Толпа тесно сбилась вокруг возов.

– Пищалей новых небось тут!

– И сабли, чай, добрые!.. – говорили в толпе.

Толпа посадских требовала раскрыть отбитые воза и раздать оружие по рукам. Земские старосты указали воза развязать.

Одни ждали самопалов, другие пищалей, третьи сабель. После первой удачной вылазки воинственный дух охватил всех. К телегам тянулись руки, нетерпеливо прощупывая оружие под рогожами и в мешках. Стрелец скинул веревку, запустил под рогожу руку и потянул первый попавшийся предмет. Это оказалась старинная варяжская секира, блеснувшая самоцветными камнями у обушка.

– Вот так топор! – воскликнули в толпе.

За топором попался такой же старинный меч в чеканной оправе, потом – самострел из турьих рогов. И толпа встречала богатое оружие удивлением. Дивились богатству, дивились и тому, что оружие было старинное.

– То княжьи доспехи, а ты для нас, для простых мужиков, добывай скорей! – кричали стрельцы.

Стрелец вытащил серебряный позолоченный подсвечник, другой, третий, потом несколько кубков, соболью женскую шубу…

Толпа закричала возмущенно, чтобы распутывали другие воза. Нетерпеливые люди вскочили на телеги и стали резать веревки, и вот из возов, вместо пищалей, посыпались шелк, бархат, сукна, меха, женские опашни, телогреи, кокошники, несколько бочонков вина, серебряные блюда, посохи с роговыми набалдашниками, ковры, чаши, сундучки с женскими уборами, с зеркалами, жемчуг, ларчики перламутровой отделки, золоченые крохотные башмачки, песочные часы, богатая сбруя на шестерную упряжь, три ящика с шахматной игрой разной выделки, собачьи ошейники, плети с рукоятками рыбьего зуба, камчатные скатерти, кизилбашские шали, курильницы для благовоний и даже – стол и два кресла заморской резьбы с перламутром.

Пленные московские стрельцы сказали, что на шести передних возах везли добро самого воеводы Хованского.

– Кто в поход с собой возит на шести телегах?! – возмущались псковичи. – В Новегороде грабил воевода добро, а во Пскове отняли от него.

– Краденое впрок не идет!

– Боярин не тать! – шутили другие.

– Тать не тать, да на ту же стать!

И псковитяне смеялись, что после первого малого боя боярину в походе не осталось даже на смену исподников…

Они были уверены в своей силе.

За несколько дней собралось в отряде Иванки и Павла с полсотни крестьян. Они стали в лесу, невдалеке от Московской дороги, построили себе в чаще шалаши из ветвей для обороны от разорения людьми Хованского, поставили возле стана острожек и высылали дозоры к дороге.

Пораненный в схватке с дворянами, Иванка третий день оставался лежать в шалаше, пока Печеренин выезжал со своими людьми для дозора дорог и в деревни.

Для тех, кто оставался в лесном стане, когда часть людей выезжала в набеги, жизнь была тиха. У шалашей и землянок дымились костры от мошкары. Оставшиеся в лесу повстанцы были уверены, что если случится опасность, дозорные им дадут знать. Босиком бродили они в лесу, собирая землянику. Иные из них ладили себе луки и стрелы, стругали длинные ратовища для копий, к которым прилаживали в наконечники косы, тесали длинные топорища для топоров, которым было теперь суждено служить ратную службу, делали деревянные латы, обивали бычьей кожей щиты, на кострах обжигали тяжелые набалдашники палиц, сделанных из молодых деревцев, вырубленных вместе с корнем.

Однажды в такой тихий час Иванка в своем шалаше проснулся от шума.

– Туды еще и дубиной дерется. Тебе б не в монахи, а медведей давить! – кричал старшина дозора.

– И кто тебя знает, что ты монах! Может, десятник стрелецкий в монахи оделся! – галдели дозорные. – Вот в волчьей яме теперь насидишься. Лезь в яму!.. Кидай его в яму, робята!

– Чего там стряслось, робята, что за чернец? – окликнул Иванка.

Один из дозорных к нему подошел.

– Одет чернецом, на коне, как татарин, скачет и лезет на нас с дубьем, ничего не страшится. Кабы ручищи его окаянные не скрутили, он всему дозору башки посорвал бы! – сказал дозорный. – Покуда мы в яму его посадим, пускай там смирится да богу помолится.

– А где вы его схватили?

– Мы грамоту у него спрошали. Сказывает – нету с ним грамот. Мы, мол, сами в суме поглядим. А он за дуб да дубцом по башкам… Нас пятеро, а он один, старый черт, и на всех!

Иванка вскочил с подстилки и вышел из шалаша.

Возле глубокой ямы с круглыми краями, в которой держали пленников, толпились ватажные молодцы, перебраниваясь с только что спущенным пленником.

– Вот ужо на углях тебе пятки поджарим – расскажешь, зачем тебя посылал владыка к боярам! – кричали в яму.

– Дурачье вы мякинное, светы-голуби! – услышал Иванка знакомый голос из ямы. – Меня не владыка слал, а народ. А слали меня к царю, не к боярам, да я нагостился скоро, домой поспешил: простому брюху, светы, царские пироги нездоровы.

– Отче Пахомий! – обрадовался Иванка и кинулся к яме.

– Здоров, сыне! Ты, что ли, у дураков ватаманом ходишь?

Старцу спустили жердь. Он легко вскарабкался наверх, еще продолжая браниться.

– Нево я для того тебя вызволял из владычня подвала, чтобы ты разбойничьим ватаманом стал! – отозвался монах. – Опять коней по дорогам хватать?!

Иванка засмеялся:

– Я не разбойник, батя, я – человек ратный города Пскова, а коня твоего нам не надо.

– А чего же ты тутенька деешь, коль ратный ты человек? Пошто подорожничаешь да людей хватаешь? Пошто твои ратные люди с дубьем на прохожих скачут, да руки вяжут, да коня отымают?

– Не слухай, Иван, он сам на нас наскочил с дубьем! – воскликнул один из дозорных.

– Невиновны робята, отче Пахомий, – сказал Иванка. – У нас наказ земского старосты грамоты глядеть у проезжих, чтобы боярам с Москвой не ссылаться.

– Я на Москве с боярами не прощался и грамот не брал, а голову наскоре уносил.

– Что с бачкой, отче Пахомий? – спросил Иванка, усадив монаха на куче хвороста в шалаше.

– Худо, свет, худо. Таить не стану, как худо! Видал я его в Посольском приказе. Кремяный твой бачка. Пытали его, отколь письма к заводу мятежному, – слова не молвит. Велел тебе завет его снесть. «Чует сердце, – сказал, – не отпустят бояре меня живым из-под пыток. Вели Ивану Кудекушу помнить, а коли придет его час, то помстился бы за меня над дворянами вдосталь и больших посадских людей не забыл бы».