— Ради всего святого, сударыня, умоляйте герцога Ангулемского ничего не предпринимать до ночи…

— А что мне делать, когда ночь наступит? — поинтересовался молодой герцог.

— А вот что, — продолжала Фауста. — Когда я уже собиралась уходить, принц Фарнезе взял меня за руку, поблагодарил и затем произнес слова, которые я вам и передаю:

«Сегодня ночью в полночь мы будем ждать герцога и мою дочь в церкви Сен-Поль. Пусть он ни о чем не беспокоится: все будет готово.»

— В церкви Сен-Поль! — прошептал восхищенный, задыхающийся Карл…

— Это его собственные слова. И, признаюсь, мне они показались странными. Но теперь я думаю, что поняла их…

— Да! — вскричал юноша в упоении. — Я понимаю… я понимаю их! Сегодня ночью, в полночь, в церкви Сен-Поль, с Виолеттой… я там буду!

Фауста встала и проникновенно сказала:

— Мне остается, сударь, пожелать вам счастья, которое вы заслуживаете.

— Как я смогу отблагодарить вас? — спросил Карл.

Фауста, казалось, колебалась несколько мгновений, как будто сильные чувства нахлынули на нее… или, быть может, просто потому, что подыскивала имя… Вдруг она произнесла:

— Если я попрошу герцогиню Ангулемскую иногда молиться за моего мужа… Агриппу, барона д'Обинье…

И она быстро пошла к двери.

— Баронесса д'Обинье! — прошептал Карл. — О, теперь я понимаю, почему она не назвала своего имени. Благородное сердце, не бойся меня. Я скорее дам вырвать себе язык, чем выдам тайну твоего пребывания в Париже. note 13

Если у герцога и было бы хоть малейшее подозрение, если всех деталей этого рассказа, прекрасно согласующихся с той правдой, которая ему была известна, не хватило бы для того, чтобы развеять это подозрение, если поведение, голос, слова посланницы не внушили бы ему полного доверия и искренней симпатии, то это имя — д'Обинье — наверняка послужило бы незнакомке защитой. И Фауста, проронив его в последний момент, словно поддавшись чувству, весьма успешно этим ловким ходом закончила свой спектакль.

Герцог Ангулемский проводил посланницу до наружной двери. Через несколько мгновений принцесса, чья лошадь шла неспешным шагом, в сопровождении лакея, который следовал за ней на некотором расстоянии, скрылась за поворотом улицы и с улыбкой, обнажившей ее маленькие хищные зубки, прошептала:

— Теперь мне осталось только выдать замуж Виолетту…

Карл, убедившись, что улица абсолютно пуста, вернулся в дом и с бьющимся сердцем бросился к Виолетте. Схватив ее за руку, он воскликнул:

— Душа моя, сегодня ночью мы соединимся навсегда, сегодня ночью вы станете герцогиней Ангулемской.

Церковь Сен-Поль находилась в двух шагах от дома Мари Туше. С улицы Барре по переулку Жарден или по переулку Фоконье, мимо монастыря Аве Maрия можно было выйти на улицу Претр-Сен-Поль, в конце которой высилось массивное здание храма. Герцог Ангулемский поразился предусмотрительности Пардальяна, который отдал предпочтение именно этой церкви.

После разговора с посланницей у него не возникло никаких сомнений, однако же, прежде чем вернуться в дом, он оглядел улицу Барре.

Не увидев никого, кроме нескольких хозяек, спешащих по своим делам, он вернулся к себе в уверенности, что до ночи, по крайней мере, никто и не подумает беспокоить его. Завтра он покинет Париж, отправится в Орлеан и, оставив герцогиню Ангулемскую в безопасном месте, вновь сможет вернуться к планам мщения Гизу.

Тем не менее, если бы Карлу пришло в голову проследить за посланницей, он бы увидел, как ее лакей спешился на углу улицы Мортелери, и пока «баронесса д'Обинье» спокойно продолжала свой путь, он поставил лошадь в стойло гостиницы, а затем устроил себе наблюдательный пункт в двадцати шагах от дома Мари Туше. Неподвижно застыв в нише меж двух строений, он оставался там до самой ночи, не отрывая глаз от двери, закрывшейся за герцогом Ангулемским.

До наступления темноты на улице Барре постепенно появилось еще несколько человек. Они расположились в местах, подобных тому, что выбрал лакей. И если бы через час после ухода посланницы Карлу пришла в голову мысль выйти из дома, он не сделал бы и десяти шагов ни вправо, ни влево, не наткнувшись на одну из этих живых статуй.

Когда на город опустилась ночь, странное движение началось и вокруг церкви Сен-Поль. Группы мужчин по десять-двенадцать человек располагались около каждой из ее дверей. На улице Сен-Антуан остановилась тяжелая карета.

Пока Фауста с ее превосходными навыками уличной стратегии занималась этой диспозицией, Карл и Виолетта, продолжая жить, словно в прекрасном сне, сидели друг против друга в большом зале, где когда-то Мари Туше и Карл IX обменивались нежными словами любви. Наконец пробило одиннадцать.

— Пора, — сказал Карл нежно.

— Идем, мой господин, — ответила Виолетта.

На ней по-прежнему, как и во время событий на Гревской площади, было белое рубище. Карл достал из старого шкафа большой плащ, принадлежавший его матери, и набросил на плечи своей невесте. Потом он взял Виолетту за руку и приказал слугам привести дом в порядок к утру следующего дня, когда он вернется сюда с молодой герцогиней Ангулемской. Они вышли.

На улице Виолетта прижалась к Карлу, и влюбленные молча, ничего не замечая вокруг, направились к церкви Сан-Поль.

Одиннадцать часов вечера! Именно в это время Клод и Фарнезе выслушивали в доме Фаусты смертный приговор, вынесенный тайным судом. Это был тот самый момент, когда роскошное, фантастическое зрелище исчезло с глаз приговоренных. Они были бледны, в горле у них пересохло, перед замутненным взором замаячил вызванный Фаустой призрак голода и жажды.

Когда стена оказалась на прежнем месте и Фауста, стоя на возвышении, тремя перстами совершила благословение, как это делают папы, присутствующие стали медленно расходиться. Кардиналы, епископы, дворяне — все вышли. Только стражники, словно выстроившиеся в ряд железные статуи, остались на своих местах.

Фауста медленно спустилась с помоста и прошла в спальню, почти монашеская простота которой особенно поражала на фоне пышного великолепия дворца. В спальню, кроме принцессы, не входил никто. Мирти и Леа, две преданные служанки, были единственные, кому разрешалось бывать там.

Сейчас обе находились в спальне, ожидая свою госпожу. Они сняли с нее роскошное папское облачение и вновь надели мужское платье, в котором она появлялась в особняке на улице Барре. Фауста прошла в элегантно обставленную комнату, напоминавшую будуар светской женщины. Там сидел и ждал какой-то мужчина. При ее появлении он быстро вскочил и поклонился.

— Готовы ли вы к тому, о чем мы условились нынче вечером? — спросила Фауста.

— Готов, сударыня, — ответил мужчина голосом, дрожавшим то ли от страха, то ли от нетерпения.

— Так идемте!

Они вместе вышли из дворца на Ситэ. На улице их ожидал эскорт из двадцати всадников. Фауста вскочила на лошадь и пустилась в путь, сделав знак мужчине ехать рядом с ней. Они заговорили между собой приглушенными голосами. Группа во главе с Фаустой и ее спутником выехала с Ситэ и направилась в сторону улицы Сен-Антуан

Человек, который ожидал Фаусту во дворце, а теперь скакал верхом рядом с принцессой, был господин де Моревер.

Карл и Виолетта подошли к церкви как раз тогда, когда пробило половину двенадцатого. Какое-то мгновение глухой стон колокола раздавался в застывшем воздухе, но вскоре весь Париж погрузился в ночную тишину.

По пути от улицы Барре до церкви Сен-Поль Карл заметил скользившие вдоль стен внезапно появлявшиеся и вновь исчезавшие тени. Он решил, однако, что это ночные воришки, люди мало опасные для решительного человека. И герцог ограничился тем, что нащупал рукоятку кинжала. Виолетта же ничего не видела и не слышала. Уцепившись за руку своего жениха, она шла, не замечая опасностей, которые окружали влюбленных.