— Я назову тебя Друзиллой, — шептал Гай на ухо девочке, которая родилась удивительно похожей на ту, давно умершую и незабываемую.

Калигула вернулся к Цезонии. Присел на окровавленную постель и положил ребёнка около матери. Матрона улыбалась, не смея поверить в чудо.

— Спасибо тебе, — проговорил он, целуя её в щеку. — Ты родила мне Друзиллу.

Цезония вздрогнула, почувствовав неприятный холод в груди. Мелькнула опасливая мысль: когда девочка вырастет, не захочет ли безумный Гай взять её в любовницы, как ту, другую Друзиллу, бывшую его сестрой? Цезония заставила себя не думать об этом. Много лет истечёт к совершеннолетию дочери. Все изменится, и Гай тоже. О будущем даже сивиллы не предсказывают с точностью. Стоит ли отравлять себе жизнь страхом перед неопределённым будущим?

Гай сдержал обещание, данное Цезонии.

В сумерки он вернулся в её кубикулу в сопровождении десяти патрициев. Позади тащился жрец, ведя белого телёнка.

Постель Цезонии, все ещё окровавленную после родов, накрыли жёлтой тканью. Жёлтый — цвет невест. Венок из полевых цветов и покрывало огненного цвета украшали голову невесты.

Гай торопил жреца, шипя угрожающе:

— Если знамения окажутся неблагоприятными…

Продолжать фразу не понадобилось. Жрец вспорол брюхо жертвенному телёнку, метнул испуганный быстрый взгляд на вывалившиеся внутренности и объявил дрожащим голосом:

— Боги благословляют союз.

Калигула удовлетворённо кивнул: конечно, благословляют! Посмели бы не благословить! Гай уже сражался с морем. Он и в небо может метать камни и стрелы.

Император поспешно натянул обручальное кольцо на палец Цезонии. Свидетели по очереди выцарапывали свои имена под брачным контрактом. На руках кормилицы плакала девочка, получившая родовое имя — Юлия. Второе имя, выбранное отцом, было Друзилла.

Цезония, помолодевшая и похорошевшая от счастья, удовлетворённо рассматривала кольцо. Ей захотелось ощутить себя истинной императрицей, как Ливия, о которой говорили на улицах: «Август правит Римом, Ливия правит Августом». Цезония величественно повела рукой, делая знак удалиться патрициям.

— Оставьте нас! — произнесла она напыщенным тоном, который, по её мнению, пристал жене императора.

Гай насмешливо хмыкнул, наблюдая за ней.

— Убирайтесь! Вы свою работу уже сделали, — выгнал он патрициев, жреца и рабынь с младенцем.

Оставшись наедине с Цезонией, Калигула обнял её и припал долгим поцелуем к тонкой шее.

— Тебе хочется приказывать? — скользя губами по плечам и шее женщины, спросил он. — Забудь об этом! Приказываю только я. Ты, моя жена, обязана беспрекословно повиноваться.

Она молча кивнула. Но Гай прочёл в лукавых глазах матроны её истинные мысли. И восхитился. Подчинить такую женщину намного занятнее, чем наивную глупышку, которую с детства учили покорности и послушанию.

— У тебя красивая шея! — Калигула полюбовался лиловой отметиной, которую оставили его зубы.

Цезония польщенно улыбнулась похвале.

— Но стоит мне приказать — и топор перерубит её надвое! — зловеще закончил он.

Женщина вздрогнула.

— Прощай, дорогая. Спи спокойно и не забывай моих слов, — Гай ласково поцеловал её в лоб и вышел.

Цезония осталась сидеть на постели, усыпанной цветами со свадебного венка. Прошло больше часа, и лишь тогда нервное оцепенение покинуло её.

Калигула провёл брачную ночь с другой женщиной. Цезония ворочалась в постели, прислушиваясь к взрывам смеха за стеной, плачу младенца и тупой боли в собственном теле. Когда она наконец смогла заснуть, то ей пригрезился Гай Цезарь, опускающий топор на её шею.

К началу сентября Гай вернулся в Рим. Подъезжая к стенам города, Гай отправил в Сенат гонца с посланием.

Отцам-сенаторам предписывалось облачиться в тоги с широкой красной полосой и выйти к воротам, чтобы почтительно встретить цезаря, спасителя отечества.

Гай размышлял, какой наряд выбрать для церемонии торжественного въезда. Облачиться в тунику цвета водорослей и взять в правую руку золотой трезубец, чтобы походить на побеждённого Нептуна? Или одеться Марсом, накинув на одно плечо красный плащ и прицепив золотую курчавую бороду? Он остановился на облачении триумфатора: туника со сложным узором из пальмовых ветвей и пурпурная тога. Дважды в жизни полководец-победитель имеет право носить такую одежду: в день триумфа и в день похорон. Калигула показывался народу триумфатором так же часто, как богом.

Завидев сенаторов, столпившихся у ворот, Гай остановил коня. Оглядел три сотни кислых лиц, сдобренных вымученной улыбкой. Венки из роз украшали головы, седые и темноволосые, лысые и кудрявые. Сенаторы нацепили их, ибо встреча императора должна считаться праздником.

— Приветствую вас, отцы-сенаторы, — лукаво прищурился Гай.

— Славься, цезарь! — раздалось в ответ.

Калигула поморщился:

— Триста человек так слабо приветствуют меня, что я почти ничего не слышу!

Сенаторы поспешно вытолкнули наперёд старого Лонгина. На его долю выпала обязанность составить приветственную речь.

Лонгин вытащил мелко исписанный свиток, развернул его, старательно откашлялся и начал читать:

— Сегодня, в календы сентября, мы собрались…

— Разве сейчас сентябрь? — прервал его Калигула.

— Сентябрь, Гай Цезарь! — со скрытой иронией усмехнулся старый Лонгин.

Император высокомерно заявил:

— Я решил переименовать этот месяц в честь моего отца — германиком.

Лонгин скомкал свиток. Надобность в нем отпала, Калигула не проявил желания выслушать заготовленную речь.

— Твой благородный отец заслуживает эту честь, — одобрительно кивнул он. — Но позволь напомнить тебе: месяцы в Риме издавна принято называть именами богов. Март — в честь Марса, июнь — в честь Юноны…

— Июль — в честь Юлия Цезаря, август — в честь Октавиана Августа! — насмешливо подхватил Калигула. — Я издам указ об обожествлении отца — и проблема решена.

Сенаторы одобрительно зашептались.

— Октябрь я назову моим именем! — продолжал Гай. — Ноябрь — именем моей дорогой супруги, Цезонии, — он с улыбкой оглянулся на носилки, из которых выглядывала увешанная драгоценностями жена. — Декабрь… — Гай грустно замолчал, не договорив: «…в честь Друзиллы».

— Как тебе угодно, цезарь! — поклонился Лонгин. — Но… — старый сенатор испуганно замолчал.

— Продолжай, коль начал, — нахмурился Гай.

Гай Кассий Лонгин мучительно покраснел, но все-таки высказался откровенно:

— Двадцать пять лет назад твой дед Тиберий получил верховную власть. Сенат предложил ему назвать сентябрь по его имени — тиберием. Покойный император, человек мудрый, рассмеялся в ответ: «Что вы сделаете, когда в Риме будет тринадцать цезарей? Месяцев на всех недостанет!»

Гай нахмурился. Из слов сенатора он понял лишь то, что хотел понять.

— Тиберию вы предложили назвать его именем сентябрь, а мне — нет?! — со зловещей обидой заявил он. — Ему вы льстили, перед ним пресмыкались, а мне смеете перечить?!

Волна ненависти захлестнула Калигулу. Он задыхался. Чтобы поглубже вдохнуть, оттянул правой рукой шёлковый платок, который с недавнего времени носил, чтобы кожаный панцирь не натирал шею. Голова кружилась. Перед глазами мелькали красные полотнища, украшенные надписью: «SPQR».

SPQR — Senatus populus que romanum — Сенат и народ римский. Этот древний девиз символизировал республику и был жив даже в первые десятилетия империи, когда видимость республики ещё сохранялась. В Риме все делалось именем Сената и народа римского. Даже император правил от имени Сената и народа.

Калигуле захотелось унизить сенаторов, оспаривающих у цезарей верховную власть. Унизить так, чтобы каждому в Риме стало понятно: кто правит государством.

— Вы все глупы, как ослы! — внятно произнёс он, оглядывая патрициев в бело-красных тогах. — Проводите полдня в курии, решая дурацкие вопросы: можно ли мужчинам одеваться в шёлковые ткани, или позволено ли римлянину испражняться в золотой горшок. А затем, устав от важных государственных дел, тащитесь отдыхать в термы и лупанары!