— Два миллиарда семьсот миллионов сестерциев, — доложил Макрон.

— Сколько?! — изумлённо обернулся к нему Гай.

— Два миллиарда семьсот миллионов.

Не в силах справиться с волнением, Калигула заметался по комнате. Подбежал к окну и, вцепившись в складки занавеса, выглянул наружу. Радостно смеясь, вернулся к Макрону, вприпрыжку обежал его и снова вернулся к окну.

— Два миллиарда семьсот миллионов! — ликовал он, перегнувшись в сад и вдыхая запах трав и кипарисов. — Я за полмиллиона женился на Юнии Клавдилле. И считал себя богачом! Почти три миллиарда! Да ведь эти деньги один человек даже за сто лет не потратит! Дарю тебе два миллиона!

— Спасибо, цезарь! — Макрон изобразил на лице счастливое восхищение. Он был разочарован. Всего лишь два миллиона?! Бывшему солдату, проведшему не одну ночь в облезлой холодной казарме, эта сумма теперь показалась мала.

Стоя у окна, Калигула всматривался в горизонт. Искал среди вспененных волн знакомые очертания острова Капри.

— Макрон! — прошептал он едва слышно. — Спинтрии все ещё живут на острове?

— Да, цезарь! — Макрон остановился за худощавой спиной императора. — Они не смеют самовольно покинуть виллу Тиберия. Ждут твоего приказания.

Калигула молчал, прикрыв глаза. Крупные, чуть желтоватые зубы прикусили дрогнувшую губу. Сладостно-порочные воспоминания нахлынули на него. Спинтрии обучаются науке сладострастия, как лекари — врачеванию, или ораторы — риторике. Стоит промолвить слово, и этой ночью они ублажат Гая, как прежде — Тиберия. Калигула чуть не поддался соблазну, но вовремя опомнился. Наслаждения можно найти везде. Для этого не обязательно идти по следам Тиберия. Ведь старика ненавидели из-за забав с несовершеннолетними.

— Объяви спинтриям, что они свободны! — поколебавшись, решил Калигула. — Пусть идут, куда хотят, и живут по собственному усмотрению.

— Слушаюсь, цезарь! — Макрон склонил голову. И, уходя, одобрительно добавил: — Ты правильно поступаешь, Гай!

Калигула неопределённо передёрнул плечами. Он жалел о том, что нужно отпустить спинтриев, не испробовав их изощрённые ласки.

Темнело. Гай наблюдал, как на темно-синем небе зажигаются звезды. Через открытое окно влетали белесые бабочки. Летели на пламя светильника, обжигали тонкие крылья и падали в нагретое масло, умирая. Их гибель не останавливала других бабочек. Зачарованные ярким пламенем, они бездумно слетались на огонь.

В саду треснула ветка, послышался женский шёпот. Гай вздрогнул. Открыл рот, чтобы позвать преторианскую охрану. Но передумал, различив между деревьями силуэты двух молодых девушек. Восхищённо раскрыв глаза, две провинциалки разглядывали молодого императора. Светлые туники трепетали на ветру, словно крылья бабочек. Девушек тоже манил огонь и блеск, который по мнению простых смертных обязательно должен излучать император.

Калигула высунулся в окно.

— Идите сюда, — шёпотом поманил он девушек.

Они смущённо замерли, прижавшись друг к другу. Словно робкие, но любопытные зверьки. В Гае пробудился охотничий инстинкт. Он раздул ноздри, подобно собаке, учуявшей добычу.

— Не бойтесь, — он сделал ладонями приглашающий жест.

Подталкивая друг друга и переглядываясь с лукавым смущением, девушки подошли к окну. Их охватило благоговейное чувство. Сам император зовёт их! Не старый гнусный Тиберий, а молодой, красивый, любимый в народе Гай, сын славного Германика!

Перегнувшись через оконную раму, Калигула втащил в комнату одну девушку. Затем — другую, стройную и почти невесомую. Обе доверчиво подчинились сильным мужским рукам. Гай обнял провинциалок и самодовольно улыбнулся, уловив трепет волнения в юных телах. Он томно склонился к смуглой шее одной девушки и поцеловал. Следующий поцелуй достался второй. Прикрыв зеленые глаза, он ласкал пугливых красавиц, лишённых изысканности римских матрон, но полных жаркой южной свежести. «Зачем мне спинтрии Тиберия, если я всегда могу завести собственных?» — думал он, увлекая к постели послушных девушек.

Они покинули императорскую виллу поздним утром следующего дня, растрёпанные и обессиленные. Но счастливые от высокой чести, оказанной им.

Мост между Байями и Путеолами разобрали. Владельцы кораблей получили позволение следовать своим путём. Брошенная пшеница сгнила безвозвратно. Её пожирали свиньи, сбегавшиеся со всех окрестностей Неаполя.

Жаркое лето миновало в наслаждениях. Осенью Калигула вернулся в Рим.

«Быть императором — не только развлечение! — размышлял он. — Не лишне заняться делами империи». В таком настроении он призвал в Палатинский дворец старого сенатора Гая Кассия Лонгина.

— Случилось ли что новое в моё отсутствие? — высокомерно спросил он. Почти так же разговаривал с сенаторами Тиберий.

— Рим славит тебя! — склонился перед молодым цезарем сухощавый высокий старик. — Сто шестьдесят тысяч быков было принесено в жертву за твоё здравие.

Глаза Калигулы загорелись радостным огнём.

— Плебеи собирают деньги, чтобы установить в храме Юпитера твою статую, — сообщил Лонгин. — К ним присоединилось и всадническое сословие…

«Как если бы я уже стал богом!» — затрепетал Калигула. И прищурился с лёгким подозрением:

— Сенаторы тоже раскошелились на статую?

Кассий замялся:

— Да, цезарь. В меру возможностей.

Гаю показалось, словно лукавая змея ужалила его в сердце. В меру возможностей?! Кто в Риме богаче сенаторских семейств? Уж никак не плебеи. Калигула побагровел, нахмурился. Крепко сжались нервные жилистые кулаки. Теперь он понимал, почему Тиберий так ненавидел сенаторов.

— Повелеваю, чтобы мои статуи были установлены во всех храмах в Риме и провинциях! — медленно, весомо произнёс император. — И пусть жрецы, принося жертвы, во всеуслышание молятся за меня и моих сестёр!

— Слушаюсь, цезарь! — Лонгин закинул на правое плечо край тоги и повернулся к выходу.

— И не думай, что я забуду! — закричал ему вслед Калигула. — Сегодня же издам письменный указ и велю вывесить его на Форуме.

Лонгин молча поклонился.

«Подлецы! — обиженно думал Калигула, оставшись один. — Народ любит меня. Стоит мне покинуть Палатинский дворец — толпы плебеев бегут за хвостом моего коня! Бросают лепестки цветов, кричат: слава! Только сенаторы ненавидят меня. Корчат кислые рожи при моем появлении. Опасаются. Ведь я могу отнять у них власть и привилегии. Грязные твари!!! Нет, сенаторы, конечно не грязные. Скорее, благоуханные. Каждый день проводят послеобеденные часы в термах, в обществе изощрённых гетер. Поливаются восточными благовониями хуже женщин. Но внутри, в душе, сколько грязи у них налипло!»

— Ненавижу! — крикнул Гай и раздражённо плюнул по направлению к двери, за которой только что скрылся сенатор Кассий Лонгин. Плевок попал на черно-красную греческую вазу, стоящую у двери на мраморной подставке.

Калигула выбежал из дворца. Преторианцы-охранники приветствовали его, громко ударяя в пол правой ногой или древком копья. Задыхаясь от злости, он спускался по широкой мраморной лестнице. Лиловый плащ волочился по белым ступеням. И вдруг замер: у подножья остановились носилки Луция Кассия Лонгина.

Друзилла, опершись на подставленную ладонь раба, выскользнула из носилок.

— Друзилла! — Калигула бросился к сестре и отчаянно обнял её.

— Что случилось, Гай? — она взволнованно приподняла узкими ладонями его лицо.

— Ты одна любишь меня! — плаксиво пожаловался он.

Едва уловимая искра радости сверкнула в глазах девушки.

— Да, я одна икренне люблю тебя, — подтвердила она. И, ласково обняв брата, увлекла его вверх по лестнице. — Расскажи мне, что произошло?

— Сенатор Лонгин, родственник твоего мужа, явился с утра докучать мне! — брезгливо скривился Гай. — Когда ты уже оставишь его и придёшь ко мне?

— Хоть сейчас! — вздохнула Друзилла. — Но разве легко покинуть Кассия? Боюсь скандала! — она испуганно передёрнулась, представив себе разгневанное лицо мужа.