– Вы разве не принадлежите к остальным, Вивьен?
– Ради Бога, скажите, кого именно, кроме меня, вы имеете в виду, ваша светлость?
– Разумеется, тех, кто живет сплетнями и прислушивается к мнениям, не основанным ни на одном разумном факте.
Улыбка исчезла с лица Вивьен; немного отклонившись назад, она оперлась локтями о мягкую траву.
– Последние пятнадцать лет я пыталась жить по возможности уединенно, во многом ограничивая себя, – и все только для того, чтобы избежать сплетен.
– Тем не менее, – уверенно заметил герцог, – когда вы меньше всего ожидаете, сплетни бросают вам в лицо, во всем их безобразном виде, вовлекая в них всех и каждого, как если бы на пикнике туча муравьев набросилась на роскошный завтрак.
Вивьен на минуту задумалась. Какого ответа он ожидает? Решив, что речь идет о светской болтовне, касающейся их обоих, а не его одного, она уточнила:
– Вы говорите о воскресенье, когда мы стояли возле церкви?
– Совершенно верно. К счастью для вас, моя дорогая Вивьен, большинство людей в нашем чудном городке устали сплетничать о грешном герцоге, который убил свою бедную, измученную жену.
Бедная, измученная жена. Вивьен медленно вздохнула, боясь сказать что-то неподобающее, хотя она понимала его чувства лучше, чем он мог представить.
– Я научилась делать свои собственные выводы о других, Уилл, и большинство сколько-нибудь стоящих людей делают то же самое.
Герцог повернулся, чтобы взглянуть на нее; его глаза блуждали по ее лицу, пристально рассматривая каждую черточку.
Вивьен почувствовала, как теплая волна залила ее щеки.
– Каковы же тогда ваши заключения обо мне?
Вопрос, заданный как бы между прочим, заставил ее заколебаться. Солгать ему сейчас, безусловно, будет катастрофой, так как Вивьен прекрасно понимала: он знает ее мысли и мотивы почти так же хорошо, как и она сама, а значит, немедленно разгадает обман. В конце концов она призналась:
– Я не верю, что вы убили свою жену.
Несколько долгих мгновений герцог смотрел ей в глаза, словно оценивая ее слова. Вивьен почувствовала внутреннюю дрожь; только сейчас она поняла, каково ему было жить с такой репутацией, несмотря на всю его мужественность и решительность.
Герцог взглянул на ее губы, затем осторожно протянул руку, чтобы нежно коснуться их. В ответ она поцеловала кончики его пальцев.
Озадаченно посмотрев на свою руку, Уилл опустил ее и обратил взгляд на ревущий океан.
– Я никого не убивал. Просто у моей жены было... определенное состояние здоровья. Вторая дочь графа Стенуинна, звали ее Элизабет. Когда я женился на ней, она была прекрасна. Через два месяца ей должно было исполниться восемнадцать, и она влюбилась в меня, что в то время казалось мне забавным, поскольку наш брак родители спланировали двенадцатью годами раньше.
– А каковы были ваши чувства к ней? – с деланной небрежностью спросила Вивьен.
– Я тоже любил ее. Она была такой деликатной, мягкой и всепонимающей, да к тому же блондинка, и прехорошенькая. Я надеялся на продолжительный брак, кучу детей, полагая, что обрел спутницу, которая будет рядом и в старости. Однако через несколько месяцев мне стало ясно, что я совсем не знаю ни ее ум, ни ее душу.
Вивьен не прерывала его. Их обдал резкий порыв ветра, и по ее телу пробежала дрожь, но она не хотела сдаваться на милость холода как раз тогда, когда этот человек неожиданно начал открываться ей.
Герцог сорвал длинную травинку и попытался завязать ее в узел.
– Тогда я полагал, что у всех браков есть трудности на первых порах, но Элизабет часто вела себя слишком странно, и я не знал, как относиться к этому.
– Странно?
Он сорвал еще одну травинку.
– Она была такой... энергичной, такой счастливой и возбужденной, что временами не могла уснуть, спокойно усидеть на месте во время еды, не могла сосредоточиться даже на простейших задачах. В ее уме, казалось, все время возникали новые мысли и идеи относительно того, как использовать свое положение жены герцога, чтобы усовершенствовать общество. Во время таких приступов энтузиазма она строила грандиозные планы на будущее, беззаботно и неосторожно тратила деньги. Однажды она купила всем служанкам в моем лондонском доме по рубиновым сережкам.
Вивьен широко раскрыла глаза.
– Вы, должно быть, шутите.
Герцог покачал головой.
– Никогда в жизни не забуду удивления этих простых женщин при виде столь дорогих подарков. Им не нужны были рубины, и Элизабет даже в голову не приходило, что им все равно негде носить их. Несмотря на то, что я щедро платил слугам, эти женщины родились и воспитывались в мире, где работают за деньги, чтобы иметь возможность купить еду и самое необходимое. У меня нет ни малейшего сомнения, что каждая из них продала свои сережки на улице за гроши...
Вивьен искренне сочувствовала Уиллу; она знала, что значит жить на скромные средства, и прекрасно понимала, каким смешным поступком это выглядело в глазах окружающих.
– Этот случай обеспокоил вас?
– Вы имеете в виду был ли я сердит? Разумеется. – Герцог удивленно посмотрел на нее. – Не на то, конечно, что моя жена проявляла заботу о других и доставляла им удовольствие, а потому, что она совершала все эти неразумные поступки... спонтанно, не посоветовавшись со мной. – Уилл быстро провел ладонью по лицу. – Одно дело, если жена знатного человека помогает нуждающимся одеждой, посещает больных и бедняков, наполняет их кастрюли супом, и совсем другое – если она собирается спасти всех нищих и обездоленных на этой планете. Элизабет искренне верила, что ей одной по силам совершить это.
Чайка несколько раз клюнула песок, затем взлетела над водой и устремилась к югу.
– Как она умерла? – Вивьен наконец нашла в себе смелость задать этот вопрос.
На мгновение герцог заколебался, затем глубоко вдохнул свежий воздух.
– В самые мрачные времена случались моменты, когда она была совсем не в себе, – признался он. – В такие периоды она словно... заболевала, становясь испуганной, беспокойной, исполненной отчаяния; она плакала, а когда у нее не оставалось больше слез, сердилась и начинала скандалить. Если она считала, что я говорю или делаю что-то неподобающее и неразумное, то в меня летели книги, подсвечники, чайные чашки – все, что только оказывалось у нее под рукой. При этом она употребляла совершенно неподходящие для леди слова и с особым подозрением относилась к слугам, которые подолгу служили у меня. Мои люди искренне боялись приблизиться к ней, когда она бывала в таком «настроении», как они это называли. Хотя доктор говорил, что такое состояние обычно для леди в период естественных женских недомоганий, но, по-моему, это было... несколько чересчур. Иногда Элизабет много месяцев подряд жила в состоянии небывалого подъема, а затем так резко впадала в депрессию, что неделями не вставала с постели. – Уилл бросил на песок связанные вместе травинки. – Я не знал, что делать, как вести себя с ней, и постепенно физически и эмоционально отдалился от нее, что оказалось началом конца.
Вивьен наблюдала, как ветер подхватил завязанные травинки и понес их по песку к кромке пляжа. Она не пошевелилась и не произнесла ни слова; ей было ужасно трудно не провести рукой по его щеке, не притянуть его к себе.
– За ночь до ее смерти мы крупно поспорили, – продолжал герцог. – Элизабет пришла к заключению, что я больше не забочусь о ней, и как я ни пытался переубедить ее, она ничего не хотела слушать. К этому моменту она уже две недели не вставала с постели. Ее сестра приехала к нам на несколько дней и тоже стала попрекать меня тем, что я уделяю мало внимания жене. Полагаю, это отрицательно повлияло на Элизабет, пробудив в ее мозгу какие-то странные идеи. К тому моменту я чувствовал себя крайне беспомощным и отказался разговаривать с ними обеими. Сестра Элизабет уехала от нас в субботу, а на следующее утро, в прекрасное теплое солнечное воскресенье, тело моей жены нашли в ближайшем озере. В результате ее родственники обвинили меня в убийстве. Я не попал в тюрьму только благодаря своим влиятельным друзьям, которые дали показания в мою защиту. Скорее всего, находясь в состоянии полного отчаяния, с которым она не могла справиться, Элизабет утопилась. В общественном же сознании подозрение, что она умерла насильственной смертью, все еще существует, и так будет всегда. По мнению соседей, я совершил величайший грех, который они никогда не простят мне...
