Пардальян дошел с войсками до Сен-Клу — ему очень хотелось увидеть, к чему приведет союз двух королей, заключенный не без его помощи. Но ни с тем, ни с другим королем он не встретился, хотя и Генрих Валуа и Генрих Наваррский разыскивали его по всему лагерю. Чаще всего Пардальян проводил время в палатке у Крийона или у дю Бартаса, с которым очень подружился. Дю Бартас сообщил Пардальяну, что король Наваррский предлагает шевалье пост своего личного советника, ибо считает, что в искусстве дипломатии Пардальяну нет равных. Шевалье расхохотался в ответ на это предложение и заметил, что терпеть не может давать советы. Крийон передал ему предложение Генриха III: король Франции вручит Пардальяну маршальский жезл. Шевалье ответил:

— С меня довольно и моей шпаги!

Второго августа, пообедав в компании Крийона и дю Бартаса, шевалье сообщил друзьям, что собирается уезжать. Как ни отговаривали его, он остался непреклонен. Они обнялись на прощание, и шевалье вскочил в седло.

Он переехал через мост Сен-Клу и направился в сторону Парижа. Правда, Пардальян не знал, удастся ли ему проникнуть в город. Он решил, что если сможет попасть в Париж, то останется там надолго и отдохнет в гостинице «У ворожеи». Деньги у него были, об этом, как мы помним, позаботилась Мари Туше. Прежде чем кидаться в очередную опасную авантюру, стоило пожить в тепле и уюте, рядом с милой Югеттой, несколько месяцев, а может, и год. В конце концов, отдых он заслужил…

Итак, шевалье де Пардальян ехал в Париж. Он пустил коня шагом, чувствуя, что никак не может избавиться от грустных мыслей.

— Я один, один во всем мире… Негде мне приклонить голову, не о ком мне позаботиться… Что ж! Зато я обладаю редчайшими сокровищами — свободой и независимостью…

День кончался, солнце уже клонилось к закату. Внезапно лошадь шевалье резко остановилась. Пардальян очнулся от грез и натянул поводья. Только тут он увидел, что дорогу коню преградил человек. Перед шевалье стоял улыбающийся Жак Клеман, по обыкновению облаченный в монашескую рясу. Пардальян спешился и пожал монаху руку.

— Вы ли это, дорогой друг?! — радостно воскликнул Жак Клеман.

Шевалье несколько удивился, ибо привык видеть своего знакомца сдержанным и даже бесстрастным.

«Слава Богу! Он, кажется, отказался от своей сумасшедшей затеи, — подумал Пардальян. — Тем лучше для него, да и для короля Франции…»

— А я еду в Париж, — заявил шевалье монаху. — Вы прекрасно выглядите, мой друг: глаза блестят, румянец на щеках, с уст не сходит улыбка. Похоже, вы счастливы?

— Счастью моему нет предела!

— Вот как? И что же сделало вас счастливым?

— Любовь!

— Прекрасно. Но, позвольте полюбопытствовать, куда это вы спешите в таком приподнятом настроении?

— К смерти!

Пардальяна словно холодной водой окатили. Он пригляделся к монаху повнимательней и понял, что тот охвачен неестественным, экзальтированным восторгом.

— А как вы, шевалье, собираетесь попасть в город? — спросил монах.

— Да очень просто! Попрошу разрешения у стражей ворот.

— Не получится. У них приказ: никого не впускать, никого не выпускать. Возьмите этот образок, с ним вас пропустят в город, да и в Париже никто не задержит.

Пардальян машинально взял образок.

— Я мог бы и сам им воспользоваться по возвращении, — добавил Жак Клеман, — но я не вернусь!

Пардальян побледнел. Он положил руку на плечо монаха и произнес:

— Послушайте…

— Молчите! — прервал его Жак Клеман. — Молчите! Я знаю все, что вы можете сказать мне. Ничто, слышите, ничто не остановит меня! Если бы моя мать восстала из могилы и приказал: «Остановись!», я бы оттолкнул ее и двинулся навстречу судьбе.

Глаза Жака Клемана затуманились, лицо залила бледность, голос зазвучал глухо и жестко. Пардальян понял, что любые слова бессильны перед этой решимостью. Он коротко попрощался с монахом и сел в седло. Жак Клеман быстрым шагом направился в сторону Сен-Клу. Пардальян проводил его взглядом и вздохнул:

— Гроша ломаного не дам за шкуру Валуа! Да и жизнь самого Жака Клемана недорого теперь стоит… Что ж, он идет навстречу судьбе!.. Прощай, сын Алисы де Люс!

Шевалье благополучно добрался до Парижа, и его впустили в город, едва он показал образок Жака Клемана.

Надо сказать, что через месяц после смерти герцога де Гиза парижский парламент в полном составе был арестован. Этот арест осуществил Бюсси-Леклерк, вернувшийся в январе в Париж, причем осуществил гениально.

Обе палаты парламента как раз собрались на заседание, чтобы составить письмо королю и поблагодарить его за те уступки, которые он сделал третьему сословию. (В Париже тогда жгли изображения Валуа и сбрасывали королевские статуи, так что подобное мероприятие требовало немалой отваги. ) Майенн навестил Бюсси-Леклерка, вновь приступившего к своим обязанностям коменданта Бастилии, и спросил:

— Сколько судейских вы сможете упрятать в крепость?

— Хоть десять тысяч. Если места не хватит, будем их штабелями складывать!

— Прекрасно. Сегодня вечером надо препроводить в Бастилию господ из парламента, но так, чтобы они не подняли шум на весь Париж.

— Положитесь на меня! — заверил Майенна Бюсси-Леклерк.

Он взял с собой пять сотен стражников и отправился во дворец парламента. Он вошел в зал заседаний, не снимая шляпы, с пистолетом в руке. Президент спросил, по какому праву Бюсси явился в парламент.

— По праву сильного, — ответил комендант Бастилии.

Кое-кто из советников попытался сбежать, но в коридорах они наткнулись на пики и алебарды стражников.

— Господа, не бойтесь! — крикнул Бюсси-Леклерк. — Я вас только провожу в ратушу, там с вами будут вести переговоры.

Члены парламента посоветовались, и, наконец, президент заявил:

— Господа, давайте отправимся на переговоры в ратушу, а вас, господин де Бюсси-Леклерк, попрошу обеспечить нам эскорт.

Окруженные двойной цепью солдат, советники рядами покинули дворец парламента. Когда они оказались на улице, эскорт защитил их от разъяренных горожан: какие-то матросы подбивали толпу закидать советников камнями.

Но привели их не в ратушу, а в Бастилию и быстренько распихали по камерам. Бюсси-Леклерк — просто так, шутки ради — приказал посадить советников на хлеб и на воду. Тянулись месяцы, и несчастные члены парламента совсем потеряли надежду выйти на свободу. Они попытались было передать письмо королю, но им этого не разрешили…

Случилось так, что в начале июля один из советников заболел и попросил прислать исповедника. Бюсси-Леклерк великодушно позволил. Больной советник задушевно побеседовал с явившимся капуцином, и монах признался, что в душе он сочувствует королю. Тогда советник сообщил, что его смертельная болезнь — чистая выдумка, и попросил передать королю несколько писем.

Капуцин тут же согласился, припрятал письма под рясу… и отнес их прямиком во дворец Майенна, где как раз собрался совет, на котором присутствовала и герцогиня де Монпансье. Это произошло тридцать первого июля. Герцог де Майенн вслух прочёл письма и заявил, что их надо сжечь.

— А еще лучше — передать Валуа! — воскликнула герцогиня де Монпансье. — Мы спасены, господа! Через три дня осада с Парижа будет снята, и мы сможем молить дьявола за душу царя Ирода!

В тот же вечер Жак Клеман получил письма. Мария де Монпансье провела с ним ночь и объяснила, как воспользоваться посланиями членов парламента.

Утром молодой монах отправился в путь…

Жак Клеман нес письма, адресованные королю заключенными в темнице советниками парламента. А еще он нес тот самый кинжал, что когда-то бросил к его ногам ангел в часовне якобинского монастыря.

Солнце уже село, когда монах добрался до моста Сен-Клу. Мост охраняли аркебузиры — как королевские, так и гугенотские — и три орудия. На расспросы офицера Жак Клеман ответил, что идет в Сен-Клу повидать больную тетку. К великой радости монаха, его пропустили немедленно: святой отец, который идет утешить больного, не вызывает подозрений.