Автор любого сочинения отчужден от нас самим своим творчеством. Перед нами — не сам человек, а только его книга, только то, что он написал. Выражение «говорит, как пишет» вовсе не всегда комплимент: нам слишком хорошо знакомы докладчики, способные объясняться со слушателями лишь «по бумажке».

Климент Александрийский, автор «Педагога», известен только кругу специалистов, но Августина, написавшего «Исповедь», знает весь мир. Конечно, кое‑кто, привлеченный названием, откроет книгу наугад и тут же захлопнет, убедившись, что автор не предлагает ему историю своих любовных похождений. Увы! Но если читатель ищет там человека, которого звали Аврелий Августин, он его найдет.

Можно долго и старательно перечислять авторские труды, но не лучше ли с их помощью попытаться воссоздать именно этого единственного человека, из плоти и крови, с его пристрастиями и гневом, с его слабостями и неистовством? В конце концов его творчество интересует нас не потому, что оно собрано на полках библиотек в пятнадцати огромных томах, но потому, что это творчество человека исключительного, имя которому Августин; оно раскрывает для нас личность, более того — христианина, преисполненного верою во Христа.

Писатели первых пяти веков христианства, которых мы зовем Отцами Церкви, обладают резко очерченной индивидуальностью. Если приложить к ним новейшую классификацию характеров, мы определим того же Августина как человека «со вторичной эмоциональной активностью» и т. п.; но можно, не прибегая ко всем этим классификациям, узнать из тех же книг, что, например, Григорий Назианзин, мучимый тревожными предчувствиями, нуждался в тепле и участии, а Тертуллиан с его независимостью и неудовлетворенностью был очевидным пессимистом.

Тут следует принять во внимание и кто откуда родом: африканец Киприан проявляет свои чувства иначе, чем Иларий Пиктавийский, а греки тонкостью и силой философского мышления превосходят большинство латинян. Мы уж не говорим об эмоциональности и лиризме сирийцев (например, Ефрема).

Пытаясь воссоздать портреты наших великих предков, мы стремились очистить их от наслоений времени, от елея, от расхожих представлений, которые заслоняют их от нас, мешают им быть самими собой. Нашей задачей было начти за страницами книг живого человека, ощутить его дыхание, его боль и прозрения, все то, что вера обращает на службу Евангелию.

Если эпоха, когда жили Ириней и Киприан, не тождественна эпохе Августина и Григория Нисского, то еще меньше она напоминает нашу. Чтобы ее понять, нужно приблизить ее к нам, прояснить неизвестное через известное, чуждые нам ситуации — через ситуации более понятные. Афанасий и Иларий были «борцами сопротивления», они осмеливались говорить «нет» имперской тирании, сходной по своим методам со всеми видами тоталитаризма. Разве апокалипсические времена Августина не напоминают нам темные годы с 1940 по 1944 и не помогают лучше понять его книгу «О граде Божием»?

Глубже вникнув в характер человека, в обстоятельства его жизни, мы скорее оценим его вклад в историю христианства и, пожалуй, ближе соприкоснемся с самим его творчеством. Ничто не заменит нам личного контакта с человеком; вот почему так драгоценны сохранившиеся тексты, тем более если они отмечены живым присутствием автора. Во Франции, по счастью, нет недостатка в отличных и легко доступных переводах.

Обращение к Отцам — часть пути к началам христианства, который ныне называют «восхождением к истокам». Библейское и литургическое движение XX века принесло свои плоды. Для понимания духа и души Писания нет наставников лучше Оригена и Августина. При этом не следует упускать из виду новые достижения библеистики.

Что до литургии, Отцы не только толковали ее для верных и оглашенных, — они ее выковали, создали, пережили. Амвросий и Василий Великий внесли решающий вклад в составление литургических текстов. Библейское литургическое обновление было бы неполным, если бы оно не сопровождалось возвратом к Отцам Церкви. Наша «конкретная» патрология призвана помочь в этом читателю–христианину.

Мы хотели поближе познакомиться с Иустином и Амвросием, воссоздать их личности. Наши портреты (стоит ли это уточнять?) не романтическая реконструкция, но зрелый вывод, основанный на скрупулезном изучении их трудов. Ссылки сведены к минимуму, чтобы не загромождать книгу и не мешать читателю. Специалист легко обнаружит здесь заимствования из работ таких знатоков, как преосв. Дюшен, А. Пюш, П. де Лабриоль, Г. Барди, Ж. Квестен, Г. фон Кампенхаузен [1]. Но наша книга обращена не к специалистам. Им, конечно, не возбраняется прочесть ее, коль скоро у них найдется для этого время. Но составляя эту книгу, вобравшую опыт двухлетнего преподавания в Университете Квебека, мы прежде всего хотели помочь молодой аудитории увидеть Отцов Церкви под новым углом зрения, почувствовать их своими современниками [2].

Конец первого века христианства имел для истории Церкви особое значение: Церковь стала достоянием нового поколения. Один за другим уходят свидетели, знавшие Христа, видевшие Его чудеса, слышавшие Его Слово. Ап. Петр и ап. Павел мученически погибли в Риме в 66–67 гг. Ап. Иоанн, последний свидетель — стал почти легендой, с благоговением внимают ему священники Малой Азии. Один из них — Поликарп, к которому писал Игнатий.

Около 100 года начинается новый период, тревожный и вместе с тем определяющий. Умерли апостолы. Церкви сохраняют о них память и ссылаются на их авторитет. Дело Основателя отныне продолжают те, кто не видел Его лично, кто знал Его только по устным рассказам, передававшимся из поколения в поколение, и по евангелиям, где запечатлелось самое существенное из его учения. Иустин называл евангелия «воспоминаниями апостолов».

Пришла пора деятельного строительства церковной общины, литургической жизни и развития христианской мысли. Христианство, выбирая между Иерусалимом и Римом, вступает в обе столицы, прежнюю и нынешнюю, захватывает иудейскую, а затем и греко–римскую мысль. Соперничают не только Церкви, но и учения; вопрос стоит жестко: останется ли христианская мысль в границах семитской культуры или отольется в готовые и четкие формы греческой мысли? Писатели второго века дают нам возможность следить за этим спором и присутствовать при торжестве Запада.

Ведь христианство могло остаться еврейской сектой, сотрясающей Палестину, крошечную страну размером с нынешнее герцогство Люксембургское, страну, которую империя аннексировала даже без особой выгоды для себя. Но Евангелие быстро преодолевает границы Иудеи, достигает разбросанных по всей империи еврейских, а затем и нееврейских общин. Игнатий, епископ Антиохийский, из семьи язычников, знаменует собой целую эпоху в распространении христианства.

Евангелие приходит к народам. Церковь миссионерская — Игнатий, Иустин, Ириней — мыслит о христианском благовестии уже в категориях эллинизма. Результаты этой мутации скажутся со всей определенностью лишь в следующем веке. В 156 году Иустин начинает диалог между Платоном и Евангелием.

Во второй половине века главной фигурой становится Ириней. Христиане вышли из гетто, куда их хотели запереть язычники. По слову Тертуллиана, они заполнили тогда форум, бани и рынки Рима и Карфагена. Защищаясь от этой угрозы, империя начинает гонения, толпа обрушивает на христиан клевету и брань.

Гонения не только не замедлили становление христианских общин, но, напротив, способствовали их росту. Возник новый тип христианина. Евангельское зерно пало на почву греко–римской мысли. Не успеет кончиться век, как придут новые люди из Африки и Египта. Деятельность Иринея остановила напор ереси, укрепила веру и дала новый импульс богословской мысли.