— Каких еще двух человек? — справившись с собой, спросил мальчишка.

— Сергея Павлова и Джейка Меллинга.

— Не знаю я никаких Павловых и Джеков. А вы что, нерусский? — Витька наконец заметил акцент своего собеседника.

— Я американец, — Дональдсон решил, что сейчас честность будет полезна. — Послушай, я не собираюсь выдавать их вашей полиции. Мне нужно просто поговорить с ними. От этого и мне, и им будет только польза. Отведешь меня к ним?

— Я никаких Павловых не знаю, — упрямо повторил мальчишка.

Дональдсон хотел было предложить ему денег, но, внимательно всмотревшись в упрямый прищур серых глаз, отказался от этой мысли. Такого не подкупишь.

— Хорошо, — сказал он. — Не знаешь, так не знаешь. Но ответь мне тогда на такой вопрос — есть у вас тут где-нибудь рядом с поселком безлюдное место, где никого не бывает?

— Целая куча, — настороженно ответил мальчишка. — А что?

— Назови мне любое из этих мест. Ну, смелее, — подбодрил мальчика американец, видя его колебания, — я уже ни о ком тебя не спрашиваю. Просто прошу назвать какое-нибудь безлюдное тихое место в окрестностях. Ты знаешь остров, а я нет, вот и прошу помочь.

— Например, у Горбатой скалы, за поселком, всегда пусто, — сказал Витька. — Туда дойти просто — все время вдоль берега, а где-то через полчаса саму скалу увидите, ее ни с чем не перепутаешь. А зачем вам это?

— А вот зачем. Передай, пожалуйста, Джейку Меллингу, что сегодня я буду ждать его там весь вечер.

Пусть приходит — нам с ним есть о чем поговорить.

Заметь, я не прошу тебя сказать, где он. Только передать мои слова.

— Я же сказал — не знаю я никакого Меллинга! — выкрикнул мальчишка.

— Тогда Павлову то же самое скажи.

— И Павлова тоже не знаю!

— Ну, если не знаешь — то не передашь. Но все-таки запомни — у Горбатой скалы, весь вечер. И скажи — я обещаю, что чем бы ни закончилась эта встреча, о ней никто не узнает.

На этот раз Витька ничего отвечать не стал Он просто развернулся и побежал прочь.

Дональдсон с улыбкой смотрел ему вслед. Мальчишка обязательно передаст беглым арестантам его слова. А там уж как сложится. Скорее всего, Меллинг все же захочет поговорить с соотечественником. Вот и отлично, это ему и надо. Даже данное пареньку слово можно будет сдержать — в этом случае ему самому так поступить выгодно.

— Товарищ капитан! Стае! Слышите?! Замок!

Селезнев с трудом разогнулся. Последние полчаса — а может, и больше — он двигался уже совершенно автоматически. От одуряющего холода он уже почти совсем забыл и кто он, и где он, и зачем он раз за разом приседает и делает наклоны. Он просто помнил, что так надо, и действовал, как заведенный механизм. Слова мичмана не сразу дошли до затуманенного сознания каплея, но они все же немного всколыхнули его.

«Замок? Какой еще замок?», — вяло подумал он, в очередной раз наклоняясь.

— Товарищ капитан! Вы что, не слышите?! Идемте к двери! — из всех троих посаженных в холодильную камеру пограничников только мичман Леха Калинин еще оставался в более-менее нормальном состоянии, хотя и у него от холода уже чернело перед глазами и накатывала апатия. Но сейчас, услыхав железный лязг замка, он воспрял духом — появлялся хоть и призрачный, но все же шанс. Если, конечно, он сумеет расшевелить товарищей — в одиночку ему ловить явно нечего.

Калинин что было сил тряхнул за плечо своего командира:

— Японцы идут!

Слово «японцы» вывело Селезнева из ступора. Он все понял и медленно двинулся на звук, туда, где спустя считанные секунды должна была открыться дверь. А через какое-то мгновенье за ним последовал и Стае Кожевников — мичману удалось и его привести в себя.

— Не кидаться сразу, как откроют, — прошептал Калинин, становясь плечом к плечу с Селезневым. — Нужно дать им дверь пошире распахнуть. Они нас сразу не разглядят — ведь идут-то со света в темноту.

Селезнев ничего не ответил — губы и язык у него онемели и не слушались, но про себя согласился с мичманом. В камере повисло напряженное молчание — русские были готовы кинуться в бой.

Раздался скрип, и в темноте возникла вертикальная светлая полоска, тут же расширившаяся до размеров нормального дверного проема.

«Ну, давайте, гады!» — яростно подумал Селезнев, перенося вес тела на левую ногу. Выделившийся адреналин помог ему почти полностью справиться с переохлаждением.

Но японцы не были дураками. Предусмотреть то, что доведенные до отчаяния пленники уже не побоятся автоматов, было совсем несложно. Прошла секунда, другая, и ничего не происходило. В дверь никто не входил.

«Суки!» — с бессильной ненавистью подумал Селезнев и хриплым, отчаянным голосом взревел:

— Вперед, Морфлот! — и первым рванулся наружу.

Японцев за дверью было восемь человек. Четверо из них стояли полукругом, с автоматами на изготовку, а еще четверо, безоружные, — попарно с каждой стороны от двери. Когда пограничник с заиндевевшими волосами и отчаянными глазами выскочил за дверь, один из безоружных поставил ему прозаическую подножку.

Селезнев полетел со всего размаху, впечатался в стальной пол грудью, да так, что несколько секунд не мог вдохнуть. На спине у него тут же оказался один из японцев. Он умело завел руки пограничника за спину.

Селезнев рванулся, и ему почти удалось сбросить азиата — все же он был намного сильнее. Но сказалось заточение в холодной камере, в момент, когда надо было разворачиваться и брать врага за глотку, онемевшая рука подвела его и разогнулась. А уже через секунду на пограничника навалился второй японец. Вместе они прижали Селезнева крепко — так, что и не рыпнешься.

Практически то же самое случилось с Кожевниковым, который выскочил из камеры сразу после Селезнева. А вот мичман Калинин сопротивлялся чуть дольше. Когда он вырвался из холодильника, оба ближайших к двери японца были уже заняты, а другие два не успели вовремя подскочить поближе и сбить с ног. Калинин бросился к автоматчикам. Он ни на что не надеялся, просто хотел умереть в бою, а не как баран на бойне. Но автоматчикам был дан приказ не оставлять на пленниках никаких следов насилия. Тот, на которого несся русский, скользнул в сторону, даже не пытаясь контратаковать. За него это сделали другие — ближайший из японцев, подскочив к Калинину сзади, ударил его ногой под коленку. Даже не столько ударил, сколько просто надавил. Мичман рухнул на пол, но сумел обернуть это падение себе на пользу.

Он перекатился и оказался в полушаге от еще одного автоматчика. И прежде чем не ожидавший этого японец успел что-нибудь предпринять, что было сил шарахнул его кулаком в грудь. Но это был его последний подвиг — мгновеньем позже тот, на кого он бросился первым, четко ударил его ребром ладони по шее прямо над ключицей. Перед глазами Калинина потемнело, и он потерял сознание.

Убедившись, что все трое русских моряков больше не способны оказывать сопротивление, Като, первый помощник Яманиси, бывший тут главным, вытащил из кармана три одноразовых пластиковых шприца с защитными колпачками на иголках. Като по очереди наклонился над каждым из русских и сделал им по уколу. В шприцах был яд рыбы фугу, и теперь можно было не беспокоиться о том, что, когда корабль вернется на Медный, пограничники могут попасть к своим и все им рассказать. А зафиксировать насильственную смерть после применения этого яда было невозможно.

Но один неприятный сюрприз первого помощника все же еще ждал.

— Като-сан! — окликнул его один из подчиненных.

Като обернулся. Окликнувший его стоял над тем, кого последний из русских успел ударить. По выражению лица автоматчика было ясно, что дело плохо.

— Что с ним? — Като шагнул вперед и тут же замер — автоматчик сделал характерный жест, провел ребром ладони по горлу. Пояснений не требовалось.

Осмотрев пострадавшего лично, Като убедился в том, что тот и в самом деле мертв. Изо рта и носа убитого сочилась кровь, а на груди прощупывалась вмятина. Похоже, русский сумел одним ударом проломить ему грудную клетку.