Иванка с Кузей перевязали рану на животе Якуни и бережно перенесли его в сторожку Истомы – нести домой в Завеличье было бы тяжело для раненого…

Груня и бабка с радостью бросились навстречу живому и здоровому Иванке, но, увидев бесчувственного Якуню, они с испугом захлопотали, готовя постель… Якуня не приходил в сознание, и Иванка послал Федю разыскивать кузнеца…

Якуня лежал без сознания на скамье. Михайла стоял против него и долго глядел, как бы силясь угадать по лицу, будет ли он в живых. Наконец, оставив его с Аленкой и бабкой Аришей, кузнец вышел на крыльцо, где Иванка шепотом разговаривал с Кузей.

– Спасибо, Кузьма, и тебе, Иван, – тихо сказал кузнец, – за Якуньку спасибо. Сказывают стрельцы – кабы не ты, не видали б, что он отстал, – сказал он Иванке.

– Кузя со своими мужиками выручил нас, – ответил Иванка. – Кабы не они – мы бы все пропали…

И, пользуясь тем, что кузнец обратился с каким-то вопросом к Кузе, Иванка ушел от них… Он не мог забыть, как Михайла его обвинил в том, что он ищет близости с земским старостой.

«Еще и сейчас помыслит, что я Якуньку к себе принес ради него!» – подумал Иванка и решил, раз Якуня лежит здесь, и кузнец и Аленка будут сидеть в сторожке, а ему надо тотчас же возвращаться в лесной стан к Павлу Печеренину.

Иванка побрел вдоль улицы к Петровским воротам. Навстречу попалась телега. Сидя над мертвым телом стрельца, причитала стрельчиха. С телеги в дорожную пыль капала кровь… Пес подбежал, понюхал кровавый след и, взъерошив шерсть, неожиданно зарычал… Двое стрельцов, товарищей мертвого, без шапок шли обок дороги.

– На вылазке, что ли, убили стрельца? – спросил Иванка.

– На стене его пулей достали. Подкрались, с десяток людей побили. Томилу Слепого тоже…

– Томилу?! – воскликнул Иванка, всплеснув руками.

– Ты что, не сынок ему будешь?! Не бойся, не насмерть, поранили только, – утешил стрелец, увидав его горе…

Забыв о раненом Якуне, о возвращении Кузи и о своем намерении возвратиться к Павлу, Иванка пустился бегом к Земской избе.

– Томила Иваныч поранен! – воскликнул он, увидав Прохора.

– С неба свалился! – ответил Коза. – Час уже как дома лежит.

Иванка помчался к дому Томилы…

Подьячий лежал один на скамье. При входе Иванки Томила открыл глаза…

– Рыбак… Воды… – прошептал он. – Как там с Якуней?

– В живот, – ответил Иванка.

– Помрет молодой. А я в левую грудь… выше сердца…

На губах Томилы появился кровавый пузырь.

– Молчи! – с испугом воскликнул Иванка.

Томила слабо махнул рукой и замолк…

Якуня перестал метаться и спал спокойно, без жара, бледный и тихий. Волосы на лбу у него прилипли от пота. Кузнец, Аленка и Федя сидели во дворе, в ожидании, когда он проснется. Возле больного, спавшего первый раз за трое суток, была лишь бабка Ариша.

Бабка приотворила дверь и молча пальцем поманила Михайлу. Аленка вошла в избу вместе с ним.

Якуня очнулся. Он оглядел всех спокойными глазами, ставшими от боли чернее и шире.

– Батя, – сказал он, – я… – и запнулся.

Все молчали, боясь помешать ему говорить.

– Я не помру… погоди, поправлюсь… – сказал Якуня с трудом.

– И что ты? Кто ж помирает в твои года!.. Что ты, что ты!.. – забормотала бабка Ариша. – Да не болтай, болтун!.. Экий бедовый! Молчи…

Якуня улыбнулся.

– Молчу, молчу! – прошептал он и закрыл глаза.

И все тихо стояли вокруг него, и все в этот миг почувствовали, что Якуня в самом деле умрет.

– А Груня где? – спросил Якуня, обведя всех взглядом и не найдя ее в избе.

– Сейчас придет, Якуша, – глухо сказал кузнец, шагнул к сыну и вдруг круто повернулся и отошел к окну…

Все молчали.

– Ну… ладно… пускай придет… – с закрытыми глазами едва слышно сказал Якуня…

С первого дня, как Томила был ранен, Груня вместе с Иванкой переселилась к нему. Войдя в избу, она вытерла пыль, привела все в порядок и теперь сидела у изголовья спящего летописца на смену с Иванкой.

Вдруг в избу Томилы вбежала Аленка.

– Груня, тебя он зовет, тебя!.. – заикаясь, прокричала она, словно в испуге.

– Тише, шальная! – со злостью прошептала Груня. – Кто там меня? Чего надо?!

– Якуня очнулся, кличет тебя.

– Как я кину?! – кивнула Груня на спящего Томилу.

– Ступай, ступай, – не открывая глаз, тихо сказал летописец. – Я тут с Иванкой… Малому там-то нужнее, иди… Слыхала – ведь любит тебя!..

– Я живо вернусь, Томила Иванович, – пообещала Груня.

Но она не возвратилась ни в этот день, ни назавтра…

Кузнец сидел день и ночь во Всегородней избе. Дела не позволяли ему отдавать время раненому сыну.

Якуня, очнувшись, мучился раной, все время пил. Груня сидела днями возле его изголовья и напевала.

В первый раз она запела ему, когда ее оставили вдвоем о ним в избе, как только Аленка ее привела от Томилы. Запела, тихонько положив на лоб ему руку.

Якуня тогда мучился болью и лежал молча, а под ее песню вдруг боль его успокоилась, и он снова тихо заснул. Но едва захотела она уйти, он сразу проснулся… С этой поры в ее песнях он словно искал умиротворения, покоя и уверенности в том, что она не ушла от него.

Подав ему пить, однажды Груня сказала:

– Тише, сынок, не облейся…

Якуня улыбнулся и, откинувшись к изголовью, ответил:

– Спасибо… маманя…

И Груня, которой он был до сих пор чужим, вдруг почему-то заплакала, а Якуня погладил ее по руке.

Аленка и бабка Ариша все выполняли так, как велела знахарка, но рана чернела, гноилась и дурно пахла.

– Знаешь, – шепнул Якуня, когда считал, что, кроме Груни, никто не слышит, – только не сказывай, плакать станут… Я ведь помру…

Груня не смела сказать ему «нет» – она, как и все, чувствовала, что он умирает, и неподвижно глядела ему в глаза, боясь, чтобы он не прочел в ее взгляде правды, а он добавил:

– Ох как не хочу! Я жениться хотел… на тебе…

Груня молчала.

– А ты бы пошла?

– Пошла бы, сынок, пошла… Ты помолчи, нельзя тебе говорить, – сказала она.

– А что не говорить? Все одно помру. Говорить – помру, молчать – помру…

В эти дни забыла она о Томиле. Материнская нежность к Якуне заняла ее сердце, и она ревниво перехватывала на пути к нему каждую чужую ласку, каждое движение и слово. Она часами сидела без сна, глядя на его лицо, казалось, считая его дыхание. И вот он впал в забытье и забормотал пустые слова.