В лагере ни деревца, ни кустика. Сухой бурьян да камни. С утра до вечера беспощадно палит солнце. Одно спасение – море. Но и в таких условиях наша летная жизнь не замирала. Обычно полеты начинались в утренние сумерки, заканчивались к 10–11 часам.

Настал август. Меня начали готовить к ночным полетам. Младшему лейтенанту Баранову и штурману эскадрильи Каткову крепко пришлось повозиться. Летчика не положено было допускать к ночным полетам, пока он не научится уверенно летать по приборам днем в закрытой колпаком кабине.

Дело это было не легкое. Тогда не было таких совершенных приборов, обеспечивающих выполнение полета «вслепую». Истребитель был оснащен всего лишь указателем скорости, барометрическим высотомером, указателем поворота и скольжения, компасом. Пользуясь этими приборами, приходилось осваивать сложные полеты.

Спустя некоторое время снова подходит ко мне Суворин вместе с командиром звена и спрашивает:

– Ну, как, Иванов, зачет сдавать можете?

Догадываюсь: командир звена уже доложил Суворину, что программу закончил и просит проверить меня в воздухе.

– Готов, товарищ капитан!

Взлетаю, набрав высоту, закрываю шторки. В кабине хотя и темно, но цифры и стрелки приборов достаточно хорошо просматриваются. По ним определяю положение самолета.

Выполняю команды, передаваемые через переговорный аппарат, пилотирую самолет вне видимости земли.]

– Наберите высоту, развернитесь на 180 градусов, Выполняю их точно. После тридцати минут полета спине течет пот – это от нервного напряжения.

– Открывайтесь! В кабину врывается всем своим ослепительным светом солнце. Впереди, слева – аэродром. Строю маршрут для захода на посадку, рассчитываю и сажусь.

– Разрешите получить замечание.

– Суворин произнес лишь одно слово: – Нормально!

Но я-то знаю, какой ценой досталась мне эта скупая оценка!

– Вот и все, теперь будем летать ночью, – сказал командир звена после разговора с комэском.

И я начал летать ночью. Эти полеты давались не особенно трудно. Самыми сложными были полеты строем. Они выполнялись не в разомкнутых боевых порядках, а в плотном строю с малыми интервалами и дистанциями от самолета ведущего. Из патрубков мотора вырывались большие языки пламени, которые сильно ослепляли и затрудняли пилотировать самолет.

Я очень долго не мог освоить такие полеты. Решил об этом поговорить с товарищами. Мой друг Володя Житейцев уверенно выполнял полеты ведомым в звене лейтенанта Косорукова. К нему я и обратился. Владимир посоветовал:

– Ты, наверное, обратил внимание, что в темную ночь, когда летишь рядом с соседним самолетом, хотя и не четко, но просматривается его силуэт и аэронавигационные огни. – Конечно, вижу.

– Так вот, ты левый ведомый. Удерживай конец правой плоскости своего самолета, который обозначен зеленым огнем так, чтобы он проектировался на навигационный огонь хвостовой части фюзеляжа самолета ведущего. Справа, впереди тебя, между крылом и капотом мотора будет проектироваться навигационный красный огонь от левой плоскости самолета ведущего. Таким образом, установив свой самолет на заданные интервал и дистанцию, сохраняй проекцию на самолет ведущего во всем полете. Будь инициативен. Своевременно реагируй рулями управления!

– Но это опасно, – неуверенно отвечаю я Житейцову.

– Не бойся, действуй смелее. Главное не резко работай ручкой управления и педалями, а перемещай их мелкими движениями.

Попробовал – получается. И все же рулями действовал неуверенно. Однако через несколько полетов дело наладилось и я был благодарен другу-однополчанину Володе Житейцеву.

Вскоре освоив особенность ночных полетов строем, мы звеном, состоящим из трех самолетов, летали почти также как и днем. Командир делал виражи, пикирования, совершал энергичные развороты, и мы, будучи ведомыми, слаженно повторяли маневр ведущего самолета.

Нелегка служба летчика-истребителя. Надо не только уметь летать, но и знать в совершенстве устройство оружия, теорию стрельбы, баллистику. А главное – уметь практически отлично стрелять, без промаха, чтобы с первой атаки поразить противника.

– Самолет – это крылатый лафет, на котором установлено оружие, – поучали нас старые летчики-командиры, – Ты должен доставить этот лафет к цели, занять боевую позицию и поразить противника с первой же очереди. Не сделаешь этого ты сделает это противник!

Все у меня получалось не хуже, чем у других. А вот со стрельбой ночью пришлось помучиться.

Воздушная мишень, летящая сзади за самолетом-буксировщиком, освещалась либо вшитой в конус лампочкой от батареи, либо подсвечивалась прожектором с земли. Когда конус освещался лучом прожектора, его было хорошо видно и направление полета определить не составляло особого труда, а вот при подсветке от батареи очень тяжело было установить, в каком направлении летит конус. Не зная точно направление полета мишени, почти невозможно построить маневр для атаки и произвести стрельбу.

Долгое время эволюции перед стрельбой «выматывали из меня жилы». Командир звена Баранов вычертил схему построения маневра, а затем проиллюстрировав все это на миниатюрных моделях. Вывез на двухместном самолете и, как это положено, всё показал в воздухе».

Попробовал и я делать так, как учил Баранов. Все будто бы получалось, и в конус должен был попасть обязательно. Но вот после полётов смотрю, а в нём только следы попаданий командира звена – красный цвет. Есть пробоины и правого ведомого летчика Василия Панфилова – синий цвет, а моих, желтого цвета – нет, хотя и ищут их с сочувствием все – и летчики, и техники.

Тут уж я совсем приуныл, «Вот тупица, – ругал себя, – все попадают, а я, дундук этакий, летаю, летаю, а толку никакого. И маневр построю будто бы правильно, и прицеливаюсь тщательно, а пробоин в конусе нет! Однажды после полета даже прихватил конус с собой и положил под подушку – может повезет? Нет, на следующих полетах снова не попал. И накрывался этим злополучным конусом вместо одеяла. Чего только не придумывал. Один раз даже приснилось, что в конусе были одни мои, желтые дырки.

– Когда же ты попадешь? – смеются ребята. У них – то все идет хорошо.

Ребята, понятное дело, подтрунивают. Командир звена на меня косится, да и капитан Суворин поглядывает недружелюбно.

Но вот и мне повезло, попал! Показалось, что в свете прожектора конус дрогнул. Но я так привык к неудачам, что не поверил. Сели. Смотрю в конусе шесть дырок с желтой окраской – оценка «отлично».

– Ну, Иванов, теперь ты уже настоящий ночной летчик. А, может, ты случайно попал? – спрашивает капитан Суворин.

Но я полетел снова и снова – «отлично». С тех пор стал стрелять уверенно, без промаха. Теперь я уже чувствовал себя среди товарищей равноценным летчиком, и предоставленный очередной отпуск был как раз кстати.

По установившейся традиции каждый год полк уходил в лагеря весной, перед майским праздником. На Первомайский парад вылетали с полевого аэродрома. Возвращались домой в годовщину Великого Октября. И на этот раз в парадном строю, звеньями, промчались мы над центральной площадью города.

Внизу промелькнула масса людей, с восхищением смотревших на своих соколов – военных летчиков, надежных стражей мирного советского неба. Лучами щедрого южного солнца сверкнула медь оркестров, реяли красные знамена, шумели улицы, а далеко в стороне синел величественный Каспий.

В ноябре мне предоставили отпуск. Предложили путевку в санаторий, но я предпочел побывать в родном Ленинграде. Когда тебе двадцать лет и ты не знаешь, что такое насморк, зачем нужен какой-то санаторий? Приятнее будет пройтись по Невскому проспекту в красивой форме командира военно-воздушных сил.

Еду домой. Ужасно медленно ползет поезд. Но вот, наконец, и родной Ленинград. Приезд домой был праздником и для меня, и для родных. Навестил я своих друзей, побывал на заводе, в аэроклубе, беседовал с курсантами – будущими летчиками. Город исходил вдоль и поперек.

Незаметно пролетели дни отпуска. В полк вернулся в прекрасном настроении. Все здесь было по-старому» как будто и не выезжал никуда. И снова учеба, полеты! В марте 1941 года нашу эскадрилью снова отправили в отпуск. В это время в районе Каспия, как правило, стоит нелетная погода. Ну а раз так, то для отпусков летчиков самая подходящая пора.