Свершив сей подвиг, достойный эпических сказаний, Ландри Кокнар занял позицию рядом с Вальвером и, слегка гнусавя, прокричал:

— Их осталось только двое, сударь!.. Теперь на каждого по одному!

Слова его сопровождались приглушенными ругательствами, внезапно оборвавшимися; вместо них из глотки Ландри Кокнара вновь вырвался зычный ослиный рев, заменявший ему, очевидно, боевой клич.

Перемены, которые мы только что описали, на деле заняли не больше двух минут.

Силы сражающихся сравнялись, Ландри Кокнар сразу яростно напал на своего противника. Видно было, что он, хотя и дорожит собственной шкурой, отлично владеет всеми секретами фехтования французской, итальянской и испанской школ вместе взятых и спешит применить свои знания на практике. По воле случая драться ему пришлось с Лонгвалем, Вальвер же тем временем схватился с Эйно.

Не прошло и минуты, как последний получил превосходный удар шпагой в плечо, отправивший его составить компанию стенавшим на уличных камнях приятелям, а Ландри Кокнар сделал глубокий выпад, готовясь поразить своего визави по всем правилам фехтовального искусства. Нет сомнений, что сей удар отправил бы Лонгваля в тот мир, который почему-то именуют лучшим, если бы Вальверу не пришла вдруг в голову странная мысль оттолкнуть достойного Кокнара в сторону и занять его место.

— Клянусь Вельзевулом! — обиженно заорал Ландри Кокнар. — Какой удар пропал зря! Я так замечательно все рассчитал!

И, смирившись, попросил Вальвера:

— Уж пожалуйста, сударь, постарайтесь не промахнуться.

Но Вальвер тоже все продумал: в ту же секунду шпага вылетела из рук Лонгваля и, описав в воздухе дугу, упала в десяти шагах от него.

Вальвер приставил свой клинок к груди противника и холодно произнес:

— Вон отсюда.

От этих слов, произнесенных с угрожающим спокойствием, у Лонгваля по спине побежали мурашки. Сей дворянин, коего никто и никогда не мог обвинить в трусости, почувствовал, что настал его последний час. Его охватил безудержный страх, и, вобрав голову в плечи, он, шатаясь, как пьяный, бросился бежать; толпа парижан улюлюкала ему вслед.

— О, горе мне! — запричитал Ландри Кокнар; в голосе его звучал упрек. — Он уже был у меня в руках!.. Какой удар был приготовлен для него — он должен был уложить его на месте!

— Я это прекрасно понял, черт побери, и именно поэтому встал на ваше место, — бросил Вальвер.

— Но почему? — смешался Ландри Кокнар. — Почему вы отпустили его?

— Потому что жизни этих троих принадлежат человеку, которому я не хочу мешать свести с ними счеты.

— А что он с ними сделает, как вы думаете?

— Все, что ему будет угодно, — улыбнулся Вальвер.

Ландри Кокнар отвернулся с недовольной миной; впрочем, досада его быстро улетучилась, и он, молитвенно сложив руки, забормотал:

— Господин святой Ландри, внуши этому человеку благую мысль выпустить кишки этим мерзавцам, и клянусь, что я поставлю тебе толстую свечу весом не меньше фунта!

И он набожно перекрестился. Таким образом он подтверждал обещание, данное им святому.

Возможно, Ландри Кокнар долго еще изливал бы свои жалобы, ибо он отличался не только крайней болтливостью, но и известной бесцеремонностью, однако Одэ де Вальвер уже не слушал его. Он направился к прекрасной цветочнице и, сняв шляпу, склонился перед ней столь низко и почтительно, словно перед ним стояла сама королева.

Мюгетта-Ландыш равнодушным взором созерцала картину неожиданно развернувшегося перед ней сражения. Единственный раз по лицу ее пробежало тревожное облачко — когда она увидела, что Вальвер остался без оружия. Затем она снова превратилась в холодного бесстрастного наблюдателя. И странное дело: как только перед Вальвером и Ландри Кокнаром осталось лишь по одному противнику, она повернулась и собралась уходить. Она даже сделала несколько шагов, желая удалиться подальше от поля боя.

Но внезапно она остановилась и принялась сосредоточенно размышлять, а затем с видом человека, сказавшего себе твердое «нет», вернулась на прежнее место. Увидев приближавшегося к ней со шляпой в руке Вальвера, она первой заговорила с ним:

— Благодарю вас, сударь, от всего сердца за ваш великодушный поступок.

Нежный мелодичный голос и исполненные достоинства манеры разительно не соответствовали ее облику простой уличной цветочницы. Вежливо, но сухо кивнув молодому человеку, она повернулась и вновь собралась уходить.

Будь Одэ де Вальвер сейчас более спокоен, он, возможно, и почувствовал бы себя оскорбленным столь явным равнодушием юной красавицы. Но он все еще был опьянен отчаянным поединком и сумел понять из ее слов лишь то, что она намерена удалиться одна. Его охватило беспокойство, и, покраснев, словно трепетная девица, он, собрав все свое мужество, робко произнес:

— Мадемуазель, мне кажется, что с вашей стороны не совсем осмотрительно ходить по парижским улицам в одиночестве. Поверьте, я сочту за честь, если вы разрешите проводить вас домой.

— Еще раз благодарю вас, сударь, — ответила Мюгетта-Ландыш, глядя ему прямо в глаза. — Но теперь мне нечего бояться, и я не хочу злоупотреблять вашей любезностью.

Слова эти сопровождались ослепительной улыбкой, должной смягчить резкость отказа. Безупречно вежливый ответ прозвучал столь решительно, что Вальвер не осмелился настаивать и вновь безмолвно и почтительно поклонился. Девушка ответила ему легким кивком и еще раз улыбнулась, отчего в сердце юноши на миг просияло солнце. Затем Мюгетта-Ландыш, это очаровательное дитя улицы, быстро удалилась своей легкой и уверенной походкой.

Скромно отошедший на почтительное расстояние Ландри Кокнар тем не менее не пропустил ни единого слова из короткой беседы молодых людей. Его плутоватый взор скользил от Вальвера к Мюгетте, внимательнейшим образом изучая их. Отдадим должное Ландри Кокнару — он был превосходным физиономистом.

— Он ее любит, он любит дочь Кончини! — бормотал он себе под нос.

И задумчиво продолжал:

— Он любит дочь Кончини, который хочет его убить, а после того, что здесь произошло, тем более не откажется от этой мысли… Кончини обожает эту девушку, но он не знает, что она его дочь, а когда Кончини влюблен и ревнует, он становится свирепей тигра… Клянусь Вельзевулом, вот уж действительно совершенно неуместная страсть!.. А ведь есть еще и Роспиньяк, которого нельзя сбрасывать со счетов, и он тоже по уши влюбился в дочь Кончини!.. Ого! Черт побери, малышу Вальверу придется хорошенько потрудиться, но мне кажется, что он сумеет выпутаться из этой истории… Но погодите, осталось еще выяснить, каковы же ее чувства. Любит ли она его?

Он снова вперил свой взор в Мюгетту-Ландыш и, помолчав, заключил:

— Нет, она его не любит. Сомнений нет, она совершенно равнодушна к нему. Ах, бедный Вальвер!..

Пока Ландри Кокнар сокрушался об участи Одэ де Вальвера, молодой человек молча смотрел вслед удалявшейся девушке. Судя по горестному выражению его лица, он также не питал иллюзий относительно чувств, испытываемых к нему Мюгеттой.

— Она меня не любит! — шептал он. — Иначе она не говорила бы со мной с такой ледяной вежливостью и не ушла бы так быстро!..

Но разве может полностью потерять надежду двадцатилетний влюбленный? Как бы ни было велико отчаяние, молодость никогда не перестает верить в счастливое будущее. Утвердившись в своих печальных мыслях, Вальвер тем не менее решительно произнес:

— Пусть так! Я все равно не оставлю ее, я стану обожать ее издали, стану ей преданным слугой, и в конце концов она меня полюбит!

Как видите, в глубине его души по-прежнему жила надежда. Лицо юноши просветлело и приняло свое обычное невозмутимое выражение.

Именно в этот момент Мюгетта-Ландыш обернулась.

Мюгетта шла твердым шагом, но чем дальше она уходила, тем явственнее становилась маленькая морщинка на ее лбу — верный признак того, что девушка была недовольна. Кто же вызвал ее неудовольствие? Она сама или же Вальвер, столь отважно и столь успешно выступивший в ее защиту? И, так же, как Вальвер и Ландри Кокнар, она принялась размышлять и вскоре замедлила шаг.