Пишите, я хочу знать все обо всех, даже о старом торговце рыбой, который по утрам всегда так пронзительно кричит. Сейчас я бы очень хотел услышать утром его пронзительный крик, но вместо него на рассвете здесь кричат какие-то большие птицы с огромным носом и перьями цвета крыльев бабочки эку. Если удастся, я хотел бы привезти такую домой – говорят, их можно приучить жить в клетке и даже выговаривать кое-какие слова. Вот будет что-то на память!
Да пребудет с Вами милость Великой Девятки. И, я надеюсь, матушка, как обычно, вы закажете мне гороскоп. Здесь взять гадателей совершенно неоткуда!»
Юэ поставил кистью иероглиф своего имени, полюбовался на характерный мазок, который всегда оставлял под последней чертой, и осторожно подул на бумагу, ожидая, пока она высохнет. Все в этой проклятой стране сохнет невыносимо медленно, даже бумага. Ему кажется, он пропитался запахом гнили и собственного пота навсегда.
Сезон дождей пришел в джунгли, затопил тропинки, превратив жирную коричнево-красную землю в непролазную хлюпающую грязь, в которой вперемешку с палыми листьями копошились змеи и гигантских размеров сколопендры. Бьеты – и те умерили свою активность. Вылазки, конечно, с их стороны случались, но намного реже, и господин Мядэ-го принял решение углубиться в джунгли в поисках их новой столицы, расположенной, по слухам, восточнее места впадения в Лусань реки Цзэ.
Юэ прекрасно понимал, почему не нападают бьеты: джунгли убивают куаньлинов без всяких усилий с их стороны, и причем наверняка. Вчера двое человек умерли: одного укусила змея, другой умер от лихорадки, пожиравшей его внутренности. Еще более двух десятков человек только из их тысячи больны, напоминая красноглазых демонов своей неестественной худобой, лихорадочным румянцем на запавших щеках и красными белками глаз, – признаком заразы. Пятерых уже приходилось нести: оставить их здесь, в джунглях, было негде, и отправить назад тоже – бьеты теперь шли у них позади, отрезая всякую возможность получить подкрепление и отправить домой обременявших их раненых. «Мы словно зверь, которого загоняют в ловушку!» – обреченно думал Юэ, с содроганием ощущая, как жирная, неизвестно чем кишащая жижа вползает ему в сапоги. Сапоги, как и одежда, гнили в сыром климате, расползались по швам.
Вечерами из темноты доносились какие-то звуки, похожие на чей-то нечеловеческий хохот, и простые солдаты испуганно жались к кострам, полностью теряя остатки мужества перед враждебной хохочущей темнотой. Юэ и Су пришлось прождать немало бессонных ночей, чтобы с помощью хитрого капкана поймать ночного хохотуна. Им оказался зверек величиной с большую крысу с длинным чешуйчатым хвостом. Животное верещало и кусалось, но каждый в отряде считал обязательным дотронуться до своего ночного кошмара. Облегчение было так велико, что зверька даже милостиво отпустили. Юэ радовался, словно выиграл величайшую битву в своей жизни.
Они шли по тропическим лесам уже почти от новолуния до полнолуния – господин Мядэ-го послал Левую руку сюда, в джунгли, на поиски столицы, Правую – в восточные горы, где, по сведениям лазутчиков, сосредоточены лагеря бьетов. А сам со своими десятью тысячами воинов… остался ждать донесений, оправдываясь тем, что должен удерживать крепость Уюн на случай неожиданного нападения. По правде говоря, ему хватило бы всего двух-трех тысяч человек.
Юэ с детства внушали понятие о подчинении приказам. Вся огромная государственная машина Срединной империи была построена на этом. Но сейчас речь шла о его жизни и жизни вверенных ему этой же машиной людей. Он не мог покорно вести их на такую отвратительную смерть. Болтун Удо был тысячу раз прав. Но болтуну Удо было все равно – он был в числе тех пяти валяющихся без сознания людей, которых скосила лихорадка.
Господин Бастэ разбил свое войско широкой цепью. «Мы будто рыболовная сеть, – повторял Сишань его слова своим сотникам, в числе которых был и Юэ. – Каждая сотня из тысячи идет на расстоянии, доступном для слуха. В каждом отряде следует выбрать и обучить сигнальщиков. Бунчуки и флаги убрать – они будут только мешать и не давать никакой информации. Барабаны и гонги – вот наши ориентиры на пути».
Юэ шел. Господин Сишань поставил его на самый неудобный участок: их путь лежал вдоль заболоченного ручья, и теперь они, увязая чуть не по колено в жидкой грязи, довольно сильно отставали. Кроме того, один раз он увидел в воде рядом со своим сапогом длинную чешуйчатую ленту, быстро скользнувшую в тень какой-то коряги. Юэ еле подавил испуганный вопль, – значит, здесь водились водяные змеи, по слухам, смертельно ядовитые. Он с секунду постоял на месте, борясь с желанием предупредить попутчиков… И промолчал.
Он машинально продолжал двигаться, размышляя о том, что будь местность хотя бы чуть более проходимой, как минимум треть войска бы уже дезертировала. И положа руку на сердце, он, Юэ, никого не смог бы осудить. Не помогали даже женщины-пленницы, разрешение на захват которых дал Бастэ, – их его сотне удалось захватить около десятка. Во-первых, низкорослые худосочные бьетки не соответствовали канонам Срединной, где ценились высокие пышные женщины с лилейной кожей. А во-вторых, что важнее, усталость и озлобление были настолько сильны, что после изнурительного похода по кишащим опасностями джунглям, постоянного напряжения из-за возможности в любой момент получить в спину отравленную иглу, женщины не слишком привлекали.
Юэ как командиру полагалась отдельная женщина. Он получил ее после того, как была захвачена и сожжена первая же деревня. Ее и деревней-то можно было назвать с трудом: два десятка легких хижин из пальмовых листьев, которые появились у них на пути, – брошенные. Охваченные азартом, воины бросились в погоню и настигли беглецов – это были явно не воины, а обычные босяки, пусть и бьетские. Люди Юэ с наслаждением перебили всех мужчин раньше, чем он даже сумел разобраться в этом. Юэ было довольно трудно поддержать ликующие вопли своих воинов, – несмотря на то, что он понимал, почему они так радуются победе над испуганными безоружными людьми, и на необходимость разделять их горести и радости, на душе у него было отвратительно.
Ему притащили испуганную женщину – некрасивую, худую, маленькую, с грязным лицом и спутанными волосами, восторженно вопя. В какой-то момент по их лицам, по охватившему их возбуждению Юэ понял, что они хотели бы от него демонстрации жестокости. Юэ взял пленницу за волосы и равнодушно втащил в свою палатку под гогот солдат. В этот момент он сам неожиданно холодно обдумывал возможность дезертирства. Женщина тряслась всем телом и всхлипывала. Она вызывала у него какую-то брезгливую жалость, а не желание. Когда он приблизился к ней, она пронзительно закричала, и его солдаты за стенами хижины заулюлюкали.
– Ты молчать, – на ломаном бьетском сказал Юэ, и женщина замолкла, словно ей зажали рот. Юэ скривился. От нее пахло грязью, потом и страхом. Все это не вызвало совершенно никаких чувств. У Юэ, конечно, уже были женщины, и в силу стесненных обстоятельств он мог позволить себе покупать только услуги дешевых певичек, но сейчас и они выглядели бы в сравнении с бьеткой просто небожительницами, – по крайней мере были куда чище и не так воняли.
– Ты – говорить, я – понимать учить, – сказал Юэ. Следует заметить, он считал полезным изучение бьетского языка и был одним из тех немногих, кто умел понимать и произнести хотя бы несколько слов.
Женщина в темноте хижины протяжно вздохнула. Она явно не годилась на роль учителя, но Юэ старался скрывать свои непопулярные взгляды – и на бьетский язык, и на бьетских пленниц. Так что это было даже удобно, в своем роде.
Женщина заговорила, быстро, нервно. Юэ вслушивался в чужую щелкающую речь, различая в темноте, как шевелятся ее губы и блестят белки широких темных глаз. К утру он узнал ее имя – Нгу, – и имя ее убитого мужа – Ле. И еще узнал, как по-бьетски «муж» и «убивать». Не понять этого было бы невозможно.
