

Богатый обязан столько же считаться с нуждами бедняков, сколько со своими собственными. Избыток имущества есть ущемление бедности. Скупец подобен вору.

ШЕСТАЯ ПРОПОВЕДЬ ПРОТИВ СТЯЖАТЕЛЬСТВА

«Что в том худого, — говорит скупец, — что я сберегаю свое добро?» Но что это за добро, скажи мне, которое ты зовешь своим? Откуда оно взялось? Ты подобен человеку, который, пришед в театр, уселся сам, не хочет впускать никого более и намерен в одиночку услаждать себя зрелищем, для всех предназначенным. Не таковы ли суть стяжатели: скопив общее добро, они объявляют себя его хозяевами по праву первообладателей. Если бы каждый оставил себе лишь потребное на текущие нужды, а избыток раздал неимущим, то не было бы ни богатства, ни бедности. Не нагим ли явился ты из материнского лона? Не нагим ли снова низойдешь в землю? А твое нынешнее добро, откуда же взялось оно? Ответишь ли: «по велению удачи», и скажу тебе, что ты нечестивец, ибо не признаешь своего Создателя и платишь неблагодарностью Тому, Кто на тебя призрел. Ответишь ли, что все сие дано Господом, объясни тогда, почему ты им владеешь. Не скажешь ли, что «неправеден» Господь, неравно наделив тех и этих благами земными? Почему ты богат, а ближний твой беден? Не для того ли единственно, чтобы твоя доброта и бескорыстное хозяйствование возымели награду свою, между тем как бедный был бы ублаготворен щедрыми дарами, обещанными ему по долготерпении?