Он поздоровался со своими троими сыновьями (все сильно похожи на свою мать Ю-тэ) и двумя дочерьми, одна из которых, от Э-ляо, была совсем еще крошкой.

Следом наступила очередь невесток – его сыновья недавно женились по выбору своего отца, и пока все казались довольными, – или не смели выразить недовольство. Старшая из невесток уже была беременна, и господин Той почувствовал глубокое удовлетворение.

Краем глаза он уловил движение внутри портика, ведущего из женских гостевых покоев. Там скользнула неясная, закутанная в сиреневые шелка тень, и господин Той улыбнулся: конечно, это его племянница ожидает дозволения с ним поздороваться. Он благодушно кивнул ей, и через несколько минут видение в сиреневом шелке материализовалось – госпожа И-Лэнь, пользуясь трауром и закрыв лицо, шла к нему через двор. Чуть позади, также закутанная, следовала фигурка поменьше, в бледно-желтых одеждах, – должно быть, старшая дочь Фэня.

«До чего же хороши женщины Яншао!» – подумал он, глядя, как племянница с нескрываемой грацией исполняет сложный придворный поклон, а ее дочь, будто уменьшенное отражение в зеркале, повторяет ее движения с не меньшим изяществом. Он увидел восхищение в глазах своих сыновей, и оттенок ревности на лицах невесток: никто из них, кроме Ю-тэ и управляющего, самых доверенных лиц, не знал, что за гостья прибыла под их кров.

– Благодарю вас за великодушие, да пребудет с вами милость Иань и Великой Девятки, – очень тихо, но отчетливо сказала И-Лэнь, низко склонившись перед ним. Сквозь сиреневую вуаль он увидел ее расширенные, настороженные глаза.

– Потом. Позже. Я пошлю за тобой, – тоже очень тихо проговорил Первый Министр, маскируя серьезность сказанного за благодушной улыбкой.

Она не будет присутствовать на ужине в его честь, подумал он. Слишком много разговоров ему ни к чему.

Господин Той не заметил, что рядом с его домом валяется в пыли самого что ни на есть затрапезного вида пьянчуга – один глаз подбит, рожа синюшная, на голове тюрбан из тряпья и грязен неимоверно. Едва повозка миновала его, как пьянчуга зашевелился и предпринял попытку подняться на ноги. С третьего разу ему это удалось, и пьянчуга, опираясь о глинобитную стену соседнего дома, побрел в противоположную сторону, и – о чудо! – шаг его на глазах становился все ровнее, плечи распрямлялись. Отойдя пару чи, пьянчуга сорвал с головы тряпье и протер им лицо. Огромный лиловый синяк и разбитая в кровь рожа исчезли без следа. Скинув тряпье в ближайшую канаву, человек ускорил шаги. Правда, не тут-то было. Узкую улочку практически загородил огромный воз с бочками, запряженный на редкость неповоротливым волом. Возница в ярости нахлестывал тупое животное и ругался при этом столь цветисто, что вокруг собралась целая толпа, из которой кто-то пытался дать деревенскому неумехе дельный совет, а кто-то откровенно гоготал. Понимая, что попытка пробиться мимо ошалелого, вспененного животного, которое в любой момент может прянуть в любую сторону, невозможно, путник замедлил ход и остановился, прислонясь к стене со скучающим и презрительным видом.

Наконец, вол внял увещеваниям возницы, развернулся в нужную сторону и тяжело потопал вверх. Возница кривлялся, благодарно принимая шутовски восторженное восхищение случайной публики, стягивал с головы свою нелепую шапчонку и во все стороны раскладывал самые что ни на есть императорские поклоны, какими кланяются высшие чиновники на официальных церемониях. И делал это до того потешно, что вся толпа, не сговариваясь, до самого угла провожала невесть откуда взявшегося фигляра. Когда повозка скрылась за углом, еще улыбающиеся горожане потекли по своим делам. Только через какое-то время кто-то обратил внимание на прислонившегося к стене человека. Человек стоял и улыбался, глядя вперед невидящими глазами. Позже, на вскрытии, штатный хирург евнуха Цао обнаружит в его плече небольшой шип, смазанный мгновенно действующим ядом.

Теперь толпа собралась вокруг него. То, что человек был мертв, не вызывало сомнений. Вызывало сомнения, во-первых, как он сюда попал (в этом квартале его никто никогда не видел), и, во-вторых, почему он продолжает стоять, в то время как все уважающие себя мертвецы должны непременно валиться. Пожалуй, окажись здесь случайно высокообразованный лекарь, он мог бы объяснить, что данный вид яда, добываемый из ядовитого мешочка самки шерстистого паука, приводит к одеревенению конечностей, сходному с трупным окоченением, но никаких лекарей поблизости не наблюдалось. Невесть откуда взявшиеся мальчишки откровенно глазели на мертвяка, пока самый бойкий из них не ткнул неподвижное тело.

– Уй, да он твердый! – завопил храбрец, награжденный восхищенный взглядами.

– Не знаем мы его, – рассудительно заметила служанка госпожи Огэй, в этот день спешившая с рынка и ставшая свидетельницей случившегося. – Надо сообщить табэю квартала.

– И крови не видно, – недоверчиво протянул кто-то из прохожих. – Может, он это… от удара помер.

– От удара не становятся твердыми, как доска, – возразила ему служанка госпожи Огэй. Она была уже женщиной в возрасте и обо всем имела свое непререкаемое суждение. В данном случае на ее пути встретилось что-то непонятное, и это ее озадачивало.

– Уй-уй! – восторженно взвизгнули мальчишки, когда кто-то из них еще раз ткнул мертвеца посильнее, и от этого его странное равновесие наконец нарушилось. Он заскользил по стене, но не так, как сползает обычный человек, – подогнув колени и медленно оседая, словно куль с мукой, – нет, мертвяк грохнулся, как деревянная кукла, и с соответствующим глухим стуком. Мальчишки бросились врассыпную, восторженно вереща. Женщина тоже довольно резво отпрыгнула на безопасное расстояние, брезгливо подобрав подол халата, потом поняла, что ничего интереснее не предвидится, и стражей никто вызывать не собирается, а потому фыркнула, ни к кому особо не обращаясь, и засеменила к дому.

Дома она во всех деталях поведала эту увлекательную историю изнывающей от скуки госпоже Огэй, которая, терпеливо выслушав, не проявила к ней должного интереса и отослала служанку, сославшись на головную боль. Разочарованная служанка удалилась на кухню, где обрела себе других, намного более благодарных слушателей. Что же до госпожи Огэй, то эта достойная дама, удалив не в меру болтливую прислугу, развила необычную бурную деятельность. Она резво распахнула окно и выволокла на середину комнаты длинненький сундучок, в коем обнаружилась тренога и небольшое, странного вида слюдяное зеркальце. Быстренько установив зеркальце в имеющийся на треноге зажим, госпожа Огэй поймала бьющее в окно утреннее солнце и направила лучик на установленную неподалеку по повелению Императора статую Падме. На груди Падме сиял позолотой священный восьмигранник. Получив заряд, статуя занялась игривым огнем и, засияв отраженным светом, ударила в глаза одному совсем было задремавшему человеку. Тот встрепенулся, сонно заморгал, но настойчивый лучик ударил трижды, а потом, после длинной паузы, еще один раз. Человек пулей слетел по узкой лестнице вниз, где деловито сновали одетые в серо-синие одежды люди. Один из них подошел и сделал выразительный жест подбородком: чего, мол.

– Утка с горы Ямынь улетела на север, – сказал человек.

– Я доложу господину Цао, – милостиво сказал человек в серо-синем. – Ступай.

– Итак, племянница. – Господин Той взял в руки чашку с настоем цветков хризантемы и отхлебнул. Запах и вкус были изумительными – так, как он любил. Он благодарно улыбнулся Ю-тэ, сидевшей рядом с ним. После немного затянувшегося ужина в кругу семьи следовало подумать о делах. В этом он целиком полагался на Ю-тэ и потому не удивился, когда, завернув после ужина в покои старшей жены, обнаружил там И-Лэнь. Девочки не было, значит, они могут спокойно поговорить втроем. – Что случилось с твоим мужем? Мне прислали какой-то на редкость невразумительный доклад. И это мои хорошие доносчики. А уж что блеял этот кретин в официальном послании, лучше не говорить. Что произошло?