Тогда кабацкий целовальник Совка и двое пушкарей подошли первыми; за ними, не толпясь, чинно двинулись один по одному тихие люди, стоявшие у притворов. Тут были и лавочники, и дворники, и ярыжные…

А в городе кипело смятение. Народ шел снова плотной толпой, как в первые дни мятежа. Впереди всех без шапки, легко и уверенно шагал Томила. Ветер трепал его пышные волосы, а глаза его светились огнем.

– Томила Иваныч, куда мы теперь? На Рыбницку, что ли? – добивался Иванка, поспевая за ним.

Томила, словно не слыша его, шагал впереди толпы.

– Слепой зрячих ведет! – крикнул Соснин, шедший навстречу.

– Робята, куда за Слепым пошли! – подхватил его крик подьячий Сидор Никитин.

Томила по-прежнему не слыхал их, но люди в толпе спохватились.

– И то, куда мы? – спросил соседа Костенька Огурец, приказчик Федора Емельянова.

– С народом, куда народ, – отозвался тот.

– А коли народ в омут?

– И мы в омут! – засмеялся второй.

– Пойдем, ворочайся к Троице.

И толпа почти неприметно стала редеть. Навстречу той же толпе попали десятеро пушкарей. Это были выборные, которые шли в собор с повинным челобитьем. Заметив в толпе других пушкарей, они увлекли их с собой.

Но все еще большая толпа шла за Томилой. Вот вышли они через Рыбницкие ворота в Середний город. Томила свернул к сполошному колоколу, и тут все увидели, что колокола уже нет.

Когда и кто его снял, никто не знал, и вдруг всех обуяла растерянность. Рыбницкий колокол стал в эти месяцы олицетворением единства народной воли. Не стало колокола, и сраженная воля пала.

– С ружьем! – крикнул Кузя, но крик его прозвучал в толпе жалобно и смешна.

– С ружьем! – подхватили вразброд несколько голосов, и люди побежали к домам не размашистым и стремительным бегом, как бывало, а мелкой, растерянной, неровной трусцой.

Поп Яков глядел вслед бегущим.

– Никто не воротится, – тихо сказал он и, сняв с головы своей шапку, со вздохом перекрестился. – Буди, господи, воля твоя! – шепнул он еще тише.

Федюнька стремглав побежал за башню, где под большим, может быть сотни лет пролежавшим на месте, камнем была у него припрятана настоящая сабля. Час настал! Он мог наконец, как взрослый, выбежать с саблей на площадь. Непослушными от волнения пальцами он пристегнул ее к опояске, вырвал из ножен и, думая, что опоздал, побежал на площадь.

– Куды ты, разбойник, куды! – закричала какая-то старуха. – Держите пострела!.. Ловите!..

Прохожий посадский схватил Федюньку сзади за обе руки. Кучкой собрался вокруг любопытный люд.

– Покрал чего, что ли? – спросил старуху посадский, за локти держа Федюньку.

– Не дай бог, не покрал… Петуха посекчи хотел саблей… Ишь малых-то разбаловали! – кричала старуха.

И тут только понял Федюнька, что в самом деле бежал впереди него гребнястый петух.

На площади не было больше оружных людей, и сам Федюнька уже постыдился сказать, что саблю готовил совсем не затем, чтобы сечь петухов.

– Чья сабля? – строго спросил посадский.

– Нашел.

– Поди снеси батьке да боле не балуй! – сказал посадский.

Троицкий колокол больше не звал народ, но через Рыбницкие ворота уже без звона тянулась вереница людей по Троицкой улице на Соборную площадь.

– Петь-петь-петь-петь-петь!.. – тонким голосом на всю площадь манила старуха напуганного петуха.

Отряды стрельцов в красных кафтанах входили в дома смутьянов. Целую ночь по городу шли тайные обыски. Такой отряд ворвался в дом Гаврилы Демидова. Хлебник успел задами бежать со двора… В Рыбницкой башне стрельцы искали Иванку и Кузю, но не нашли, однако похватали многих из тех, кто в последний раз выходил на дощан с речами на Рыбницкой площади. В доме Михаилы Мошницына сидели двое стрельцов. Кузнеца не вели никуда, но зато и не выпускали из дома…

– Слышь, Иван, Томила Иваныч, и дядя Гавря, и выборны всяки, а с ними мой бачка пошли в сей час целовать креста, – сообщил Кузя Иванке, найдя его под мостом на Пскове.

– И Гаврила Левонтьич тоже?! Да врешь!.. – с негодованием воскликнул Иванка.

– Чего мне врать!.. И они человеки – куды против ветру дуться! – сказал Кузя.

– Ин что же, иди и ты поцелуй воеводу в ж…! – крикнул Иванка и зашагал прочь.

– Иван, стой! Стой, Иванка! Иванка, годи духовинку! – настойчиво кричал Кузя, стараясь его нагнать.

Иванка остановился…

Они пошли на Болото к церкви Георгия, где за поповским домом раскинулся густой сад, и просидели там до заката в беседе.

Их одиночество было нарушено треском сучьев. С удивлением увидели они, что поп Яков, подобрав полы рясы, ползет на карачках в кусты смороды.

– Батюшка, ты от кого? – осторожно спросил Кузя.

Старик вздрогнул и оглянулся, стоя на четвереньках. Он не знал, что в его саду кто-то есть.

– От владыки пришли! – таинственно сообщил он. – Силой тащат креста целовать…

– А ты и не хочешь?! – радостно и удивленно воскликнул Иванка. – Гаврила, Томила, Коза – все, слышь, все целовали…

– Бог им простит… А я целовать не стану! Владыка утре меня указал привесть. Я сказал – после кладбища сам приду… А теперь опять притащились… Бают – во всем городу один я поп остался не приведенный ко целованью…

– Куды же тебе деться?!

– А я убегу, робята! Ранее слеп был, а ныне с древа Познанья добра и зла вкусил, как Адам… и в кусты, как Адам, окарачь пополз! – с неожиданным смехом закончил поп.

– Батюшка, благослови-ка нас с Кузей, – попросил Иванка, – умыслили мы одно дело…

– От чистого ль сердца умыслили? – спросил поп.

– От чистого, бачка! – с уверенностью воскликнул Иванка.

Поп Яков благословил их…

Ночью в трех разных концах вспыхнули лавки Ивана Устинова и Левонтия Бочара да дом дворянина Чиркина…

На рассвете Иванка с братом Федюнькой, Кузя, а с ним поп Яков вышли из Завеличья.

Они добрались до ватаги Павла Печеренина.

– А кто нас вставать на дворян звал? – разбушевался Павел. – Мы, дураки мужики, поверили, встали. Небось за говядиной – к нам! За помогой – к нам! Вишь, и стрельцов нам прислали, и пищалей, и зелья, и кузнецов – ковать копья!.. А как креста целовать, так совета нашего не спрошали!.. Чего мне теперь с вами деять?! Вешать всех на березы, изменщиков псковских!..