Всего шесть часов езды на поезде и из Кировабада мы прибыли к новому месту назначения. Командир полка Иван Карпович Старостенков встретил нас приветливо улыбаясь, пожал каждому руку.

– Ну, что ж, молодому пополнению истребителей всегда рады.

Он был летчиком старой закалки, умудренный большим жизненным опытом. В ряды Красной Армии пришел вместе с ее рождением, в 1918 году.

Иван Карпович и внешне выглядел маститым авиатором. Ходил чуть опустив левое плечо или, как говорят летчики, с левым креном. Глаза зоркие: глянет и, кажется, видит тебя насквозь.

– Ну, рассказывайте, кто из вас обзавелся семьей?

– Пока что мы закоренелые холостяки, товарищ полковник! – за всех отчеканил Алексеев.

Командир внимательно посмотрел в его сторону и вдруг расхохотался. Засмеялись и мы. Алексеев стоял серьезный, хотя и покраснел до ушей.

– Значит закоренелый?

– Так точно, товарищ полковник, – ответил Алексеев.

Командир смеялся как-то по-особому, покачивая лысой головой от удовольствия.

– Ну, раз вы холостяки, да еще закоренелые, разместим вас всех в одном доме.

– К сожалению, такого дома не найдется, – заметил начальник штаба. – В одном подъезде можно разместить.

– Вот и хорошо, – согласился полковник. – Главное, чтобы все жили вместе.

Мы очень обрадовались, а Сашка Алексеев чувствовал себя героем дня и даже не обижался, когда его называли «закоренелый».

Итак, в третьем по счету доме мы заняли весь подъезд с первого до четвертого этажа. Кровати, столы, гардеробы для одежды и стулья получили со склада КЭЧ. Остальную утварь: этажерки для книг, полочки для туалетных принадлежностей, радиоприемники, патефоны купили сами.

Все бытовые дела были улажены. Жили мы весело и дружно, по утрам звонили будильники. Многие выбегали во двор в одних трусах и делали физзарядку. Все шло по установленному распорядку дня.

Командир полка бывало встретит:

– Ну, как дела?

– Нормально, товарищ полковник!

– Давай, давай «закоренелые». И глаза затеплятся отеческой лаской. Все летчики любили Старостенкова, как родного отца. А если кому и доставалось – не обижались. Знали, зря ругать не станет. Вскоре полк стал получать новые, более совершенные самолеты И-16, последних серий, с более мощными моторами.

– Да, этот «ишачок» не тот, что был раньше, – говорили старые летчики, прошедшие жесткую школу войны в Испании и только что прибывшие с Халхин-Гола, – капитан Плясов, старшие лейтенанты Скорняков, Суслов, Спирин, Сычев. Все они имели большой опыт воздушных боев и были отмечены правительственными наградами.

Нас, новичков, распределили по эскадрильям. Я попал в первую эскадрилью ночных истребителей. В ней были все старослужащие летчики. Они закончили программу дневной подготовки и уже тренировались ночью.

Командовал нашим подразделением капитан Суворин, худощавый, выше среднего роста человек с цепким взглядом. Я был назначен в третье звено, командовал которым младший лейтенант Баранов. Это был небольшого роста блондин, очень подвижный, физически крепкий, отлично подготовленный летчик.

Привел меня к Баранову командир эскадрильи и говорит:

– Вот вам, Василий Иванович, ведомый летчик.

Звено тогда состояло из трех самолетов. Ведущий – это командир звена, ведомый справа – старший летчик, неофициальный заместитель командира звена. Я был младшим летчиком – левым ведомым.

Мое появление в эскадрилье опытных летчиков никого из них не удивило. Только я чувствовал себя белой вороной. Старшие товарищи по оружию вели оживленные разговоры о пилотаже в зоне, о групповых полетах и замысловатых маневрах в воздушных «боях», о стрельбах по воздушным и наземным мишеням, о разных непредвиденных случаях в их летной жизни, а я молчал и слушал. Больше ничего и не оставалось. Но никто меня не обидел ни словом, ни жестом. Похоже, что ко мне присматривались. Иногда спрашивали как дела, но безотносительно к полетам.

– Почему так долго не летаю? – спросил я однажды.

Товарищи молчали. Я чувствовал, что за меня переживает и сам Баранов, Но он тоже молчал и ждал команды Суворина.

Ох, как обидно было приезжать на аэродром, выкладывать полотнища на старте и ни разу даже не сесть в кабину самолета.

– Ну, как, ты уже освоил профессию стартера? – начали подтрунивать летчики других эскадрилий, прибывшие со мной из Кировабада.

А я молчу. Жду, когда капитан Суворин вспомнит обо мне.

Внешний вид у старослужащих летчиков внушительный: одеты в кожаные регланы, на ногах меховые унты, через плечо планшеты с картами, Приятно смотреть, когда они идут на полеты. И говорят по-особому, на своем летном языке, которого непосвященный в авиацию и не поймет.

А мне опять дежурить у посадочного знака «Т». Обидно.

В марте полк перебазировался в лагеря. Поселились в пионерском лагере, рядом с домом отдыха. Я продолжаю добросовестно нести службу в стартовом наряда и наблюдаю, как совершенствуют свое мастерство летчики нашей эскадрильи. Вот они девятками ведут воздушные бои, упражняются в стрельбах по конусу, выполняют такие задания, о которых в училище и на курсах нам даже слышать не приходилось.

И так каждое утро.

– Летный состав на полеты становись! – раздается команда.

Ко мне это не относится. Команда подана «старикам». Они садятся в автобус и едут к самолетам, а я – с техническим составом. Все улетают, а мне Суворин приказывает:

– Ты, Иванов, будь возле «Т» и наблюдай, как они взлетают и как садятся. Записывай, кто сел с недолетом или перелетом.

Проходит месяц, второй, а я все хожу в стартовый наряд и думаю: «Должно быть за какую-то провинность попал я в эту мудреную эскадрилью. Хотя бы знать за что!».

В конце концов не выдержал.

– Товарищ капитан!

– Слушаю вас, товарищ младший лейтенант, – отвечает Суворин.

– Скоро ли моя очередь до полетов дойдет? Суворин посмотрел, подумал что-то про себя и спокойно ответил:

– Вам выговор. Кругом! Шагом марш!

Повернулся я и пошел. Никак не могу понять: за что же объявлено взыскание?

Смотрю: комэск подзывает командира звена Баранова и делает ему энергичное внушение. Тот подходит ко мне и сердито спрашивает:

– Ну, что – получил?

– Так точно, получил выговор.

– А знаешь за что?

– Нет, не знаю.

– За нарушение устава. Ты обязан был сначала обратиться ко мне, к своему непосредственному начальнику, а не через голову. Думать надо!

Наконец пришел и мой черед. На тренировочном истребителе УТИ-4 со мной полетел Баранов. Задание полет в зону, выполнить комплекс фигур сложного пилотажа.

Волнуюсь, хочется сделать все так, как учили в школе. Взлетаю, набираю заданную высоту. Выполняю виражи, перевороты через крыло, петли Нестерова, иммельманы боевые развороты.

Чувствую, что навыки до некоторой степени утрачены, в отдельных элементах допущены ошибки. Баранов молчит, в управление не вмешивается. Закончив пилотаж, снижаюсь, произвожу посадку.

– Полет выполнен, разрешите получить замечания.

– А ты сам расскажи о тех ошибках, которые допустил в полете.

Я перечисляю их по порядку.

– Ну, что ж, это хорошо: сам заметил свои недоработки. Не беда. Сделаем еще два-три полета, а там посмотрим.

Самолет подготовлен к повторному вылету. И снова летим с Барановым. После выполненных полетов командир звена докладывает Суворину:

– Иванова можно выпускать на боевом самолете.

– Вылет разрешаю, – пряча улыбку, сказал командир эскадрильи.

Слетал я самостоятельно хорошо. «Старики» поздравляют. Как же! В их коллектив вошел еще один летчик, который будет летать вместе – крыло в крыло. Теперь надо догонять их и оправдать доверие командиров.

И вот тут мне дали такую летную нагрузку, что я стал мечтать о передышке. За один месяц налетал столько же сколько мои товарищи-кировабадцы за три месяца.

Вскоре полк перебазировался на другой полевой аэродром, расположенный на берегу Каспийского моря. Километрах в пяти от аэродрома мы разбили лагерь полевого типа и разместились в нем. Летчики – в щитовых разборных бараках, техники – в палатках.