Испуганный поп стал вязать Ульянку.

– Ты и не знаешь Иванки, – запричитал Ульян. – Он молодой, у него ни бороды, ни усов…

– Может, и ты нацепил! – возразил сотник. – Ну-ка, поп, рви с него бороду, – приказал он.

Поп дернул за бороду, Ульян вскрикнул.

– Своя у него борода, – неуверенно сказал поп.

– А-а, вон вы как! Стало, ты, поп, с ним заодно! Ты, стало, и есть поп Яков! – воскликнул московский сотник.

– Смилуйся, господин сотник, я тутошний поп Егорище! – завопил поп.

– Коли не врешь, рви шишу бороду! – потребовал сотник.

Поп снова дернул Ульяна за бороду. Пятидесятник взвыл.

– Не ори! – сказал сотник. – Москва слезам николи не верит. Крепче дери, поп!

Поп дернул крепче и вырвал клок бороды. Ульянка перекосился.

– Еще! – приказал попу сотник.

– Не стану! – вдруг взбунтовался поп. – Я поп – не палач! И вор – человек! Иванка-псковитин других не хуже, пошто его драть! Сами его гоните, и он тем же вам платит!..

Поп вдруг опомнился и замолчал.

– Ай да поп! – воскликнул московский сотник. – Спасибо! Не Иванку ты, поп, связал, а псковского изменщика Ульянку. А борода у него своя, не как у меня!

Московский сотник дернул себя за бороду и оторвал ее вместе с усами.

– Ива-анка! – заголосил Фадеев.

– Не старайся орать, изменщик, – сказал Иванка. – Стрельцы твои все повязаны, а за Кузю тебе, проклятому, собачья смерть! Повешу тебя на том самом суку, где ты Кузю весил!

Со двора послышался говор многих людей.

– Вот и ватага моя к дворянину в гости! – сказал Иванка.

Дверь распахнулась, во вместо Иванкиной ватаги на пороге стоял псковский стрелецкий пятидесятник Неволька Сидоров, и за его спиною толпились стрельцы…

Глаза Иванки расширились от удивления и смятения.

– Держи Иванку, робята! – крикнул Ульян.

Взмахнув пистолем, Иванка рванулся к двери, но несколько дюжих рук схватили его…

– Вот и кончились басенки про Иванку! – сказал Ульянка, уже развязанный тем же попом.

Ватага Иванки, войдя в сельцо, захватила и повязала оставшихся там стрельцов и готова была прийти на помощь своему атаману, как было условлено, когда внезапно прибыл из Пскова со свежей полсотней Неволя Сидоров… Он проехал прямо к дворянскому дому и неожиданно захватил Иванку в самый решительный миг для Ульяна Фадеева.

– Везти его наскоре, что ли, во Псков, – вполголоса предложил Неволя.

– Ночное время – куды! Того и гляди, отобьют, – шепотом возразил Ульянка. – Шиши тут каждую тропку знают. Пождем до утра…

– Расспросим его легонько, – сказал Неволя.

– Слова не скажет, проклятый. Уж я их знаю!

– Спрос не беда!

– Эй, Иван! – громко обратился Ульянка к пленнику. – Как ты, курья башка, полез на меня один?! Аль не знаешь указ воеводский – где тебя словят, там и по» весить!

– Дурак! – сказал Иванка, стараясь казаться спокойным. – Что я – мальчонка, что ли? На мне «государево слово и дело» – как ты меня повесишь!

– А я и не ведал – Иванка ты али нет: поймал шиша, да на сосну!

– Ты сперва до сосны меня доведи – кто из нас вперед в петле будет? – проговорил Иванка.

– Мыслишь, твои шиши две сотни стрельцов одолеют?! – вызывая на дальнейшую откровенность, сказал Неволя.

– Прежде нос вытри, потом тебе воевода две сотни даст! – отрезал Иванка. – Моих пятьсот мужиков али вашу силу не одолеют!

Ульянка вызывающе захохотал:

– Тебе бы орешками торговать – дорожишься! Али с пытки правду сказывать хочешь?

– Пытай. Тебя впятеры мучить станут! – сказал Иванка.

Пятидесятники переглянулись. Дерзкая угроза связанного пленника говорила о том, что какая-то сила повстанцев поблизости есть и что Иванка надеется получить от них помощь. Однако шиши не нападали. Это позволило стрельцам заключить, что их не достаточно много для нападения…

Они послали разведку к селу и ждали. Лазутчики не возвращались…

– Силу копят шиши! – убежденно сказал Неволя. – Надо наскоро уходить, покуда можно пробиться.

– Отобьют они по дороге проклятого кобеля, – опять возразил Ульянка. – Одно остается: в рот кляп да покинуть его в подвале. Кто станет искать? А после наехать с сотней да вынять его и везти во Псков!

– Не к тому схватили, чтобы самим его кинуть! – взъелся Неволька. – Ехать, так и его везти. В рот кляп забьем, привяжем вора к седлу, окружим стрельцами. Ночью кто его разберет!..

По знаку Невольки двое стрельцов повалили связанного Иванку, и, прежде чем он успел вскрикнуть, в рот его всунули кляп и завязали платком…

Постоянные наезды ватажек в деревню, удалые рассказы о смелых выходках будоражили юную кровь Федюньки. От рассказов Иванки и его товарищей у него кружилась голова. Он мечтал быть героем и участником битвы.

«Хоть бы раз меня взяли, я бы им показал, каково я дите!» – размышлял огорченный Федюнька, оставленный Иванкой в деревне.

Он сидел насупленный и угрюмый, глядя в огонь светца. Аксюша в задумчивости сидела тут же, изредка прерывая молчание тяжким вздохом.

– Куды ни глянь – кругом панихида! – насмешливо сказал Гурка, входя со двора и взглянув на обоих. – Брось крушиться, Федюнька! Меня вот и тоже с собой не взяли, гляди – не скулю! – добавил он утешающе.

– Тебе что! Ты вон сколь дворян посек! – отозвался мальчишка.

– Топором-то?

– Ага.

– То не в счет. Плаха – не ратное поле!

– И в поле ты бился…

– Постой, поживи-ка на свете. И на твой век подраться достанется… Так-то, брат тезка!.. – заключил скоморох, широкими руками взъерошив курчавые волосы Федюньки.

Мальчишка капризно и недовольно мотнул головой, вырываясь.

– Пусти!.. Какой я те «тезка»!

– Такой и тезка! Тебя ведь Федором звать?

– Ну, Федькой…

– И меня тоже – Федькой…

Скучающий Федюнька оживленно придрался к словам скомороха, надеясь услышать какую-нибудь забавную шутку:

– А как же ты Гуркой стал?

– Так и стал: «Поп крестит Иваном, а люди зовут болваном!» Федюнькой меня батька с маткой махоньким звали, а как в скоморохи попал, стали Гуркой кликать.

– А бачка твой был скоморох? – с любопытством спросил Федюнька.

– Бачка был звонщиком в церкви.