«Ты будешь делать только то, что я скажу».

Итак, побег удался, но это значило, что Лорен придется идти пешком. Она забросила пастуший посох в самую гущу кустарника и зашагала прочь. Пуститься бегом у нее недоставало сил, а впрочем, нетерпение так подхлестывало ее, что ноги сами ускоряли шаг.

«Ты будешь стоять, пока я не позволю сесть».

Нет, вряд ли уже сегодня пойдет снег. Его не было с той самой злополучной битвы на Черной Косе, хотя погода стояла по-зимнему холодная. Тут и там поверх бурой опавшей листвы белели нерастаявшие снежные островки. Девушка старательно обходила их: на снегу остаются следы, а по следам легче легкого выследить того, кто их оставил.

«Ты будешь говорить, лишь когда я тебе позволю».

Ночь надвигалась стремительно, непроглядной пеленой окутывая лес, и идти становилось все труднее. Лорен, однако, не замедлила шаг. Нельзя мешкать. Нельзя. Она ведь не знает, как скоро обнаружат ее побег.

«Ты не посмеешь смотреть на других мужчин».

Лорен сказала, что плохо себя чувствует и хочет поспать. Ужин приносить не надо. Пусть никто не беспокоит ее. Она постаралась, чтобы голос ее прозвучал достаточно властно и в то же время устало, надеясь, что ей поверят и не станут проверять, что она делает. На тот случай, если это все же произойдет, Лорен хорошенько взбила подушки и уложила их под одеялом так, что получились контуры спящего человека. Нехитрый, почти детский трюк, но ничего иного она придумать не могла.

«Ты не станешь сплетничать с другими женщинами».

Если кто-нибудь и вправду решил проведать ее, к этому времени обман уже наверняка раскрыт. Надо торопиться. Надо идти быстрее. Ночь уже окончательно сменила тусклые сумерки, и в гуще леса подавали голос ночные птицы.

«Ты предашь свой разум и тело моей воле».

Идти оказалось дальше, чем помнилось Лорен. Должно быть, всему виной тревога. Из-за нее она вообразила, что знакомый путь удлинился. Что это — позади голоса? Нет-нет, не может быть! Для погони еще слишком рано. Лорен поплотней запахнула плащ и ускорила шаг, почти побежала.

«Ты родишь мне сыновей».

Серебряная ветвь рябины осталась в Кейре, в шкатулке для драгоценностей — рядом с рубиновым кольцом. Если кто-нибудь заглянет в шкатулку, он увидит, что пропала золотая фибула со знаком клана Макрай. Никто, правда, не обнаружит, что Лорен взяла с собой и крохотный лоскут янтарного платья.

«Ты не будешь жаловаться, искать оправданий, никогда не подведешь меня».

Лорен ощупала узел пояса, где был надежно укрыт от чужих глаз драгоценный золотой лоскут.

«Ты будешь слушать и слушаться только меня».

Господи, как холодно! Она просто замерзает! И в то же время лицо ее пышет нестерпимым жаром. Из-за этих противоречивых ощущений Лорен совсем измучилась. Она хрипло и учащенно дышала на бегу. Скоро, уже скоро, уже совсем близко, а там она будет наконец свободна, и все кончится.

«А теперь иди ко мне, жена моя».

Поляна была пуста.

Лорен остановилась на самом краю поляны, старательно переводя дыхание. С ее приоткрытых губ срывались облачка морозного пара. Потом она отступила и укрылась за тесно росшими соснами. Поляна лежала перед ней как на ладони — белизна снега и черные пятна нагой земли.

Каменный дуб, увенчанный снежной шапкой, так и стоял себе один-одинешенек. Буйные выходки непогоды ничуть не коснулись его.

Лорен крепко обхватила себя руками и, притаившись среди деревьев, приготовилась ждать.

Арион невидяще смотрел на гладкую столешницу, на которой лежали его руки.

Он нарочно сел за стол Райдера, а не лег в кровать. Он не мог заставить себя даже подойти к кровати — ведь на ней совсем недавно спала Лорен!

Он был еще слаб, двигался медленно, и с каждым вздохом боль напоминала ему о недавней кровавой битве. Раны заживали так плохо, точно он был не молодым мужчиной в расцвете сил, а дряхлым старцем.

Арион и вправду чувствовал себя безмерно старым и опустошенным. Никогда в жизни он еще не был так близок к самому краю той бездны, той всепожирающей пустоты, которая всегда подстерегала его. Теперь он один, совсем один. Арион обреченно сознавал, что одиночество — его неумолимая судьба.

Пустота поглотит его окончательно. Если повезет, после этого он проживет недолго. Он умрет — либо погибнет в бою, либо утонет в море. Может быть, отравится порченой едой. В любом случае он наконец обретет желанный покой.

А Лорен, его пламенная и нежная богиня, проживет свою жизнь с другим мужчиной, разделит с ним сокровища своей души, дарует ему всю себя, детей, любовь, смех и нежность. Словом, даст этому треклятому шотландцу все, в чем навек отказано ему, Ариону.

Лорен. Воплощение света, красоты и безумной, безудержной надежды.

Лорен. Самый чудесный его сон, драгоценный источник жизни, к которому так жаждет припасть его душа.

Как же ему пусто без нее.

Арион со стоном уронил голову на руки и закрыл глаза. Мечтать о Лорен Макрай — все равно что ловить ветер. То и другое — безнадежно.

Он шевельнулся и нечаянно задел локтем чернильницу в виде горгульи. Заскользив по гладкой столешнице, горгулья свалилась на пол и покатилась, чертя причудливые петли. Остановилась она на самом краю ковра.

Брызнули чернила, заблестев черными лужицами на полу, окропив пушистый ворс дорогого ковра.

Арион вновь уставился на свои руки, на лоснившуюся под ними столешницу. Время текло, сеялось сквозь его пальцы, точно свет через толстое стекло, — медленно и бессмысленно.

В какой-то миг он осознал, что в комнате больше не один. Кто-то стоял позади него, затем подошел и встал рядом. Арион даже не повернул головы, чтобы посмотреть, кто это.

— Мой лорд…

Фуллер нагнулся к упавшей чернильнице, бережно ее поднял, закрыл крышечку. Арион поднял голову, нарочито глубоко вздохнул. Рана от меча в правом боку отозвалась ноющей болью. Это помогло ему хотя бы отчасти прийти в себя.

— В чем дело? — с излишней резкостью осведомился он.

Наместник, похоже, никак не мог сообразить, что делать с чернильницей. Он держал ее в вытянутой руке, пытаясь остановить мерное капанье чернил. В другой его руке белел квадратик сложенной вчетверо бумаги.

— Тебе письмо, мой лорд, — сказал наконец Фуллер, протянув этот квадратик Ариону.

Граф отвернулся:

— Оставь на столе и уходи. Сейчас я хочу побыть один.

— Но я думал, что ты захочешь…

— Я сказал — оставь на столе! — прорычал Арион.

Краем глаза он видел, как наместник, помедлив, осторожно положил письмо на самый краешек стола, так, чтобы Арион мог сразу до него дотянуться, и поклонился, отступая к двери.

— Мой лорд, — сказал он, — обрати внимание на печать.

И ушел.

Арион закрыл глаза. Теперь он старался дышать медленно, неглубоко — сейчас новый приступ боли ни к чему. Он опять хотел ничего не чувствовать. Пустота? Что ж, пускай приходит. К чему прятаться от неизбежного — тем более теперь?

«Обрати внимание на печать».

Какого дьявола Фуллер это сказал? Арион искоса глянул на письмо, на темно-зеленый воск печати, весь покрытый бессмысленным с виду скопищем пересекающихся черточек.

Арион никак не сообразить, что это значит. Он никогда прежде не видел таких печатей. Что обычно изображено на печатях? Мечи и шлемы, львы и грифоны, звезды и корабли. И — никаких черточек.

В нем взыграло любопытство. Арион поднес письмо к самым глазам, чтобы рассмотреть его, не вертя головой.

Загадочные черточки слились в нечто осмысленное — часть искусного и весьма детального рисунка. Теперь, когда Арион присмотрелся получше, рисунок показался ему знакомым. Где-то он уже это видел, но где — вспомнить не мог. Это ощущение дразнило его, точно назойливое жужжанье комара, и отгоняло смертельно близкую пустоту.

Он потрогал пальцем застывший воск, ощутил выпуклости оттиснутого на нем рисунка и сломал печать в то самое мгновение, когда наконец вспомнил, чей герб запечатлен на воске.