Я не стал ждать, пока он уйдет - просто вышел из игры. Стянул окулус, какое-то время сидел в темной комнате, тупо глядя в окно, за которым переливалась электрическими отсветами ночь. Город шумел за окном, негромко и монотонно: гудели машины, пульсировали где-то электронные басы, эхом отражались от бетонных многоэтажек чьи-то выкрики, смех. После мертвой тишины Шадуппума все казалось слишком громким. Слишком живым. Я поднялся, взял со стола мобильный. Половина двенадцатого. Пошел в туалет, потом долго держал голову под холодной водой. Все, надо спать. Хватит на сегодня.

   Долго не мог заснуть - слишком шумно было. Ворочался с боку на бок. Наконец встал, пошел на кухню. Бегемот недовольно и сонно мяукнул, когда я включил свет. Начало второго. Нет, такими темпами мне до утра не дотянуть. К тому же, очень хотелось есть. Полез в холодильник, обнаружил там остатки колбасы и сыра. Вытащил из шкафа успевший слегка зачерстветь хлеб, соорудил себе бутерброд, сунул его в микроволновку. Поставил чайник, подготовил поршневой заварник. Бегемот выбрался из своего кубла под батареей, потерся о ногу. Я отрезал ему кусок колбасы, бросил в миску. Кот поглядел косо, подошел, понюхал... есть не стал. Я залил чай кипятком, достал из микроволновки бутерброд.

   Еда особого удовольствия не принесла - хрящи в колбасе застревали в зубах, сухой хлеб ранил небо, сыр потек и выпачкал пальцы. И все же, горячее внутрь согрело и успокоило. Я вернулся в кровать, бросив грязную посуду на столе.

   Утром проснулся с тяжелой головой, как после похмелья. На завтрак обошелся яичницей, вышел в магазин возле дома, купил свежего хлеба. К девяти утра уже сидел за компьютером, глядя на загрузочный экран Abruption.

   Все еще сидел на третьем сверху ярусе пирамиды. Вокруг было светло - похоже, ночь миновала пока я был офф-лайн. Оно и к лучшему. Спустился вниз, не спеша побрел по дороге. Срывался мелкий дождь, пока еще слишком слабый, чтобы обращать на него внимание. Вскоре, местность изменилась: редколесье и ступенчатые пирамиды уступили место плоской как стол степи, густо заросшей высокой, желтой травой. Кажется, трава уже давно высохла и отмерла - она легко ломалась в руках, листья крошились пальцами в труху. Пройдя метров пятьсот, не больше, я увидел вдали город, обнесенный стенами из бурой глины. Над ним поднимались, сливаясь в одно облако, множество дымных струй. Дорога, по которой я шел, влилась в другую, более торную, с глубокой, утоптанной колеей. Я обогнал одинокую телегу, нагруженную какими-то мешками. Ее возница, сгорбленный, сутулый крестьянин, проводил меня тяжелым взглядом из-под низко надвинутого капюшона.

   Ворота Неребтума были раскрыты. Высокие, окованные темным железом, они были украшены поблекшей росписью, изображавшей крылатых существ с туловищами льва и людскими головами, бородатыми в высоких цилиндрических шапках. Стражники на воротах встретили меня молчанием и пристальными, подозрительными взглядами. Они были одеты в длиннополые кольчуги со стальными пластинами на груди и остроконечные шлемы с личинами и кольчужными бармицами. На широких кожаных поясах висели длинные мечи, Руки сжимали круглые железные щиты и короткие, чуть выше роста, копья с гранеными наконечниками. Стража, больше подходящая дворцу, чем воротам.

   Внутри город напоминал муравейник. По узким, извилистым улицами, часто скрытым навесами или выступающими балконами верхних этажей, бродило множество грязных, оборванных людей, занятых какими-то одним им ведомыми делами. Прямо на земле какие-то нищие продавали невообразимый хлам - старую посуду, вылинявшие обноски, растоптанные до бесформенности сапоги. Одни сидели молча, уставившись в землю и скрыв головы под капюшонами. Другие кричали, как ненормальные, хватали прохожих за одежду, тянули к себе, бормоча что-то непонятное. Я видел их руки - вспухшие, с пятнами на коже, отслоившимися ногтями, струпьями неведомой заразы. Лица были не лучше - отекшие, морщинистые, глубоко запавшие глаза воспалены и гноятся. Какие-то лежали прямо в грязи - не поймешь, спят или умерли уже. Дети, чумазые, костлявые, одетые еще хуже взрослых, копошились у своих домов, игрушки их - грязь и мусор, глаза кажутся особенно крупными и белыми на фоне худых, темных лиц.

   Продвигался дальше, вглубь лабиринта тупиков и проулков. Предсказуемо, ближе к центру улицы стали просторнее, а дома - больше. Только нищих меньше не стало. Весь город насквозь пропитался их вонью и сам стал похож на огромного нищего. Но появились в толпе и одетые приличнее - в дорогих камзолах, расшитых и отороченных мехом плащах, в бархатных беретах с перьями. Таких всегда сопровождали люди с оружием - панцири, шлемы, короткие мечи, факелы в железных корзинах на длинных древках. Странно, но огонь здесь жгли везде, невзирая на то, что стоял день, и света было достаточно. Огонь горел в знакомых светильниках у входов в дома, факелы и светильники носили с собой многие горожане. Что это - суеверие или необходимая предосторожность?

   Хитросплетение улиц вскоре вывело меня на площадь - точнее, к холму, который здесь служил центральной площадью. На вершине его возвышалось массивное, циклопическое строение Уже изрядно обветшавшее и утратившее былой величественный вид, оно все же внушало неподдельный восторг: собранное из гигантских, идеально подогнанных блоков, возвышающееся на добрых пятнадцать-двадцать метров, выстроенное с изысканным геометрическим аскетизмом. Первый ярус, самый большой, казался цельным монолитом в семь или даже десять метров высотой, по нему, под строгими, выверенными углами поднимались лестницы. Следующий ярус был меньше и уже имел признаки строения - двери и окна. Третий был самым маленьким и, похоже, был чем-то вроде главного святилища. Храм казался оставленным - не было видно ни стражи, ни жрецов. И все же, над верхним ярусом курился тонкий белый дым. Пологие склоны холма, на котором был возведен храм, были буквально заполнены людьми. Они сидели и лежали прямо на земле, одетые в грязные лохмотья, воздевающие к храму худые руки, поющие молитвы и гимны, рыдающие... Другие сидели молча, закрыв глаза и обратив лицо к каменной громаде. Некоторые лежали ничком, лицом в грязи, вообще не шевелясь. Пилигримы (я назвал их так, хоть и не был уверен), кажется, провели здесь не один день. Тут же виднелись костры и закопченные чаны над ними. Здесь же люди справляли нужду, ели, спали, даже спаривались - как животные у всех на виду. Тех, кто уже умер, крючьями оттаскивали в общую кучу, где их грузили на телеги люди в кожаных фартуках и безликих масках. Зрелище угнетало. Я смотрел на него, пораженный настолько, что просто не хватало сил отвернуться и уйти.

   - Впервые здесь? - голос за спиной заставил резко обернуться. Передо мной стоял крепкий человек в укрепленной железными пластинами стеганке, лысый, с нестриженной, клочковатой бородой. За широкий пояс заткнут топор с узким, щербатым лезвием и шипом с противоположной стороны. За спиной угадывался круглый деревянный щит. Человек улыбался, и было видно, что у него нет двух передних зубов.

   - Впервые, а что? - ответил я. Человек улыбнулся еще шире.

   - Город Живых. Так они называют это место. Сюда собираются все, у кого еще есть силы передвигаться. Они думают, что тут спасутся от смерти.

   - От ходячих мертвецов?

   - И от них тоже. Но ходячие мертвецы - не причина. Они этого не понимают. Не они приносят смерть. Сначала приходит смерть, а за ней приходят они.

   - Не понимаю.

   - И не надо. Я - Бильга, - он протянул широкую, в кожаной рукавице лапу.

   - Вад, - мы пожали друг другу руки.

   Он указал на одну из уходящих с площади улиц:

   - Я знаю одно место, где наливают недорогую выпивку. И мне как раз не с кем посидеть за кружкой. Ты как?

   - Не против, - кивнул я. Надо держать ухо востро - наверняка этому Бильгу что-то от меня надо. И хорошо если просто поговорить, а не ограбить в безлюдной подворотне. Хотя, мне трудно было представить в этом городе безлюдный клочок земли. Даже самый маленький. Кажется, куда бы ты ни ступил, за тобой следят минимум с трех сторон. Голодными, отчаявшимися взглядами.